Датско-шведская война (1658—1660)

Датско-шведская война 1658-1660
Основной конфликт: Северная война (1655—1660)
Оборона Копенгагена, 1659 год.
Дата	5 августа 1658 - 26 мая 1660
Место	Дания, Норвегия
Итог	Победа Дании
Изменения	Дания вернула Борнхольм, Норвегия — Трёнделаг
Противники
Швеция Датско-Норвежское королевство Республика Соединённых провинций Республика Соединённых провинций Бранденбург Речь Посполитая
Командующие
Карл X Густав Карл-Густав Врангель Густав Отто Стенбок Фредерик III Ханс Схак Йорген Бьельке Якоб ван Вассенар Обдам Михаил де Рюйтер
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Датско-норвежская война 1658—1660 (дат. Anden Karl Gustav-krig, швед. Karl X Gustavs andra danska krig) — военный конфликт между Швецией и Датско-Норвежским королевством. Конфликт явился продолжением недавно завершившейся войны.

Разбив Данию и подписав Роскилльский мир, шведский король Карл X Густав решил присоединить к шведским владениям принадлежащую Речи Посполитой провинцию Королевская Пруссия, однако его позиции в регионе были не очень прочны из-за противодействия Бранденбурга и Австрии. Однако датчане промешкали с выполнением всех условий мирного договора, и шведский король решил использовать этот предлог для того, чтобы уничтожить Данию как суверенное государство и разрушить её столицу Копенгаген. Быстрый разгром Дании был, однако, лишь вступлением на путь к великой цели: ведению войны в Европе без опасения датского вмешательства.

Шведская армия осадила Копенгаген, надеясь голодом принудить его к сдаче. Однако в войну на датской стороне вступила Голландия, и объединённый датско-голландский флот сумел пробиться сквозь шведский флот в Эресунне. Тогда Карл попытался взять город штурмом, надеясь на этом завершить войну, однако и этот план провалился. Тем временем в войну против Швеции вступили Австрия, Бранденбург и Речь Посполитая.

В начале 1660 года Карл X заболел, и в феврале скончался. Со смертью шведского короля основное препятствие на пути к миру было устранено, и союзники подписали со Швецией Оливский мир; однако Дания, видя слабость Швеции и воодушевлённая недавними успехами, решила продолжать боевые действия. Голландцы отказались от продолжения морской блокады, но датчане убедили их возобновить её. Тем временем на стороне Швеции вступили в войну Англия и Франция, и ситуация опять начала склоняться к большой войне. Датский дипломат Ганнибал Сехестед предпринял усилия для улаживания конфликта без прямого вмешательства третьих стран, и в 1660 году Швеция и Датско-Норвежское королевство подписали Копенгагенский мир, по условиям которого Швеции пришлось вернуть Дании Борнхольм, а Норвегии — Трёнделаг. В результате между Норвегией, Швецией и Данией были установлены границы, которые сохраняются и по сей день.

Предыстория

Переход через Бельты привел к признанию Данией поражения в войне со шведами. Единое Датско-Норвежское королевство было вынуждено согласиться с унизительными условиями мирного договора, заключенного в Роскилле, по которому Дании пришлось уступить шведам Сконе, Халланд и Блекинге на Скандинавском полуострове и остров Борнхольм, а Норвегия потеряла провинции Бохуслен и Трёнделаг. Европа была потрясена быстрой победой шведов, и Карл X Густав с гордостью заявлял о своих успехах . Тем не менее, мир создал новые проблемы. По мирному договору Дания была вынуждена содержать шведскую армию до мая 1658 года, но после этого армию следовало либо сокращать, либо передислоцировать. Шведский король стал искать новую цель для вторжения. Планы кампаний в Ливонии и Эстонии были рассмотрены, но отклонены из-за возможных проблем с поставками. Шведский король утверждал, что его главной целью является вторжение в Пруссию, но он также хотел наказать курфюрста Бранденбурга Фридриха Вильгельма I. При этом врагами шведов в Европе считались Польша и Голландия. Новая атака на Пруссию также не находила международную поддержку, Франция уже призвала к заключению мира. Тогда шведский король решил вернуться в Данию и завершить начатое .

