Нарышкина, Елена Александровна

Елена Александровна Нарышкина
Художник В.Л.Боровиковский, 1799 год
Род деятельности:	фрейлина
Дата рождения:	1785(1785)
Место рождения:	Петербург
Дата смерти:	14 (3) декабря 1855(1855-12-03)
Место смерти:	Одесса
Отец:	Нарышкин, Александр Львович (1760-1826)
Мать:	Мария Алексеевна Сенявина(1762—1822)
Супруг:	Суворов, Аркадий Александрович (1784-1811) Голицын, Василий Сергеевич (1792-1856)
Дети:	2 сына и 2 дочери

Елена Александровна Нарышкина, в первом браке княгиня Суворова, во втором браке княгиня Голицына (1785 — 3 декабря 1855) — светская красавица начала XIX века, фрейлина русского императорского двора. Дочь А. Л. Нарышкина и Марии Сенявиной, внучка адмирала А. Н. Сенявина, сестра Л. А. и К. А. Нарышкиных; невестка генералиссимуса А. В. Суворова, двоюродная сестра графа М. С. Воронцова.

Биография

Старшая дочь одного из остроумнейших людей своего времени обер-камергера Александра Львовича Нарышкина и статс-дамы Марии Алексеевны Сенявиной, любимой фрейлины Екатерины II. Родители её были близкими людьми при Дворе и пользовались одинаково расположением императором Павла I и Александра I. Последний даже называл А. Л. Нарышкина кузеном.

Нарышкины дали дочери хорошее домашнее образование, кроме общеобразовательных наук, Елена Александровна изучала музыку и была наделена от природы красивым по тембру голосом. Совсем юной она была взята ко двору и сделана фрейлиной. Её родители вели шумный, расточительный образ жизни. Двери их особняка на Английской наб., д.10, были всегда открыты для балов и приемов, где Елена блистала своей уникальной красотой.

Семья Нарышкиных была очень дружна с великим полководцем А. В. Суворовым, поэтому его сын Аркадий был своим человеком в их доме. Высокий и стройный белокурый красавец, обладавший звучным голосом и громадной физической силой без труда покорил сердце юной Елены. Но он был помолвлен с богатой герцогиней Вильгельминой Саганской и хотя молодые люди не питали друг к другу никаких чувств, их брака очень желали их родители. С кончиной генералиссимуса этот брак расстроился. Аркадий Суворов стал обладателем большого состояния и был свободен в выборе.

Первый брак

15 июля 1800 года в Петербурге 15-летний князь Аркадий Суворов стал мужем 14-летней Елены Нарышкиной. Брак этот был, однако, непродолжителен, и едва ли супруги нашли в нём счастье. Одаренный от природы большими способностями и лучшими качествами ума и сердца, сын великого Суворова, подобно отцу, имел много странностей и не был создан для семейной и домашней жизни. Дому и молодой жене он предпочитал рысканье по полям с собаками, холостые компании, среди которой «Бижу» (как звали Суворова в свете) предавался разгулу, играм в карты и необузданному вранью. Всё это отвлекало его от дома, где жена скучала одна и принимала ухаживания многочисленных поклонников.

В доме Елены Александровны были своими людьми троё неразлучных друзей — двоюродный брат хозяйки граф М. С. Воронцов, сатирический поэт, некрасивый, но умный Сергей Марин, мягкий и сентиментальный полковник Дмитрий Васильевич Арсеньев. Все трое питали к Елене Александровне нежные чувства. Поведение Суворова очень удивляло Марина и он во всем винил супруга:

...Которого не худо бы прогнать шпицрутенами: как можно променять жену на похабную псовую охоту,

а любуясь её маленькой дочкой Мими (Мария), поэт писал :

Как она стала мила, и я думаю, что она, если это возможно, будет так же умна и любезна, как её мать, хотя это божество имеет в себе всё, что ветреность и кокетство имеет опасного!

