Пушка на Приморском бульваре

Памятник
Пушка на Приморском бульваре
Пушка на Приморском бульваре. Вид справа
Страна	Украина
Город	Одесса

Пушка на Приморском бульваре — памятник на Приморском бульваре города Одессы, посвящённый успешному отражению нападения англо-французской эскадры на Одессу во время Крымской (Восточной) войны 1854—1855 годов. Памятник был открыт в 1904 году.

История точного времени в Одессе

Живя в Одессе, А.С. Пушкин зачастую просыпался утром, услышав выстрел сигнальной пушки со сторожевого корабля, ошвартованного в Одесском порту. Отзвук этого выстрела имеется в романе в стихах «Путешествия Онегина»:

Бывало, пушка зоревая Лишь только грянет с корабля…

Ту же подробность городской жизни отметила в повести «Номерованная ложа» Елена Ган: «Медленно стлался вечерний туман по морю… Наконец грянула зоревая пушка, выстрел прокатился отгулом грома по волнам и стих в отдалении». Тут уже речь идет о другой пушке, той, которая с конца 1820-х годов «сидела» на цепи на Николаевском бульваре, примерно там, где сегодня верхний павильон фуникулера. Это орудие было трофейным, турецким, взятым русской армией как трофей в кампанию 1828 года. Стреляла она не только утром, но и вечером, а позже еще в полдень.

«Полдень возвещается в Одессе выстрелом из пушки, стоящей против монумента герцога де Ришелье. В ту пору знак к нему подавался из дома графа Воронцова по находившемуся там хронометру» — свидетельствовал современник.

О том, как это было, написал в книге «Старая Одесса» А. М. Дерибас: «Около полудня важно и мерно шагает у памятника Ришелье часовщик Штерн. С правой стороны бульварной лестницы два бравых артиллериста стоят у пушки, из которых один, с фитилем в руках, смотрит на Штерна, не спуская глаз. Вдруг Штерн машет рукой, грянул пушечный выстрел — и все портовые суда оглашаются веселыми звонками».

Часы тогда, особенно карманные, имели далеко не все, городских часов было и того меньше, и сигнальные выстрелы позволяли хоть как-то ориентироваться во времени. Недаром в «росписи» (смете) городских расходов, наряду с поливкой бульвара, содержанием городских садов и газовым освещением улиц была предусмотрена поверка, а также исправление городских часов и сигнальные выстрелы, для которых не было ни выходных дней, ни праздников.

Почему пушка была на цепи

Медь и в XIX веке была в цене, и не только сейчас имеются охотники за цветными металлами.

В одну из ночей перед самой Крымской войной стоявшая на бульваре у подножия памятника дюку де Ришелье медная сигнальная пушка бесследно исчезла. Все старания полиции найти её были тщетными. Позже стало известно, что пушку распилили на части и медь употребили в дело. Полиция и градоначальник были в отчаянии от этого скандального происшествия.

Через некоторое время после этого случая к градоначальнику на прием попросился из тюремного замка арестант-мазурик для секретного разговора. Случаи, когда арестанты сообщали какую-нибудь тайну лично градоначальнику без свидетелей, уже бывали и раньше. Арестант — опасный преступник в цепях — был приведен в кабинет градоначальника под конвоем. Он заявил, что может указать свидетеля, который видел, кто и когда уворовал пушку. За открытие «секрета» он потребовал пять рублей. Градоначальник согласился и приказал одесскому полицмейстеру отправиться вместе с арестантом туда, куда тот укажет. Арестант привел полицию на бульвар и, как на свидетеля кражи, указал на Дюка де Ришелье, у ног которого раньше стояла пушка. Градоначальника вначале охватил гнев, но потом он расхохотался и выдал остроумному и находчивому арестанту пятерку. — рассказывал думец-одессит Иосиф Чижевич. — [web.archive.org/web/20070928120107/www.woc.tora.ru/publications/won/won_62/won_62_12.pdf]

Попытки украсть пушку — из разных соображений, в основном из озорства и природного юмора одесситов, с разной долей успеха — продолжались, пока её окончательно не увели вторично.

В 1880 году горожане ходатайствовали о приобретении новой пушки, и даже велись переговоры с руководством Керченской крепости. В 1882 году перед только что назначенным генерал-губернатором края героем русско-турецкой войны 1878 года Гурко возбудили ходатайство о пушке. 30 июля 1882 городу-таки передали одно медное орудие из числа отбитых у турок. С тех пор полуденные выстрелы возобновились, но пушка теперь уже стояла во дворе Воронцовского дворца и вывозилась на бульвар лишь для выстрела в полдень.

Крымская война и английский фрегат «Тигр»

10 апреля 1854 года прикованная сигнальная пушка молчала. Никто не расслышал бы её выстрела в грохоте англо-французской корабельной артиллерии и русских береговых батарей. Да и не до того было.

Шла Крымская война, памятная сегодня по героической обороне Севастополя. Целый день, тринадцать часов без перерыва, англо-французская эскадра бомбардировала Одессу, сильно повредив здания города и Воронцовский дворец.

Двадцатиоднолетний артиллерийский прапорщик А. Щёголев выдвинул русские пушки своей артиллерийской батареи на оконечность Практического мола, стремясь «дотянуться» ядрами до неприятельских кораблей, и в течение шести часов вел неравный бой, отогнав эскадру.

Через двадцать дней союзная эскадра понесла под Одессой существенную потерю, которую французский адмирал Гамелен расценил как «национальное несчастье»: в районе нынешней Аркадии сел на мель паровой фрегат «Тигр» — гордость тогдашнего английского флота. Вечером того же дня фрегат, как сообщалось в нашей реляции, береговыми батареями был «зажжен и, вследствие того, взорван на воздух».