Когда датчане начали саботировать выполнение некоторых условий Роскилльского договора, шведский король решил использовать это в качестве предлога для нападения с целью уничтожить Данию как суверенное государство, разрушить её столицу Копенгаген и разделить страну на четыре административных района. Это позволило бы Швеции контролировать Балтийское море и собирать большие таможенные платежи. Тем не менее, даже это амбициозная цель была лишь шагом на пути к конечной цели - получению возможности вести войны в Европе, не опасаясь датского вмешательства .

Боевые действия

В июне 1658 года было принято решение о вторжении шведских войск в Данию. 6 августа 1658 года шведский флот из 70 кораблей с 5700 солдат и 18 батареями легкой артиллерии на борту отправился к датским берегам. С предыдущей войны Ютландия была все ещё занята шведскими войсками, также шведы были расквартированы в Фюне. В дополнение к этому фельдмаршал Густав Отто Стенбок собрал подкрепление в Сконе . План вторжения подразумевал поход щведов на Копенгаген и его осаду или штурм .

Осада Копенгагена

11 августа 1658 года Карл X Густав и его войска достигли холма Вальбю (ныне - город Фредериксберг), откуда открывался путь к датской столице. Его действия не были неожиданностью, и датский король Фредерик III уже приказал сжечь все строения за пределами городских стен, хотя в них проживала треть населения города. В тот же день городские ворота были заперты и не открывались в последующие 22 месяца. Шведский флот из 28 кораблей блокировал гавань, предотвратив пополнение запасов по морю. Началась осада .

Шведский король быстро понял, что датчане намерены сражаться до конца и встал перед нелёгким выбором: следует ли начинать штурм или осадить город и вызвать голод. Его советники не могли прийти к согласию по этому вопросу, и король в конечном счете склонился к осаде. Мудрость этого решения была поставлена под сомнение, так как население Копенгагена сплотилось вокруг Фредерика III, и стены, рвы и другие оборонительные сооружения города были в срочном порядке укреплены. Большое количество пушек были сняты с судов на якоре в гавани и расположены на путях вероятных атак. Город также имел немало ресурсов для обороны: 50 тонн свинца, 4000 мушкетов и 810 км огнепроводного шнура .

Шведские силы состояли из 11 бригад и 16 эскадронов, включавших 4000 пехотинцев, 2000 кавалеристов и 50 пушек. Шведы заняли внешний защитный периметр, построенный в 1625 году Кристианом IV и пришедший со временем в упадок. Линия была спешно восстановлена, и начался артобстрел города . Датчане не бездействовали и предприняли несколько контратак. 23 августа 1658 года почти 3000 студентов, моряков и солдат устроили неожиданную вылазку через скрытый проход в стене, уничтожили часть шведских укреплений и захватили три пушки .

По городу выпускалось по 200 зажигательных снарядов в день, были доставлены к стенам города и сверхтяжёлые гаубицы, в том числе 300-фунтовой "Эрик Ханссон", ранее использованный при осаде Кракова . Но жители Копенгагена не сдавались .

Капитуляция Кронборга

По договору 1649 года голландцы обязались защищать Данию от неспровоцированной агрессии, и для шведов было важно установить морское превосходство в проливе Эресунн, чтобы сдержать голландцев в случае их вступления в войну. Замок Кронборг находился рядом с узкой частью Эресунна, что придавало ему стратегическую важность. Фредерик III назначил комендаднтом замка Пауля Бенфельдта и приказал ему защищать Кронборг любой ценой. В крайнем случае замок полагалось взорвать, чтобы его не заняли шведы .

16 августа шведы прибыли в Хельсингёр, укрылись в городе и начали бомбардировать замок. Датчане ответили огнём по городу. Им удалось уничтожить дюжину домов, но огонь не распространился настолько, чтобы вызвать пожар. Шведам все же удалось продвинуться к замку и занять внешнюю линию его обороны. Настроение защитников резко ухудшилось, и Бенфельдт дрогнул. Шведский командир Карл-Густав Врангель прибег к уловке и распространил слух, что Копенгаген пал, и шведские солдаты начали праздновать. Обескураженные и деморализованные датчане капитулировали. Потеря Кронборга стала ударом для датчан: 77 захваченных пушек были перемещены к Копенгагену для бомбардировок, а голландцы теперь не торопились вмешиваться в конфликт .

