Осада Кракова (1655)
| Осада Кракова | |||
| Основной конфликт: Шведский потоп, Северная война (1655—1660) | |||
 Стефан Чарнецкий сдает Краков | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа шведской армии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Осада Кракова — сражение Северной войны между войсками Речи Посполитой с одной стороны и шведскими войсками Арвида Виттенберга с другой, состоявшееся 25 сентября — 13 октября 1655 года. Польские войска капитулировали и покинули город 19 октября[1].
Содержание
Предыстория
2 августа 1655 года, когда вести о шведских успехах достигли города, мэр Кракова Анджей Синёвич призвал жителей организовать оборону древней столицы Польши. Он также собрал налог для вооружения отряда пехотинцев из 1000 человек. Гарнизону Кракова было приказано следить за городскими стенами и перемещением по городу иностранцев, особенно немцев, которые проживали в городе. Кроме того, для работ по укреплению города были привлечены инженеры Исидор Аффаита и Кшиштоф Мерожевский. Для покрытия расходов на работы королева Мария Луиза Гонзага продала часть своих украшений[1].
27 августа епископ Кракова Пётр Гембицкий призвал жителей дать клятву быть верными королю и защищать город. Епископ на свои средства нанял 300 солдат, которые усилили гарнизон, в то время как городской совет организовал вооруженное ополчение, состоявшее из студентов и других жителей города.
19 сентября король Ян II Казимир прибыл в Краков после проигранной битвы при Жарнуве. Король привел несколько тысяч солдат, но боевой дух его армии был низким. Несколько представителей знати отказались от короля, в то время как армия, сосредоточенная в Праднике, организовалась в конфедерацию, требуя деньги и не желая подчиняться гетману Станиславу Лянцкоронскому. 20 сентября Совет Сената собрался и подтвердил верность королю. Вскоре после этого заседания королева вместе с примасом Анджеем Лещинским покинула город.
24 сентября Ян Казимир, первоначально планировавший остаться в Кракове, также решил покинуть город. Вместе с епископом Гембицким король отправился на восток, в Войнич, а затем повернул на юг, к Новы-Висничу и Новы-Сончу.
Осада
Гарнизон Кракова во главе с каштеляном Чарнецким и полковником Фромхольдом Вольфом состоял из примерно 5000 бойцов — солдат регулярной армии и городского ополчения. Чтобы подготовить оборону, Чарнецкий сжег предместья Клепарж, Бискупье и Гарбары и возвел земляные укрепления[1].
25 сентября шведы напали на Казимеж, разграбив его после захвата. В тот же день они попытались занять Краков с марша, но польская контратака заставила их отступить. На следующий день Карл X Густав приказал начать артиллерийский обстрел и оставил осаждать Краков 8000 солдат во главе с Арвидом Виттенбергом. Сам король Швеции во главе остальных войск выдвинулся к Войничу, где вновь разбил поляков 3 октября. Вести об этом поражении быстро достигли Кракова, одновременно со шведскими требованиями о капитуляции. Польские королевские армейские подразделения, разбросанные по всему городу, избегали любых стычек со шведами, и защитники Кракова почувствовали себя брошенными, без надежды на какую-либо помощь. Тем не менее, они продолжали сражаться.
6 октября Карл Густав вернулся к Кракову, и во время осмотра шведских позиций лошадь под ним была убита выстрелом польского стрелка недалеко от ворот Святого Флориана. Осада продолжалась, и боевой дух защитников все больше падал. Чарнецкий, понимая это, 12 октября инициировал переговоры. Кроме того, сопротивление грозило уничтожением города и голодом. На следующий день Чарнецкий согласился капитулировать.
Капитуляция
17 октября было подписано перемирие со шведами. Это гарантировало горожанам свободу вероисповедания, безопасность священнослужителей, гражданских служащих и простых жителей, сохранение привилегий города и его университета, а также обмен военнопленными. Шведы позволили польским частям покинуть Краков, и поляки отправились на зимние квартиры в западную Польшу, в районе Освенцима, Затора, Славкува и Севежа. Эти войска обязали не участвовать в боевых действиях до 18 ноября, после чего должны были определиться, присоединиться ли к шведскому королю или остаться верными Яну Казимиру[1].
19 октября силы Чарнецкого собрались на главной площади Кракова. 1800 солдат с 12 пушками покинули город, а Чарнецкий был приглашен Карлом Густавом на праздник. Вскоре после этого 2500 шведских пехотинцев и 500 рейтаров вошли в Краков. Шведский король прибыл в город 19 октября во второй половине дня. После встречи с городским советом Карл Густав посетил Вавель. Шведы немедленно дезавуировали договор о капитуляции, установив высокие налоги и начав грабить церкви[1].
Напишите отзыв о статье "Осада Кракова (1655)"
Примечания
Литература
- Pawel Jasienica, Rzeczpospolita Obojga Narodów. Calamitatis Regnum, ISBN 83-06-01093-0
- Dariusz Milewski, Szwedzi w Krakowie, Mówià wieki, czerwiec 2007.
- Leszek Podhorodecki, Rapier i koncerz, Warszawa 1985, ISBN 83-05-11452-X, str. 251—260
Отрывок, характеризующий Осада Кракова (1655)
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