В мае 1854 водолазы подняли с морского дна девятнадцать пушек фрегата, большинство которых оказались вполне исправны.

«Две бомбические пушки „Тигра“ перетащили на батарею, которую построил на свой счет Джиджи (Осип) Мокко близ нашего дома в конце Карантинной улицы, одна из пушек при испытании разорвалась» — писал К. Скальковский в «Воспоминаниях молодости». Вторая пушка долгое время оставалась на месте заброшенной и постепенно разрушавшейся батареи, которую в конце апреля того же 1864 года соорудил карантинный боцман Д. Мокко в начале улицы Канатной возле дома археолога И. П. Бларамберга.

Пушка-памятник

В 1903 году, в преддверии пятидесятилетия бомбардировки Одессы, английскую пушку отыскали и намерились превратить её в военно-исторический, как тогда говорили, памятник. Для этого создали комиссию, которая, как сообщалось в газете «Одесские новости», «Приняла меры, чтобы все разрушившиеся от времени и ныне восстановленные части морской бомбической пушки, снятой с военного английского судна „Тигр“, и лафета вполне соответствовали эпохе». Тогда же водолазы снова, теперь полвека спустя, побывали на месте гибели фрегата и подняли несколько ядер, соответствующих калибру пушки.

После реставрации пушку перевезли на Николаевский бульвар, где в сентябре 1904 года водрузили на постамент, превратив из участницы в свидетельницу многих событий. Новый памятник, подкупавший исторической подлинностью (именно эта пушка, не такая же, а именно эта, стреляла по городу), всколыхнул память современников давних событий.

В независимой Украине

В августе 2004 Одесский ремонтно-монтажный комбинат (ОРМК) закончил реставрацию пушки с английского фрегата, установленной на Думской площади. Ствол и детали орудия 1847 года реставрировались впервые (небольшая реставрация была в 1975 году). Чугунная поверхность была отшлифована, покрыта грунтовкой, а затем тремя слоями современной краски. «Несмотря на такой слой покрытия, пушка сохранила свой первоначальный исторический рельеф: сохранена каждая трещинка и выбоина на металле, это и было основной задачей при реставрации» — подчеркнул сотрудник предприятия И. Крошка.

Разногласия возникли относительно реставрации лафета, на котором стояла пушка. Вопрос стоял в том, чтобы сделать ли его «под старину» либо оставить дерево светлым, не скрывая факта реставрации. В окончательном варианте лафет, после обработки морилкой, серо-черного цвета, словно со дна моря. Доски для деревянного сооружения вымачивались в специальном растворе, предохраняющем от действия окружающей среды и вредителей. Конструкция сделана из сибирской лиственницы, на конструкциях из которой держится Венеция. Последний раз лафет менялся за 18 лет до того, в 1986 году, и был сосновым. С тех пор дерево полностью пришло в негодность. «Мастера, которые снимали пушку, рассказали, что нашли в стволе около двух десятков бутылок и банок, а мемориальные таблички были сделаны из старых надгробий второго кладбища» — отметил И. Крошка.

19 августа 2004 года отреставрированная пушка выстрелила.

Высказывания об одесской пушке

В 1917 в стихотворении «Бульвар» Юрий Олеша писал о цветниках «у безголосой пушки».

• «Смутно помню рассказ бабушки, маминой мамы, слышанный ею, в свою очередь, от её мамы, то есть моей прабабушки, историю артиллерийского прапорщика Щеголева», -писал в книге «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» Валентин Катаев, сам артиллерист в Первую мировую и гражданскую войну. В произведениях Катаева то и дело возникает одесская пушка.

В дни январского восстания 1918 года герой романа «Волны Черного моря» Гаврик Черноиваненко, обороняя от гайдамаков Центральной Рады Николаевский бульвар, поставил один из пулеметов, которыми был вооружен красногвардейский отряд, «у подножия знаменитой исторической чугунной пушки».

По воле автора Гаврик придет сюда и в октябре 1941, в последний день обороны Одессы. Перед уходом партизанского отряда в катакомбы

• «Они подошли к стоящей над обрывом старинной чугунной пушке на ступенчатом деревянном лафете. Из-под обрыва торчали тонкие стволы зенитных орудий».

Пройдет два с половиной года, и вышедшие из катакомб партизаны придут на Приморский бульвар, где «пушка по-прежнему смотрела в открытое море, широко и свободно синевшее за портом».

Это было 10 апреля 1944 года, ровно через девяносто лет после бомбардировки Одессы англо-французской эскадрой, в день, о котором в 1942 году мечтал и написал в стихотворении «Одесса» Семён Кирсанов:

Верю я: мы встретимся, товарищ, В летний день на боевом борту, У старинной пушки на бульваре, В разноцветном, праздничном порту.

Литература

• Цаудер, Павел. [www.odessapage.com/new/ru/node/358 Забавные истории старой Одессы]
• Корченов, Виктор. [www.vestnik.com/issues/2002/0328/win/korchenov.htm Очерки старой Одессы]
• Александров, Ростислав. Прогулки по литературной Одессе. О.: Весть, 1993.
• Каракина Е. Гуляем по Одессе: Путеводитель / Елена Каракина. Одесский литературный музей.. — Одесса: Изд-во «Optimum», 2009. — 320 с. — 2 000 экз. — ISBN 978-966-344-273-0. (в пер.)

Ссылки

• Губарь, Олег. [web.archive.org/web/20070928120107/www.woc.tora.ru/publications/won/won_62/won_62_12.pdf Какая из одесских пушек самая знаменитая?]
• [www.pano.odessa.net/home/download/wallpapers/page2], [narod.yandex.ru/community/gallery/?com_id=97196&gallery_id=14138] — Фото английской пушки

Отрывок, характеризующий Пушка на Приморском бульваре

Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.