Премия имени Юрия Казакова
Поделись знанием:
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Премия имени Юрия Казакова — литературная премия журнала «Новый мир», учреждённая в 2000 году в честь советского писателя Юрия Казакова, по случаю 75-летия со дня его рождения и двадцатилетия со дня его смерти. Заявлялась как премия за лучший рассказ года в России. Конкурс был открыт для всех печатных изданий на русском языке, но по его итогам побеждали авторы только московских толстых журналов (преимущественно самого «Нового мира», а также «Знамени»)[1].
Координатором премии был главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Василевский. Кроме того, для контроля над премиальными решениями в жюри премии входило не менее двух членов редакции «Нового мира» (один из них назначался председателем жюри).[2][3][4]
Премия им. Юрия Казакова финансировалась Благотворительным резервным фондом.[5] В 2012 году присуждение премии было приостановлено, по заявлению организаторов — «по техническим причинам».[5]
Лауреаты
- 2000 — Игорь Клех, «Псы Полесья» (в журнале «Дружба народов»);
- 2001 — Виктор Астафьев, «Пролётный гусь» (в журнале «Новый мир»);
- 2002 — Асар Эппель, «В паровозные годы» (в журнале «Знамя»);
- 2003 — Ирина Полянская, «Утюжок и мороженое» (в журнале «Знамя»);
- 2004 — Борис Екимов, «Не надо плакать» (в журнале «Новый мир»);
- 2005 — Александр Иличевский, «Воробей» (в журнале «Новый мир»);
- 2006 — Афанасий Мамедов, «Бекар» (в журнале «Октябрь»);
- 2007 — Наталья Ключарёва, «Один год в Раю» (в журнале «Новый мир»);
- 2008 — Ольга Славникова, «Сёстры Черепановы» (в журнале «Саквояж СВ»);
- 2009 — Олег Ермаков, «Лёгкий поток» (в журнале «Октябрь»);
- 2010 — Максим Осипов, «Москва—Петрозаводск» (в журнале «Знамя»);
- 2011 — Николай Кононов, «Аметисты» (в журнале «Знамя»).[5][6]
Финалисты (шорт-лист)
- 2000 — Марина Вишневецкая («Вот такой гобелен»), Юрий Гончаров («Командировка в безумие»), Нина Горланова и Вячеслав Букур («Случай на Радоницу»), Игорь Клех («Псы Полесья»), Леонид Костюков («Верховский и сын»), Емельян Марков («Снег»), Александр Яковлев («По согласию сторон»).
- 2001 — Виктор Астафьев («Пролётный гусь»), Марина Вишневецкая («Т. И. Н. (Опыт сада)»), Николай Кононов («Микеша»), Владимир Маканин («Однодневная война»), Михаил Тарковский («Замороженное время»), Евгений Шкловский («Улица»).
- 2002 — Михаил Бутов («В карьере»), Марина Вишневецкая («Опыт принадлежания»), Дмитрий Галковский («Святочный рассказ № 7»), Владимир Маканин («Неадекватен»), Иван Плужников («Мёртвоё зерно»), Асар Эппель («В паровозные годы»).
- 2003 — Юрий Горюхин («Канцелярский клей Августа Мебиуса»), Владимир Маканин («Могли ли демократы написать гимн…»), Афанасий Мамедов («Письмо от Ларисы В.»), Ирина Полянская («Утюжок и мороженое»), Дмитрий Притула («Счастливый день»), Сергей Солоух («Метаморфозы»).
- 2004 — Василий Голованов («Эти квартиры»), Денис Гуцко («Осенний человек»), Борис Евсеев («Слух»), Борис Екимов («Не надо плакать»), Борис Иванов («Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец»), Сергей Солоух («Свет»).
- 2005 — Ильдар Абузяров («Почта», «Мавр»), Юрий Горюхин («Переходный возраст»), Александр Иличевский («Воробей»), Денис Осокин («Новые ботинки»), Сергей Солоух («Окисление»).
- 2006 — Аркадий Бабченко («Аргун»), Светлана Василенко («Город за колючей проволокой»), Олег Зайончковский («Любовь после „Дружбы“»), Станислав Иванов («Лейтенант Осуги: поэт и авиатор»), Афанасий Мамедов («Бекар»), Роман Сенчин («Персен»).
