Недешифрованный язык
Поделись знанием:
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Недешифрованный язык — язык, грамматика и/или лексика которого остаются непонятными при современном уровне знаний. Как правило, термин «недешифрованный язык» относится к мёртвым языкам, поскольку для живых языков существует возможность контакта с носителями и постоянного роста знаний о грамматике и лексике.
Существуют несколько категорий недешифрованных языков. Данные категории могут частично пересекаться.
Содержание
Отсутствие источников данного языка
О ряде языков имеются упоминания в исторических источниках, причём существование народности представляется достоверным, однако письменных источников языка не сохранилось, и о его принадлежности можно только догадываться. Примеры:
- Либурнийский язык — язык населения древней Либурнии (на территории современной Хорватии) — предположительно индоевропейский.
- Пеласгский язык — ещё в XIX в. сам факт существования данного языка и народа подвергался сомнению, а единственный памятник языка — Лемносская стела — не отождествлялся с пеласгами.
- Сиканский язык — язык жителей древней Сицилии, сиканов, до завоевания сикулами (известны отдельные топонимы).
Недешифрованная письменность
Некоторые недешифрованные языки не могут быть идентифицированы из-за того, что не дешифрована их письменность. Современные методы формального анализа текстов позволяют по крайней мере определить характер письменности (слоговая, иероглифическая, алфавитная и т. д.), а также, в ряде случаев, предположить генетическую принадлежность языка (по особенностям синтаксиса и морфологии). Так, тексты библского, синайского, протоханаанейского письма, по всей вероятности, записаны семитскими языками, а тексты письменности долины Инда — дравидийским языком. Данный метод в большинстве случаев неприменим к идеографическим письменностям.
Невозможность идентификации лексики и/или грамматики
В ряде случаев, хотя письменность полностью или частично дешифрована, язык не может быть отнесён к известной языковой семье и/или с трудом поддаётся формальному анализу. Данные языки рассматриваются как неклассифицированные языки. В крайне редких случаях можно с достаточной надёжностью установить родство одного недешифрованного языка с другим недешифрованным языком благодаря формальному анализу текстов и реконструкции грамматики.
- Мероитский язык — тексты записаны алфавитом на основе египетских иероглифов и полностью прочитаны, однако язык ни лексически, ни грамматически не может быть отождествлён с известными языками.
- Минойский язык — представлен большим количеством надписей критским письмом (частично дешифровано), кратким текстом в передаче египетскими иероглифами и несколькими надписями греческим алфавитом; вероятно, на этом же языке записан Фестский диск (не дешифрован). Надписи настолько кратки (каждая — в среднем 20-30 знаков), что до сих пор реконструированы лишь отдельные элементы минойской грамматики.
- Тирренские языки (реконструируемая семья следующих лексически и грамматически близких языков: этрусский, ретский, этеокипрский, пеласгский). Выполнены разновидностью греческого алфавита (этеокипрские надписи выполнены кипрским письмом), однако, несмотря на большое количество текстов и реконструкцию грамматики в общих чертах и даже краткие билингвы, смысл большинства текстов остаётся непонятным.
- Пиценский язык — язык пиценов, одной из народностей древней Италии, представлен длинной надписью с непонятным смыслом (надпись известна как «стела из Новилары»).
Языки с фрагментарными источниками
Данная категория частично пересекается с предыдущей. Речь идёт о языках, от которых сохранились перечни слов и другие источники, которые, однако, настолько скудны, что не позволяют классифицировать данные языки даже на уровне макросемьи.
Древние языки
- Протолувийский язык (или несколько языков «народов моря») — известны главным образом по именам в хеттских и лувийских текстах
- Хаттский язык — сохранилось несколько обрядовых текстов в поздней записи (когда язык давно уже был мёртв), возможна ошибочная передача слов и даже неверное словоделение
- Банановые языки — известны по именам в шумерской передаче
- Касситский язык — известен по именам в аккадской передаче и краткому перечню слов
Средневековые языки
- Пиктский язык — язык некельтского населения Британских островов до завоевания римлянами, позднее ассимилированного пришельцами; представлен краткими, в 1-2 слова, надписями.
Языки Нового времени и современные
- Тасманийские языки — последние носители умерли в начале ХХ в., известно чуть более 100 слов, прослеживается сходство лексики с некоторыми австралийскими языками
- Многие мёртвые индейские языки, от которых сохранились краткие списки слов в записи миссионеров, возможно, неверно передающие фонетику (атакапа, калапуянские языки, комекрудские языки и др.)
Трудно классифицируемые языки
О некоторых исчезнувших языках известно достаточно много — наборы слов и даже фразы, приблизительно известно даже их место в классификации языков, однако фрагментарность сведений не позволяет уточнить классификацию или реконструкцию грамматики:
- Древнемакедонский язык — до настоящего времени является спорным вопрос, был ли он самостоятельным палеобалканским языком, близким древнегреческому, или диалектом древнегреческого
- Мидийский язык — приблизительно относился к западноиранским языкам, возможный предок современных курдского и/или талышского языков
- Митаннийский арийский язык — приблизительно относился к индоарийским языкам
- Скифский язык — приблизительно относился к восточноиранским языкам
См. также
Напишите отзыв о статье "Недешифрованный язык"
Литература
- Фридрих И. [liberea.gerodot.ru/books/friedrich.htm Дешифровка забытых письменностей и языков.] 4 изд., стер. / Пер. с нем. и пред. И. М. Дунаевской. Под ред. и с прил. И. М. Дьяконова. — М.:. КомКнига, 2007.
Отрывок, характеризующий Недешифрованный язык
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
