Нгуаби, Мариан

Мариан Нгуаби фр. Marien Ngouabi<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Национального совета революции, президент Республики Конго
1968 — 1970
Предшественник:	Альфонс Массамба-Деба как президент Республики Конго
Преемник:	он сам как президент Народной Республики Конго
Президент Народной Республики Конго
1970 — 1977
Предшественник:	он сам как председатель Национального совета революции, президент Республики Конго
Преемник:	Жоаким Йомби-Опанго как глава Военного комитета партии
Рождение:	31 декабря 1938(1938-12-31) Форт-Руссе
Смерть:	18 марта 1977(1977-03-18) (38 лет) Браззавиль
Место погребения:	Овандо
Супруга:	Селин Нгуаби
Дети:	Роланд Нгуаби, Мариан Нгуаби-младший
Партия:	Национальное движение революции Конголезская партия труда
Профессия:	военный
Награды:

Мариан Нгуаби (фр. Marien Ngouabi; 31 декабря 1938, Форт-Руссе — 18 марта 1977, Браззавиль) — конголезский военный, политический и государственный деятель, глава государства с 1968, президент Народной Республики Конго в 1970—1977 годах. Основатель и лидер Конголезской партии труда. Проводил политику, основанную на идеологии марксизма-ленинизма, ориентировался на СССР. Убит в результате заговора.

Военная карьера

Родился в малоимущей семье из Овандо (тогда — Форт-Руссе), центре департамента Кювет, входившего в то время в состав Французской Экваториальной Африки. Выходец из крестьян народности мбоши. Начальное образование получил в Овандо. В 1953—1957 учился в браззавильской Школе военной подготовки имени генерала Леклерка. В 1958—1960 в звании сержанта служил во французских колониальных войсках, дислоцированных в Убанги-Шари и Камеруне.

С 1960, после провозглашения независимости Конго, по 1962 Мариан Нгуаби продолжал военное образование во Франции. Возвратился на родину в звании лейтенанта, служил в Пуэнт-Нуаре. В августе 1963, после свержения правого прозападного правительства Фюльбера Юлу, Нгуаби принял командование гарнизоном.

В 1965 Мариан Нгуаби был переведён на службу в Браззавиль, где принял под командование первый в конголезской армии парашютно-десантный батальон. На следующий год в звании капитан назначен начальником отдела генштаба.

Путь к власти

Мариан Нгуаби придерживался левых политических взглядов. Он принадлежал к группе офицеров марксистской ориентации. В 1966 Нгуаби был кооптирован в ЦК правящей партии Национальное движение революции. Курировал в партии систему гражданской обороны — проправительственных военизированных формирований.

После свержения Аббата Юлу главой правительства, а затем президентом Конго стал Альфонс Массамба-Деба — социалистический политик, ориентированный на Кубу и маоистскую КНР. Идеологически Массамба-Деба и Нгуаби были близки, но между ними развернулась борьба за власть. Президент понизил Нгуаби в звании и удалил из столицы, снова направив командовать гарнизоном Пуэнт-Нуара.

В ответ на это, в июне-июле 1966 в Браззавиле была предпринята попытка государственного переворота. Десантный батальон, которым ранее командовал Нгуаби, взял под контроль несколько объектов столицы. Однако размещённый в Конго кубинский контингент подавил мятеж.

29 июля 1968 Мариан Нгуаби был арестован по приказу Альфонса Массамба-Деба. Это вновь вызвало бунт армейских сторонников Нгуаби, к которым присоединились выходцы из северных и центральных районов (недовольные засильем южных земляков президента из племени баконго) и приверженцы аббата Юлу (несмотря на левые позиции Нгуаби, они поддержали его, чтобы отомстить Массамба-Деба за переворот 1963 года). Страна оказалась на грани гражданской войны. 31 июля Нгуаби пришлось освободить.

В результате переговоров Массамба-Деба с военной оппозицией удалось достичь компромисса на условиях Нгуаби. Президент подал в отставку, действие конституции было отменено. 5 августа 1968 учредился Национальный совет революции, принявший на себя всю полноту власти. Председателем совета стал Мариан Нгуаби (Массамба-Деба вошёл в состав совет одним из 12 членов). Таким образом, 29-летний Мариан Нгуаби стал главой Республики Конго. 31 декабря 1968 председатель Национального совета революции был объявлен президентом.

Правление

Однопартийный режим

Главное отличие правления Нгуаби от Массамба-Деба заключалось в переориентации с китайской модели коммунизма на советскую и соответствующей корректировкой внешней политики. Правительство Мариана Нгуаби выражало полную поддержку международной политики КПСС, прибегало к резкой антизападной (особенно антифранцузской) риторике, конфликтовало с африканскими прозападными режимами, прежде всего заирским. В Конго был создан плацдарм для ангольского прокоммунистического движения МПЛА. После прихода МПЛА к власти и провозглашения Народной Республики Ангола президент Нгуаби стал близким союзником президента Нето. Укрепились также связи с Кубой Фиделя Кастро.