Битва в Эресунне

Шведские надежды не оправдались, и голландцы все-таки вступили в войну на стороне датчан, отправив им на помощь флот из 45 кораблей. 7 октября 1658 году голландский флот отплыл к датским берегам. Две недели спустя, 22 октября, он прибыл в район Хельсингёра, но дальнейшему движению мешал штиль. Врангель предложил королю дать ему приказ атаковать, но Карл X Густав все ещё не хотел провоцировать голландцев .

29 октября в восемь часов утра раздался залп со стороны голландского флагмана. Это был сигнал для движения и атаки на шведский флот. Голландский флот был разделен на три эскадры. Вице-адмирал Витте де Витт на 54-пушечном флагмане Brederodе и ещё 11 кораблей под его командованием возглавил атаку. Её поддержала эскадра адмирала Якоба ван Вассенара Обдама из 13 корабей во главе с флагманом, 72-пушечным Eendracht. Третья эскадра во главе с Петером Флорисзоном включала 11 кораблей. В общей сложности голландский флот состоял из 45 кораблей с 1838 орудиями и 4000 матросов. Им противостоял шведский флот, состоявший из 43 судов с 1605 пушек и 4055 матросами на борту. Шведы также возлагали большие надежды на береговую артиллерию Кронборга. Карл X Густав лично сделал первый выстрел с батареи Кронборга, но это не помогло: голландцы предусмотрительно держались ближе к шведскому берегу, где было меньше наземных орудий. Кроме того, голландцы имели преимущество ветра. В итоге в узком проливе Эресунн сошлись в битве почти сто военных кораблей .

Поле битвы быстро заволокло пороховым дымом. Многие корабли с обеих сторон были сильно повреждены, и около 2000 человек погибли или были ранены. В конце концов голландцы добились стратегической победы. Эскадра датских кораблей встретилась с голландцами и сопроводила их в гавань Копенгагена. Шведский флот не смог помешать этому. Столь необходимые подкрепления и ресурсы достигли осажденного города. Объединённый датский и голландский флот теперь имел контроль над морем, заставив шведский флот искать убежища в гавани Ландскруна .

Штурм Копенгагена

После шести месяцев осады голландцы разблокировали датские морские пути. Карл X Густав встал перед трудным выбором: если бы он попытался просить мира, условия были бы хуже, чем в Роскилльском договоре. Другим вариантом был общий штурм Копенгагена в расчете, что взятие города прекратит войну. Количество шведских солдат было примерно 8000 человек, включая 4500 пехотинцев, 2000 кавалеристов, 1000 моряков и несколько сотен артиллеристов. Король тщательно спланировал нападение, но небрежно отнесся к конспирации, и датчане вскоре узнали о плане в деталях от дезертиров и шпионов. Датчане имели 6000 обученных солдат и ещё 5000 ополченцев . Шведские войска выполняли диверсионные нападения на окраине города две ночи подряд, чтобы утомить защитников, и в полночь 11 февраля 1659 года начали главный штурм. Основным направлением удара стало озеро Санкт-Йорген на юге города, здесь атаку возглавил король . Сто пушек поддерживали продвижение щведов. Два атакующих подразделения достигли внешних укреплений по льду, но дальнейшее продвижение было невозможно из-за того, что датчане предварительно взломали лед. Наведение мостов было также затруднено. Оказавшись на льду, шведы попали под шквальный огонь. Несколько мостов удалось навести, и атака продолжилась в направлении городских стен. Сражение было ожесточенным, нападавшие отчаянно пытались создать плацдарм на стенах. Но в конце концов, защитники добились успеха, и шведы были отброшены назад .

На севере шведы подошли очень близко к деревне Нюбордер близ столицы, но здесь они стали жертвами хорошо устроенной засады и отступили с большими потерями . Около 6 утра Карл X Густав узнал, что все атаки провалились. Он приказал отступать к окраине города, на исходные позиции .

Победа была важна для датчан. Мало того, что их заклятый враг был побежден, столичная буржуазия почувствовала свою силу и сплотилась вокруг короны. Во многих отношениях оборона Копенгагена дала начало новой Дании .