За ту же неискренность и легкомыслие Елены Александровны охладел позднее к ней и её кузен Воронцов, употреблявший все усилия, чтобы спасти от погибельной страсти своего друга Арсеньева, выставляя ему на вид все недостатки прелестной княгини. В 1804 году неудачное увлечение княгиней Суворовой заставило Арсеньева бежать от любви в армию на о. Корфу, а в 1805 году в Италию. Граф М. С. Воронцов писал ему из Петербурга:

Не могу описать тебе, сколько я огорчен твоим состоянием и тем больше, что непосредственная виновница оного есть моя двоюродная сестра, которую я всегда любил, как душу свою. Совершенно разлюбить её я не могу, но и на прежней ноге с нею остаться мне невозможно, и никогда уже между нами не будет той откровенности, которая прежде существовала. Слава Богу, по последним твоим письмам мы можем надеяться, что ты совершенно превозмог страсть, которая тебя терзала. Клянусь тебе, хоть мне и больно в этом признаваться, что предмет оной совершенно не заслуживает, чтоб ты ею занимался. Она совершенно избаловалась. На место безпритворной натуры, которая была в ней так любезна, теперь всё кокетство — и притворство. Co мною она очень смирна и, кажется, немного меня боится; но с другими её узнать нельзя. Теперь выпускает все свои стрелы на Константина Бенкендорфа. Презирай её, она то заслуживает — но будь сим доволен и не обнаруживай другим её пороков, ежели не для неё, то для меня …

В апреле 1811 года во время русско-турецкой войны 26-летний Аркадий Суворов погиб при переправе через Рымник, ту самую реку, на берегах которой его отец одержал одну из своих блестящих побед. В тот год Рымник значительно разлился и, переходящие его вброд солдаты сильно рисковали. По одной версии, молодой Суворов предлагал переждать разлив, но после заверений кучера о том, что тот знает здесь каждый камешек, приказал трогать. Где-то посреди реки экипаж пошатнулся, завалился на бок и перевернулся вверх колесами. Судя по всему, Аркадию Александровичу удалось покинуть крытую повозку, после чего он был подмят лошадьми. По другой версии переправляясь через реку, Суворов увидел как течение уносит раненного солдата, бросился в воду, вытолкнул того на поверхность, а сам утонул в водовороте.

Знакомые и друзья глубоко сочувствовали семье Суворова. Закревский А. А. писал М. С. Воронцову 22 апреля 1811 года:

…Какая мудреная жизнь была у Суворова! Вот до чего довела молодость и скорость.

Булгаков А. Я. в мае 1811 года писал брату в Бухарест:

Всякий раз, как ты графа вспоминаешь, сердце моё кровоточит. Ты еще не знаешь, что уже нет его, молодого героя, опоры отечества своего. Тут до сих пор все безутешны. Император написал матери душераздирающее письмо, кое будет вечным памятником любви его к покойному.

Вдовство

Оставшись вдовой в 25 лет, княгиня Суворова скоро уехала за границу. Там она провела довольно продолжительное время, лишь изредка и ненадолго возвращаясь в Россию, так как слабое здоровье её требовало пребывания в теплом климате.

1814-й год застал Елену Александровну в Вене, где отец её состоял при императрице Елизавете Алексеевне во время Венского конгресса. На блестящих балах и празднествах, которыми сопровождался этот небывалый съезд императоров, королей и принцев всей Европы, княгиня Суворова, благодаря своей красоте и любезности, привлекала общее внимание и занимала видное место между красавцами венского двора и высшей европейской аристократии. Один из современников писал о ней:

…Она соединяла в себе с замечательной красотой природную живость ума и обаяние нежной и возвышенной души.

Как в европейских столицах, так и на водах в Германии, где она проводила летние месяцы, Елена Александровна вела светскую жизнь и имела много друзей и поклонников. Ум, образованность, красота, выдающиеся музыкальные способности и прекрасный голос привлекали к ней сердца.

Во время нахождения Елены Александровны в Риме в 1815—1816 гг. знаменитый уже тогда Россини, вхожий в её дом, пожелал написать кантату в день её именин или рождения с помещением в кантату какого-нибудь русского мотива, для чего он обратился к Джулиани. Джулиани вспомнил напев « Ах, зачем было огород городить, ах, на что было капусту садить», и мотив этот до того понравился Россини, что, поместив его в свою кантату, он повторил его в сочиняемой им тогда опере «Севильский цирюльник», в финале 2-го действия.

Второй брак

В течение двенадцатилетнего вдовства Елена Александровна имела немало возможностей снова выйти замуж, но решила посвятить себя воспитанию четверых детей. И только когда дети выросли, а старшая дочь была замужем, она решила вступить в новый брак.

Проведя лето 1823 года в Бадене, Елена Александровна получила предложение руки и сердца. Её избранником стал 30-летний князь Василий Сергеевич Голицын, действительный статский советник и камергер. Их свадьба состоялась в Берлине и в обществе вызвала много пересудов. А. Я. Булгаков в январе 1824 года сообщал своему брату:

Свадьба Суворовой и здесь всех удивляет. Оба с ума спятили. А кто знает, может быть и примерные будут супруги. Это век вещей необыкновенных.