В целом курс Нгуаби развивал прежние тенденции, доводя их до логического завершения. Был осуществлён ряд мер по укреплению и консолидации режима. Потенциальные лидеры оппозиции (Альфонс Массамба-Деба, Бернар Колелас и другие) предстали перед судом революционного трибунала, получили тюремные сроки либо были уволены с армейской службы. Однако уже в 1969—1970 власти подавили несколько попыток контрпереворота. Крупнейшую из них предпринял из них предпринял лейтенант Пьер Кинганга, сторонник Аббата Юлу.

В конце декабря 1969 состоялся съезд Конголезской партии труда (КПТ), позиционированной как марксистско-ленинская. С КПТ были аффилированы три массовые организации — Союз конголезской социалистической молодёжи, Конголезская конфедерация профсоюзов, Революционный союз конголезских женщин, а также Национальный союз конголезских писателей и художников. Над обществом устанавливался жёсткий идеологический контроль. Новая конституция утвердила однопартийную систему советского типа и переименовала страну в Народную Республику Конго (НРК). Мариан Нгуаби занял посты председателя ЦК КПТ, председателя Государственного совета (правительство), президента НРК (с января 1970) и главнокомандующего вооружёнными силами.

Экономическая политика первое время была более умеренной. Продолжалось сотрудничество с западными компаниями в сфере нефтедобычи. Однако уже с 1970 ускорилась национализация промышленных, транспортных и сельскохозяйственных структур. На предприятиях создавались «революционные комитеты», контролировавшие выполнение партийных директив.

Оппозиция «22 февраля»

Бюрократический централизм, репрессии и «комчванство» партийно-государственного аппарата, трайбалистская ориентация Нгуаби на мбоши и выходцев из Кювета породили оппозицию в самой КПТ, особенно в её молодёжной организации. Осенью 1971 начались забастовки студентов и школьников Браззавиля и Пуэнт-Нуара, жёстко подавленные властями. Положение в стране резко дестабилизировалась На специальном созванном пленуме ЦК КПТ против Нгуаби выступили группа влиятельных деятелей — экс-премьеры Амбруаз Нумазалай и Альфред Рауль, экс-министр Бернар Комбо-Матсиона, авторитетный армейский офицер Анж Диавара и ряд других. Однако Нгуаби удержал контроль над ситуацией, опираясь на поддержку начальника генштаба армии Жоакима Йомби-Опанго и его заместителя Дени Сассу-Нгессо.

22 февраля 1972 Диавара предпринял попытку переворота, однако Нгуаби удалось её подавить. Лидеры мятежа во главе с Диаварой были приговорены к смертной казни с заменой на пожизненное заключение, однако сумели бежать. В подполье было создано оппозиционное Движение 22 февраля (M 22). В его манифесте, составленном Диаварой, правление Нгуаби подвергалось критике с ультралевых позиций — за авторитаризм, «буржуазное перерождение» и «сговор с французским империализмом». Правящий режим Диавара характеризовал как OBUMITRI (Oligarchie-Bureaucratico-Militaro-Tribaliste — «Олигархия-Бюрократия-Милитаризм-Трайбализм»). Движение «M 22» по своему характеру напоминает ангольских «фракционеров» Нито Алвиша, выступавших против союзника Нгуаби президента Нето.

Против партизан M 22 были брошены регулярные войска под командованием Йомби-Опанго. Решающая военная операция развернулась в феврале-апреле 1973. Повстанческие формирования были разгромлены, лидеры во главе с Диаварой захвачены и убиты 24 апреля, трупы выставлены в Браззавиле на публичное обозрение. Расправа потрясла многих конголезцев, но создала Нгуаби имидж «непобедимости», укрепив его авторитет, особенно среди молодёжи.

Заговор и убийство

Трудности и рост недовольства

К 1975 сильно осложнилось социально-экономическое положение в НРК. Государственный монополизм привёл к хозяйственному застою и финансовому кризису. Росло недовольство репрессивностью и трайбализмом режима, некомпетентностью и коррумпированностью его функционеров.

Президент Нгуаби рассчитывал на скорые доходы от продажи нефти и вводил амбициозный трёхлетний план развития инфраструктуры. На пленуме ЦК КПТ в декабре 1975 президент объявил курс на «радикализацию революции». Он потребовал от партийного руководства «сплочённости и динамизма». Несколько видных деятелей, включая Жоакима Йомби-Опанго, были выведены из состава ЦК. На месте расформированного политбюро учреждён «Специальный революционный государственный штаб», укомплектованный функционерами, которых президент считал лично преданными. Новой структуре делегировались полномочия ЦК и подчинялось правительство. При этом в окружении Нгуаби усилились позиции Дени Сассу-Нгессо, назначенного министром обороны и безопасности.

