Лютеранская церковь (Одесса)

лютеранская церковь
церковь Святого Павла
Страна	Украина
Местоположение	Одесса, Новосельского, 68
Конфессия	Лютеранство
Епархия	Немецкая евангелическо-лютеранская церковь Украины
Архитектурный стиль	неоготика
Автор проекта	Франциско Карлович Боффо
Архитектор	Франциско Карлович Боффо, Джованни Фраполли и Георгий Торичелли
Сайт	[archodessa.com/all/kirche/ Официальный сайт]

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Кирха Св. Павла в Одессе — лютеранский кафедральный собор Святого Павла Немецкой Евангелическо-лютеранской Церкви Украины, религиозный центр лютеран Украины немецкой церковной традиции — историческое здание и архитектурный памятник государственного значения, в котором размещается кафедра Епископа всей Церкви Украины.

История

Первый лютеранский пастор в Одессе был назначен по приказу графа Ришелье в 1804 году. В 1812 году Одесса стала резиденцией лютеранского епископа (суперинтенданта), юрисдикция которого охватывала почти всю южную и восточную Украину (Екатеринославскую, Киевскую, Полтавскую, Таврическую и Херсонскую губернии)

Первое здание евангелической церкви было сооружено в 1825-1827 годах по проекту архитектора Франциско Карловича Боффо (итал. Francesko Carlo Boffa 1796 Окозеи, Сардиния — +10.11.1867 Одесса, лютеранского вероисповедания). Здание имело 6-ти колонный портик с шатровой колокольней и было выполнено в строгом классическом стиле. Начатое архитектором Ф.-К.Боффо строительство церкви завершали архитекторы Джованни Фраполли и Георгий Торичелли. Освящение церкви после окончания строительных работ осуществил 9 октября 1827 года суперинтендент Южного округа лютеранской Церкви России Карл-Август Бёттигер/Karl-August Boettiger.

К началу 90-х годов ХІХ столетия первое здание кирхи сильно обветшало и нуждалось в капитальном ремонте. Кроме всего оно стало уже тесным для возросшей численности церковной общины в связи с чем церковный совет в 1893 году принял решение про проведение конкурса на лучший проект реконструкции кирхи. Из представленных на конкурс 4-х проектов лучшим был признан проект архитектора Германа-Карла Шойрембрандта/Hermann-Karl Scheurembrandt (из Штутгарта, Вюртемберг), которому и было поручено исполнение работ. Реконструкция кирхи стала первым строительным проектом Г. К. Шойрембрандта в Одессе. Большая заслуга в успешном проведении строительных работ по праву принадлежит его помощнику другому одесскому архитектору Христиану Скведеру, который осуществлял основной контроль за работами. Реконструкция, проведенная в 1895-1897 годах, оказалась скорее строительством новой церкви. В отличие от старого здания, сооруженного в строго-классическом стиле, Г. К. Шойрембрандт использовал в новом проекте черты готического и романского стилей. Особую красоту новому церковному зданию придавала 5-ти ярусная главная башня колокольни высотой почти 50 метров, украшенная богатым декором и особо красивой архитектурной композицией, которая, благодаря удачному местоположению на высшей точке центрального городского плато, доминировала над всеми зданиями портового города из-за чего была внесена во все морские лоции… 1 ноября 1897 года состоялось торжественное освящение новой лютеранской церкви Св. Павла в Одессе, которое осуществил пастор Густав-Адольф Локкенберг, служивший в Одесском приходе с 1892 по 1907 год. За одесскую кирху архитектор Г. К. Шойрембрандт в 1903 году, когда праздновался 100-летний юбилей церковного прихода, был награждён российским императором орденом Св. Станислава 3-ей степени.

В феврале 1920 года в Одессе была установлена власть большевиков, а в октябре 1921 года специальная комиссия изъяла имевшиеся у церкви метрические книги, которые велись с 1820 года. Начавшийся голод послужил поводом для изъятия 3 мая 1922 года комиссией губисполкома церковных ценностей из евангелическо-лютеранского прихода Св. Павла (общий вес серебряных изделий составил 2 фунта 70 золотников). В годы сталинских репрессий, когда жертвами становились священники и верующие всех религиозных конфессий СССР, пострадала и лютеранская община Одессы. Фридрих Мерц, служивший викарием в Одессе в 1916-1919 годах, погиб в 1931 году в Соловецких лагерях. Последний пастор Одесского прихода Карл Карлович Фогель был арестован 4 июля 1937 года и расстрелян 27 октября в том же году, а церковный регент и органист, профессор Одесской консерватории и концертмейстер Одесского оперного театра Теофил Данилович Рихтер (отец выдающегося советского пианиста ХХ столетия Святослава Рихтера) был расстрелян вместе с другими 23 членами «немецкой» церкви в октябре 1941 года, незадолго до вступления немецко-румынских войск в Одессу.