Высадка союзников на острове Фюн

Когда шведы вторглись в Зеландию в августе 1658 года, Голландия была не единственной иностранной державой, которая вмешалась в конфликт . Союз между Бранденбургом, Польшей и Австрией в декабре 1657 года позволил сформировать союзную армию, но приготовления велись так долго, что датчане и шведы уже подписали Роскилльский мир. Тем не менее, приготовления оказались не напрасными - в 1658 году союзники были в отличной позиции, чтобы быстро выступить на помощь Дании .

14 сентября 1658 года союзная армия из 14500 бранденбуржцев под командованием курфюрста Фридриха Вильгельма I, 10600 австрийцев во главе с итальянским фельдмаршалом Раймундом Монтекукколи и 4500 поляков во главе со Стефаном Чарнецким пересекла Одер . Шведские владения в Центральной Европе были атакованы, австрийцы отправили 17-тысячную армию осаждать Штеттин, где к ним присоединились 13000 бранденбуржцев, после чего войска выступили в Ютландию. Тем не менее, анти шведскую коалицию терзали внутренние конфликты, в частности, между поляками и австрийцами .

Союзники сумели завладеть большей частью Ютландии, и шведский командир Филипп Зульцбах был вынужден отступать. 19 мая 1659 года шведы оставили свои последних позиции во Фредерисии и заняли позиции на острове Фюн. Менее чем через две недели, 31 мая 1659 года первый десант союзников из 9000 солдат высадился на Фюне. Им противостояло 4000 шведов-ветеранов. Первая атака была должным образом отбита. 26 июня была предпринята вторая попытка. Шведы отступили при начале артобстрела, но вернулись невредимыми и ответили шквальным огнём. Атакующие были вновь отброшены назад. В конце концов союзники так и не смогли закрепиться на Фюне, и было принято решение вместо этого атаковать шведскую Померанию .

Между тем, другие европейские державы решили, что победа любой из держав позволит ей завоевать господство в Балтийское море, что было нежелательно. После долгих переговоров, известных как Гаагское соглашение (1659), Англия послала большой флот из 43 судов с более чем 2000 пушек. Эти войска напрямую не участвовали в боевых действиях, но, тем не менее, были четким сигналом для голландского флота, патрулировавшего датские воды. Англия активно посредничала в переговорах, в то же время Франция заявила о своей готовности помочь шведам, если датчане откажутся от переговоров .

Битва при Нюборге

11 ноября Ханс Схак и его войска взошли на борт голландских транспортных судов, которые перевезли их к восточной стороне Фюна. После нескольких неудачных попыток, связанных с погодой и шведским сопротивлением, датчанам удалось высадиться рядом с Кертеминне. Генерал-майор Эрнст Альбрехт фон Эберштайн командовал союзными войсками, которые были оставлены в Ютландии, и также начал движение к Фюну. Через два дня Эберштайн и Схак двинулись к Оденсе, где встретились 12 ноября. Пока вторжение на Фюн шло без проблем для союзных войск .

Шведский командир Зульцбах допустил тактическую ошибку, не напав на Схака или Эберштайна, прежде чем они смогли объединиться, хотя его генералы призывали его к решительным действиям. Вместо этого он предпочел уйти в Нюборг. Шведский король был разгневан этим и немедленно послал Стенбока, чтобы он сменил Зульцбаха на посту командующего. Когда Стенбок прибыл в город, он нашёл оборону города слабой и направил письмо королю, что он не может гарантировать удержание города . Вместо того, чтобы немедленно воспользоваться ситуацией, Эберштайн и Схак спорили из-за того, кто должен командовать объединёнными силами.

Шведские командиры решили, что запираться в Нюборге бесперспективно, и вывели войска в поле. В нескольких километрах к западу от Нюборга около 5500 шведских солдат выстроились в боевой порядок и стали готовиться к сражению. Шведы заняли хорошую позицию, с небольшим озером на левом фланге и лесом на правом, что обеспечивало им хорошее прикрытие для отступления к Нюборгу в случае необходимости. Против них выдвинулись 9000 солдат Эберштайна. Они разделились на две линии. Трижды Эберштайн нападал, но каждый раз атаки союзников отбивала шведская кавалерия. Более того, Эберштайн сам чудом избежал плена .