- 2007 — Дмитрий Бавильский («Мученик светотени»), Наталья Ключарёва («Один год в Раю»), Захар Прилепин («Грех»), Ольга Славникова («Басилевс»), Лев Усыскин («Длинный день после детства»), Асар Эппель («Дурочка и грех»).[3]
- 2008 — Сухбат Афлатуни («Проснуться в Ташкенте»), Владимир Березин («Веребьинский разъезд (из цикла „Ностальгия“)»), Лариса Бортникова («Гарнизон Алые Паруса»), Ирина Василькова[* 1] («Стрелка»), Мария Лосева («Репетитор»), Ольга Славникова («Сёстры Черепановы»).
- 2009 — Марина Бувайло («Улики»), Георгий Давыдов («Как избавиться от сверчков»), Олег Ермаков («Лёгкий поток»), Николай Климонтович («Эльдорадо»), Артур Кудашев («Красная директория»), Моше Шанин («Дом № 3, или Чёрный день»).
- 2010 — Юрий Буйда («Юдо любви»), Алиса Ганиева («Шайтаны»), Артур Кудашев («Подлинная история ресторана „Землянка“»), Елена Одинокова («Жених»), Максим Осипов («Москва—Петрозаводск»), Герман Садулаев («Морозовы»).[7]
- 2011 — Всеволод Бенигсен («Глебов-младший»), Марина Вишневецкая («Бабкин оклад»), Ксения Драгунская («Куртка Воннегута»), Николай Кононов («Аметисты»), Анна Матвеева («Обстоятельство времени»), Леонид Юзефович («Поздний звонок»).[5]
Критика
Премия подвергалась критике за то, что не отражает состояние малой прозы на русском языке, за некомпетентность оценок жюри и цеховую коррумпированность («междусобойчик»)[1][4][8].
Обычный для состояния современной премиальной ситуации междусобойчик: Андрей Василевский (главред «Нового мира» и куратор премии) и Сергей Чупринин (главред «Знамени») попросту отрезали себе самые большие куски от лонг-листёрского пирога. Что ж, приятного аппетита, но отражает ли их выбор и выбор уважаемого экспертного жюри состояние «малой прозы»?[1]
В 2010 году в Нью-Йорке была учреждена альтернативная премия за рассказ для русскоязычных авторов со всего мира, с попыткой независимой литературной оценки произведений[9] — Премия имени О. Генри «Дары волхвов».
Напишите отзыв о статье "Премия имени Юрия Казакова"
Примечания
- ↑ Василькова, Ирина Васильевна — жена главного редактора журнала «Новый мир» и координатора премии Андрея Василевского.
Источники
- ↑ 1 2 3 Аглая Златова. [www.lgz.ru/article/-38-6431-25-09-2013/mysl-nelzya/ Мысль нельзя] // Литературная газета. 25.09.2013.
- ↑ [magazines.russ.ru/project/kazak/ Литературная премия имени Юрия Казакова]
- ↑ 1 2 [www.hrono.ru/text/2008/frol02_08.html Игорь Фролов. Меж Дурочкиных ног, или Запахи новой литературы] // Бельские просторы. 2008. № 2.
- ↑ 1 2 Александр Карасёв. [www.litrossia.ru/article.php?article=3153 Атанде] // Литературная Россия. 25.07.2008.
- ↑ 1 2 3 4 [magazines.russ.ru/project/kazak/ Страница премии на сайте Журнального зала.]
- ↑ Майя Кучерская. [www.vedomosti.ru/newspaper/article/275305/po_tropkam_russkoj_preispodnej По тропкам русской преисподней // Ведомости. 3.02.2012.]
- ↑ Алла Латынина. [magazines.russ.ru/novyi_mi/2012/3/la13.html Большая антология рассказа // Новый Мир. 2012. № 3.]
- ↑ Игорь Фролов: [artofwar.ru/f/frolow_i_a/text_0200.shtml «Грехи маленькой литературы»], [lib-geminus.narod.ru/Publ/kaz.htm «Свой среди чужих, или премия за реализм»], [www.hrono.ru/text/2008/frol02_08.html «Меж Дурочкиных ног, или Запахи новой литературы».]
- ↑ [www.golos-ameriki.ru/content/new-award-literature-nyc-2010-06-11-96162219/185668.html В Нью-Йорке учреждена новая литературная премия «Дары волхвов» // Голос Америки. 11.06.2010.]
Ссылки
- [magazines.russ.ru/project/kazak/ Страница премии на сайте Журнального зала.]
Отрывок, характеризующий Премия имени Юрия Казакова
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