В 1938 году в храме были прекращены богослужения, тогда же со шпиля кирхи был снят крест. В период румынской оккупации Одессы церковь Св. Павла вновь была открыта 7 декабря 1941 года и служила храмом вплоть до конца декабря 1943 года. Духовное служение в Одесском приходе в этот период осуществляли лютеранские пасторы из немецких общин в Румынии. Всего за этот период более 20-ти пасторов из немецкоязычных общин Трансильвании поучаствовали в восстановлении церковной жизни в Одессе.

После войны церковь Св. Павла использовалась в качестве спортивного зала и склада института связи. В алтарной части кирхи были устроены туалеты и душевые для спортсменов, а снаружи к зданию была пристроена прачечная, что привело к разрушению фундаментов из-за попадания воды и сточных вод. В 1970-е были планы по созданию в ней зала органной музыки, но после пожара, произошедшего в ночь с 9 на 10 мая 1976 года, здание полностью выгорело. Есть основания предполагать, что это был умышленный поджог, хотя виновные так и не были найдены.

Церковь во время независимости Украины

Первым объединением немецкого национально-культурного меньшинства на пост-советском пространстве стало общество «Wiedergeburd» («Возрождение»). Верующие лютеранского вероисповедания из Одесского отделения общества 16 октября 1990 года официально зарегистрировали в государственных органах Евангелическо-лютеранскую общину Одессы, которая стала первой общиной на Украине, вновь созданной после уничтожения Лютеранской Церкви в советский период. На первых порах особую тревогу вызывало отсутствие духовного руководства и помещений для собраний общины. Поэтому было решено послать 17 ноября 1990 года в Ригу, где располагалась в тот момент семинария Немецкой Евангелическо-лютеранской Церкви СССР и Епскоп Харольд Калниньш (Harold Kalnins), одного из организаторов немецкого обществa и лютеранской общины Юрия Шеффера/Yurgen Schaefer. Сообщение о появлении лютеранских общин на Украине произвело большое впечатление на Епископа. Юорий Шеффер вернулся в Одессу с благословением Епископа на возврат кирхи и с несколькими коробками с песенниками и Библиями на русском и немецком языках. Вскоре после этого началась визитация общины студентами Рижского теологического семинара, которая продолжалась вплоть до назначения в Одессу после окончания Рижского семинара пастора Виктора Грефенштайна/Viktor Graefenstein. Из-за отсутствия постоянного места для собраний, в ожидании решения о возврате церковных помещений, община в зимний период собиралась где-придется: то в квартире члена общины Тамары Кудриной/Tamara Kudrina, то в подвале Дворца студентов, то в школах; а в весенне-осенний период — с марта по октябрь — в продолжение нескольких лет община праздновала свои воскресные богослужения под открытым небом в стенах сгоревшей кирхи. Чудесным образом дожди и непогода во время богослужений во все годы обходили стороной собрания этой маленькой церковной общины. Стараниями членов общины были произведены работы в кирхе по вывозу мусора, установке дверей с замками и закладке проемов 1-го этажа, были изготовлены скамьи, временный алтарь с распятием и художественное изображение Иисуса за алтарем, регулярно осуществлялся сбор пожертвований на грядущее восстановление кирхи от членов и гостей общины.

Учредительная конференция Синода НЕЛЦУ состоялась в период с 31 января по 2 февраля 1992 года в Киеве. На ней были представлены делегаты-синодалы от 4-х официально-зарегистрированных первых лютеранских общин Одессы, Днепропетровска, Киева и Львова. В заседаниях приняли участие: Епископ Харольд Калниньш/Harold Kalnins и заместитель Епископа, ректор Рижского теологического семинара Георг Крейчмар/Georg Kreitchmar и приглашенные гости из общин Харькова, Запорожья и Кеменчуга. Синод объявил об учреждении автономной Епархии новообразованной Немецкой Евангелическо-лютеранской Церкви Украины и избрал своим духовным руководителем — суперинтендентом — Виктора Грефенштейна и первым президентом Синода — Юрия Шеффера. В качестве центра украинской Епархии Синод определил город Одессу, а лютеранскую церковь Святого Павла — одесскую кирху — в качестве кафедрального храма Епархии. Это решение во многом благоприятствовало перспективе восстановления здания кирхи. Уже в следующем 1993 году было получено принципиальное согласие властей на передачу кирхи и начаты бюрократические процедуры оформления всех необходимых документов…