Даже в такой ситуации Эберштайн отказался просить Схака помочь ему в бою. Тогда полковник Дитлев Алефельдт от своего имени умолял Схака атаковать противника. Схак взмахнул рапирой и развернул решительную атаку на шведском левом фланге. Завязалась схватка, в которой шведская кавалерия капитулировала перед свежими датчанами и бежала к Нюборгу, оставив пехоту беззащитной. Польские гусары не знали жалости, беспощадно изрубив шведскую пехоту саблями почти поголовно .

Шведы храбро сражались, но их потери были тяжелыми: более 2000 солдат были убиты - почти половина войска. Нюборг был не в состоянии выдержать осаду, и шведам ничего не оставалось делать, кроме как сдаться. В плен попали 5000 солдат. Швеция потерпела сокрушительное поражение .

Латвийский город Митаве (Елгава) пал под ударами польско-литовских войск под командованием Александра Полюбинского в январе 1660 года, и союзники готовили вторжение в Зеландию. Все это грозила шведам катастрофой. К счастью для них, война заканчивалась .

Бохуслен и Халден

Крепость Фредрикстен близ города Халден в Норвегии была атакован шведскими войсками и отбита норвежцами три раза в течение 1658-60 годов. После каждого снятия осады шведы возвращались с большей армией, но так и не смогли захватить крепость. Норвежцы называют бои на этом театре боевых действий "bjelkefeiden" - "Война Бьельке" - в честь командующего норвежской армией, генерал-лейтенанта Йоргена Бьельке.

Первое шведское нападение на Халден произошло 14 сентября 1658 года усилиями 1600 солдат под командованием Харальд Стаке, который ошибочно полагал, что город не защищен. Но Халден обороняли две роты ополчения под командованием капитана Педера Олсена Нормана, который заняли позиции на холме Овербергет к югу от города. Шведы были застигнуты врасплох и полностью разгромлены на следующий день после их прибытия.

Вторая битва у Халдена состоялась в феврале 1659 года. Харальд Стаке вернулся с 4000 солдат, которые подошли к городу по льду и открыли артиллерийский огонь. Затем он бросил свою пехоты в атаку с запада через реку Тиста. Мост через реку защищали отряды Тэнне Хуйтфельдта и Педера Нормана. Бьельке, приехав несколькими днями ранее, взял на себя общее командование. После тяжелых потерь шведы отступили на противоположный берег реки. Норвежцы стали готовиться к новой атаке, укрепляя слабые места вокруг Халдена.

Ещё большая армия шведов из 5000 солдат (среди них 3000 кавалеристов) под командованием Ларса Кагга, Густава Хорна и Харальда Стаке осадила Халден в январе 1660 года. Они захватили несколько оборонительных позиций, но внезапная смерть Карла X Густава 13 февраля стала причиной снятия блокады 22 февраля .

Тронхейм

Провинция Трёнделаг, самым крупным городом которой является Тронхейм, расположена в центре Норвегии. В результате Роскилльского договора уступка Трёнделага разделила Норвегию на две части, без сухопутной связи между севером и югом. В том же году, однако, Трёнделаг была повторно завоеван норвежскими армейскими подразделениями, находившимися под командой генерал-лейтенанта Йоргена Бьельке.

Уже 28 сентября 1658 года небольшая флотилия из трёх кораблей и нескольких лодок высадила норвежские войска вблизи Тронхейма. Шведская губернатор Клас Стирнскёльд имел 120 кавалеристов и 600 пехотинцев и один корабль в порту. Небольшой шведский отряд усилил гарнизон, но и еда и боеприпасы были в дефиците. 4 октября норвежские силы прибыли к городу. Узнав об их приближении, окрестное население стало вооружаться, однако восстание в самом Тронхейме было быстро подавлено. Карл X Густав приказал подполковнику Эрик Дракенбергу собрать силы в Ямтланде и идти к Тронхейму, но горные перевалы оказались заблокирвоаны вооружёнными крестьянами.

Норвежцы усилили давление на Тронхейм и начали бомбардировать город. Несмотря на клятву Стирнскёльда "варить суп из собственных кожаных штанов, но не сдаваться", он в итоге был вынужден оставить город 11 декабря. Согласно условиям капитуляции, Стирнсёльд и его люди с воинскими почестями покинули город .