Выйдя замуж за Голицына, Елена Александровна большую часть времени проводила на юге России, в Одессе и Симферополе и в крымском имении мужа «Василь—Сарай» , наслаждаясь тихим домашним счастьем.

Время от времени она наезжала в Петербург, так 8 февраля 1833 года, описывая бал у Сенявиных, Долли Фикельмон, записала в своём дневнике:

Здесь появилась некогда прославленная красавица княгиня Элен Суворова, которая после очень бурной, очень весело проведённой молодости и очень шумной славы в обществе, несколько лет назад повторно вышла замуж, став женой князя Базиля Голицына, и продвигается к счастливой и спокойной старости. Её история, подобная многим другим, лишний раз доказывает, что не все заблудшие овцы возвращаются в овчарню тернистыми тропами. Среди них есть и такие, для которых тропинка с розами надежнее!

Желание нравиться и прельщать долго не покидало Елену Александровну и послужило предметом меткого замечания князя П. А. Вяземского о «её подведенных ресницах и двух дюжинах парижских зубов». Она была другом Жуковского, который любил слушать её пение, и состояла в постоянной переписке с слепцом-поэтом И. И. Козловым.

До самых последних дней жизни, почти потеряв зрение, Елена Александровна сохранила свежесть ума и чарующую приветливость, которая делала её приятной и интересной собеседницей. Скончалась она 3 декабря 1855 года в Одессе, где и похоронена.

Дети

От первого брака Елена Александровны имела двух сыновей и двух дочерей; от второго же мужа детей не было:

• Мария (26 февраля 1802—16 февраля 1870), училась в Смольном институте, фрейлина, адресат стихотворения А. С. Пушкина «Давно о ней воспоминанье…». Была замужем с 1820 года за князем М. М. Голицыным (1793—1856), а впоследствии за М. М. Остолоповым.
• Варвара (26 марта 1803—22 февраля 1885), была в первом браке за Д. Е. Башмаковым (1792—1836) и имела шесть детей; во втором — за генералом-от-инфантерии князем А. И. Горчаковым (1776—1855). Злоязычный Ф. Ф. Вигель писал, что «Варвара Аркадьевна, была не хороша и не дурна собою, но скорее последнее; только на тогдашнее петербургское высшее общество, столь пристойное, столь воздержанное в речах, она совсем не походила, любила молоть вздор и делать сплетни; бывало, соврет что-нибудь мужу, тот взбесится, и выйдет у него с кем-нибудь неприятность».
• Александр (1 июня 1804—31 января 1882) — генерал от инфантерии, был женат с 1830 года на фрейлине Любови Васильевне Ярцевой (1811—1867).
• Константин (10 ноября 1809—1877) — в детстве вместе с братом обучался в Швейцарии. Впоследствии был пожалован камер-юнкером. В марте 1849 года был назначен адъютантом к Новороссийскому генерал-губернатору графу М. С. Воронцову, его двоюродному дяде. В 1849 году, в чине полковника гвардии, назначен состоять для особых поручений при московском военном губернаторе графе А. А. Закревском, который был другом и сослуживцем его отца в 1810—1811 годах. В 1848 году ему вместе со старшим братом Александром был пожалован титул «светлейшего». 1 марта 1855 года полковник, светлейший князь Италийский, был назначен ассесором комиссии военного суда при Московском ордонанас-гаузе с зачислением по армии. Впоследствии — гофмейстер Высочайшего двора.
  Был женат на Елизавете Алексеевне Хитрово (1822—1859), дочери сенатора А. З. Хитрово. Их брак был бездетным. Похоронен вместе с женой на Тихвинском кладбище Александрово-Невской Лавры в С.-Петербурге.

Портреты

Выделяясь красотой, Елена Александровна часто привлекала внимание художников.

• Боровиковский В. Л. писал её дважды. В начале 1790-х годов, когда ей было лет шесть-семь и в 1799 году.
• Среди её изображений выделяется портрет Ж.-Л. Монье, с 1802 года проживавшего в Петербурге, на котором он запечатлел свою модель античной богиней.
• В 1810 году её писал Дюбуа, по заказу М. А. Нарышкиной, по отзыву А. Х. Бенкендорфа этот портрет — «верх совершенства по сходству и по работе».

Отрывок, характеризующий Нарышкина, Елена Александровна

Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.