Наконец, 23 октября 1997 года состоялось решение Одесского горсовета о «возврате кирхи и „пасторского“ дома» с земельным участком 0,51га. По утверждённому строительному плану вначале (1998—1999 г.г.) было произведено расселение проживавших в пасторском доме 20 семей и (в 2000—2002 г.г.) осуществлены строительные работы 1 очереди по реконструкции «пасторского» дома в качестве Административного здания НЕЛЦУ и одесской общины НЕЛЦУ с залом на 190 посадочных мест. Это здание было торжественно освящено 22 сентября 2002 года после окончания работ по 1-й очереди строительства. После разработки финансового плана и проекта реконструкции одесской кирхи, получения необходимых согласований и технических условий на 2-ю очередь строительства, 4 октября 2005 года состоялось торжественное освящение строительной площадки и дан старт к началу работ по реконструкции здания церкви Св. Павла в Одессе. Предложенный НПО «Экострой» (дир. Владимир Суханов, арх. Александр Голованов) проект реконструкции предусматривал снос аварийной апсиды кирхи и возведение на её месте 2-х этажного современного здания для размещения Немецкого национально-культурного и религиозного центра, а в сохраняемой старинной передней части церковного здания — размещение уменьшенного зала для церковных богослужений и органных концертов. Реконструируемый зал в плане представляет прямоугольник со сторонами 18,5 на 21 метр, вместимостью около 600 мест, тогда как прежний был рассчитан на 1200 мест, включая галерею…

Для проведения основной реконструкции кирхи было собрано 6.500.000 евро. Кроме указанных средств на восстановление здания церкви, продолжали поступать многочисленные пожертвования от частных лиц и организаций как в Германии, так и на Украине, которые позволили воссоздать достойный интерьер церковного зала и заново оборудовать колокольную звонницу на 4 колокола. Колокола были изготовлены на старинном колокольном заводе «Пернер» в г. Пассау на Дунае. Самый большой колокол Христа весом в 1 тонну — подарок партнерской общины г. Регенсбурга, второй — апостола Павла весит 690 кг, третий — апостола Петра весит 480 кг и наконец, самый маленький — четвёртый — весом 280 кг, колокол Богоматери Марии, был изготовлен на средства членов общины Св. Павла в Одессе, которые жертвовали не только деньги, но и ценные монеты и драгоценности. Эти четыре новых колокола по своему звучанию гармонируют с 2-мя колоколами установленными ранее в доме Св. Павла, так что по большим праздникам можно наслаждаться звоном всех 6-ти колоколов Церковного центра Св. Павла.

Старинные, хорошо сохранившиеся, церковные скамьи — это подарок общины церкви Св. Ульриха. Община лютеранской церкви Св. Креста в Нюрнберге подарила одесской кирхе свой орган (с 2-мя мануалами и одной педалью на 27 регистров), который был произведен на известной органной фирме «Штейнмайер» в Баварии.

На задней алтарной стене установлено большое распятие Иисуса Христа, датируемое XVIII веком, которое первоначально находилось в католическом храме г. Венценбаха близ Регенсбурга. Ниже распятия размещаются фигуры апостолов Петра и Павла, обнаруженные реставраторами в епархиальном музее Регенсбурга, которые датируются тем же XVIII веком. Директор музея и представитель католического Епископа Регенсбурга — города-побратима Одессы — решили передать в дар Одессы и эти две фигуры.

Престольный алтарь, крестильная купель и кафедра изготовлены из отшлифованных камней снесенной церковной апсиды по проекту немецкого художника Тобиаса Камерера. Напрестольные подсвечники, кувшин и чаши для Крещения, а также новое напрестольное распятие, также были сделаны по проекту этого художника.

Справа от входа в церковный зал нашла своё место большая икона Богоматери, кормящей младенца Иисуса. Написанная предположительно в ХIX веке в западно-украинском стиле она была спасена одной украинской семьей и подарена в благодарность за исцеление лютеранской церкви. Состояние иконы потребовало больших усилий известного одесского реставратора по восстановлению первоначального образа. Необходимые средства на реставрацию иконы, изготовление рамы и подрамника были венчальным пожертвованием одной из старейших семей прихожан Одесской общины Св. Павла.

По прошествии почти 5-ти лет строительно-реставрационных работ, выполнявшихся специалистами НПО «Экострой» под контролем директора церковной строительной фирмы «Кирхенбау» Алексея Панченко, 16 апреля 2010 года кирха была открыта для обозрения.

Торжественная литургия по чину освящения церкви прошла в субботу 17 апреля 2010 года при большом стечении одесситов и гостей. Освящение проводил Епископ Немецкой Евангелическо-лютеранской Церкви Уланд Шпалингер/Uland Spahlinger совместно с пастором Одесской общины Св. Павла Андреем Гамбургом/Andreas Hamburg в сослужении с Епископом Земельной ЕЛЦ Баварии Иоганн Фридрихс/, старшего церковного советника Клаус-Юргена Репке и церковного советника Ульриха Ценкера, вместе с Архиепископом Евангелическо-лютеранской Церкви России, Украины, Казахстана и Средней Азии Эдмундом Ратцем. В тот же день был дан и первый органный концерт с участием Баховского ансамбля духовых инструментов и литавр г. Мюнхена, который исполнили органисты проф. Гартмут Лойшер-Ростоцкий и Вероника Штрук.

Отрывок, характеризующий Лютеранская церковь (Одесса)

– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.