Борнхольм

29 апреля 1658 года Борнхольм получил нового губернатора - полковника Принценскёльда, который прибыл со своей семьей и 130 солдатами. Принценскёльд вскоре ввел ряд непопулярных налогов, и многие из молодых людей на острове были мобилизованы. Кроме того, чума попала на остров и убила половину населения. Остров кипел от негодования, и Фредерик III направил письма лидерам общин, призывая их к восстанию. В итоге Принценскёльд был застрелен во время инспекционной поездки 8 декабря 1659 года. Остальные шведы сдались, и Борнхольм снова оказался под датским контролем .

Сконе

Один из телохранителей Фредерика III, Статиус, отправился в Сконе поднимать местных крестьян против шведского господства. В Мальмё буржуазия во главе с Бартоломеусом Миккельсеном планировала восстание. Заговорщики пытались завербовать одного из двух мэров Мальмё, Эфверта Вильтфанга, но он отказался присоединиться к восстанию, хотя и заявил, что поддерживает Фредерика III. В конце декабря датчане предприняли набег на Сконе, но он был сорван плохой погодой и навигацией. Между тем, шведским властям стало известно о заговоре, и его основные лидеры были арестованы, среди них Миккельсен и Вильтфанг, заговорщики были приговорены к смерти. 22 декабря 1659 года Миккельсен и два других лидера заговора были обезглавлены, но в попытке задобрить население Сконе исполнение приговора в отношении Вильтфанга и 10 других заговорщиков было приостановлено. Восстание было предотвращено, но повстанцы продолжали действовать в сельской местности .

Мирный договор и последствия

Карл X Густав заболел в начале 1660 года и умер от воспаления лёгких в ночь на 13 февраля 1660 года . Смерть шведского короля устранила главное препятствие на пути к миру. В апреле был подписан Оливский мир с союзниками (Польша, Австрия и Бранденбург). Тем не менее, датчане не были довольны условиями мира после недавнего успеха. После дальнейших уступок голландцы сняли блокаду Ландскруны, что позволило шведскому флоту войти в пролив Эресунн и блокировать Копенгаген. Датская дипломатия вскоре вновь склонила голландцев на свою сторону, и настоящая война между Швецией и Голландией казалась неизбежной. Французы и англичане вмешались в конфликт на стороне шведов, и ситуация вновь балансировала на грани большой войны .

Датскому дипломату Ганнибалу Сехестеду Фредерик III поручил договориться со шведами. Без прямого участия иностранных держав датчане и шведы сумели договориться и составить текст Копенгагенского договора в течение нескольких недель, к большому удивлению обеих сторон. Яблоком раздора были острова Вен и Борнхольм. В конце концов, Борнхольм остался под датским контролем в обмен на ряд угодий на юге современной Швеции .

По Роскилльскому договору двумя годами ранее Дания-Норвегия была вынуждена уступить датские провинции Сконе, Халланд, Блекинге, остров Борнхольм и норвежские территории Бохуслен и Трёнделаг. Копенгагенский мир (1660) подтвердил шведскую власть над Сконе, Халландом, Блекинге и Бохусленом, но Борнхольм и Трёнделаг были возвращены. Это была значительная победа для Дании-Норвегии. Договор 1660 года создал политические границы между Данией, Швецией и Норвегией, которые сохраняются до настоящего времени .

Литература

•  (швед.) Englund Peter. Den oövervinnerlige. — Stockholm: Atlantis, 2000. — ISBN 91-7486-999-X.
•  (англ.) Frost Robert I. The Northern Wars (1558-1721). — Pearson Education, 2000. — ISBN 978-0-582-06429-4.
•  (швед.) Henrikson Alf. Svensk Historia. — Albert Bonniers Förlag, 1963. — ISBN 91-0-010551-1.
•  (швед.) Isacson Claes-Göran. Karl X Gustavs krig. — Lund: Historiska Media, 2002. — ISBN 91-85057-25-8.
•  (англ.) Solum Ingebrigt. Hvem forsvarte byen og festningen - Trekk fra Haldens og Fredrikstens krigshistorie. — Halden: Sats og Trykk - E. Sem A.S, 1978.

Отрывок, характеризующий Датско-шведская война (1658—1660)

Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.