В аппарате и активе КПТ и особенно аффилированных организаций распространялось брожение. Велась агитация за всеобщую забастовку с требованием вернуть полномочия ЦК. Политические конфликты происходили на фоне экономических неурядиц и очевидной неудачи амбициозных проектов.

Мартовский кризис. Убийство

В начале марта 1977 экс-президент Альфонс Массамба-Деба направил Мариану Нгуаби письмо, в котором призвал его уйти в отставку. Вскоре после этого Нгуаби позвонил президент Габона Омар Бонго и посоветовал проявлять осторожность.

11 марта Йомби-Опанго провёл у себя совещание группы функционеров (с участием Сассу-Нгессо, но без Массамба-Деба). Присутствующие констатировали неадекватность президента и обдумали меры по его нейтрализации. В то же время большинство из них выступали против физического устранения Нгуаби.

13 марта президент выступил на заседании в администрации Браззавиля. Нгуаби объявил, что его жизни угрожает опасность, обвинил в проблемах Конго «французский империализм» и прозрачно намекнул на предстоящее кровопролитие (Lorsque ton pays est sale et manque de paix durable, tu ne peux lui rendre sa propreté et son unité qu’en le lavant avec ton sang — Когда в стране грязь и отсутствует прочный мир, невозможно навести чистоту и восстановить единство иначе как освежением крови).

18 марта Нгуаби посетил Университет Браззавиля, после чего направился в Генштаб. Там его ожидали несколько бойцов конголезского спецназа во главе с капитаном Бартелеми Кикадиди, известным как сторонник Альфонса Массамба-Деба. Мариан Нгуаби был убит несколькими выстрелами в голову.

Версии и подозрения

Картина заговора, завершившегося убийством Нгуаби, в полной мере не установлена. Бартелеми Кикадиди удалось скрыться, он был обнаружен и застрелен в Браззавиле только на следующий год. Обвинение было предъявлено Альфонсу Массамба-Деба, арестованному и расстрелянному 25 марта. Однако его причастность, не говоря о руководящей роли, не считается доказанной. В январе 1978 перед судом предстали ещё 42 обвиняемых (среди них — будущий президент Паскаль Лиссуба), десять из них приговорены к смертной казни.

Существуют многочисленные предположения об участии в заговоре представителей ближайшего окружения Нгуаби (в частности, обращается внимание на то, что Кикадиди не мог оказаться на месте убийства без санкции Сассу-Нгессо). Дополнительные подозрения создаются тем фактом, что 22 марта был похищен и на следующий день убит кардинал Эмиль Бияенда, с которым Нгуаби встретился незадолго до своей смерти.

Политические последствия

Сразу после гибели Мариана Нгуаби был учреждён Военный комитет партии, принявший на себя руководство КПТ и НРК. Возглавил эту структуру Йомби-Опанго, его заместителем стал Сассу-Нгессо. В апреле 1977 Жоаким Йомби-Опанго был объявлен президентом. В феврале 1979 в результате очередного переворота к власти пришёл Дени Сассу-Нгессо, который с тех пор занимает президентский пост с пятилетним перерывом в 1992—1997.

Мартовские события в НРК были с тревогой восприняты в СССР (особенно на фоне происходящего в соседнем Заире). Хотя практически все версии указывали на внутриконголезскую борьбу за власть, убийство Нгуаби квалифицировалось Москвой как «преступный акт империализма» с намёком на внешние силы. Впоследствии советские источники подвергали критике президента Йомби-Опанго.

В общем и целом преемники Нгуаби продолжали прежнюю политику до начала 1990-х. Мариан Нгуаби был возведён в культ, над его могилой в Браззавиле воздвигнут мавзолей.

В 1991 году, под влиянием советской перестройки, в Конго состоялась Национально-государственная конференция, принявшая программу политических реформ. КПТ вынуждена была отказаться от марксистско-ленинской идеологии и согласиться на переход к многопартийности и рыночной экономике. При этом изменились официальные оценки прежних президентов, их исторической роли. Мариан Нгуаби стал рассматриваться как уважаемый деятель в ряду других глав конголезского государства. Были политически реабилитированы Фюльбер Юлу, Альфонс Массамба-Деба, Жоаким Йомби-Опанго (а также участники Движения 22 февраля и бездоказательно обвинённые в заговоре против Нгуаби). Останки Нгуаби перезахоронены на малой родине в Овандо. В ходе конференции некоторые делегаты возлагали ответственность за убийство Мариана Нгуаби на Жоакима Йомби-Опанго и Дени Сассу-Нгессо.

Семья

Мариан Нгуаби был женат на Селин Нгуаби. Его сын Роланд Нгуаби — офицер конголезской армии. Мариан Нгуаби-младший погиб при невыясненных обстоятельствах.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=z-CFy96Piik Video: Marien Ngouabi Chronique d’une mort annoncée]

Отрывок, характеризующий Нгуаби, Мариан

– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».