Роговский, Евгений Францевич

Евгений Францевич Роговский
Градоначальник Петрограда
1917 года
Соправитель:	Николай Чхеидзе (Петросовет)
Предшественник:	Вадим Юревич (общественный градоначальник)
Преемник:	Лев Троцкий (Петросовет)
Делегат Всероссийского Учредительного собрания
28 ноября 1917 года — 5 января 1918 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Товарищ министра внутренних дел Временного Всероссийского правительства
1918 года
Глава правительства:	Пётр Вологодский
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Александр Червен-Водали
Рождение:	7 июля 1888(1888-07-07) Российская империя Российская империя, Саратов
Смерть:	11 марта 1950(1950-03-11) (61 год) Франция Франция, Париж
Партия:	ПСР (1905-37)
Образование:	высшее юридическое
Профессия:	помощник присяжного поверенного, революционер, политик, предприниматель

Евге́ний Фра́нцевич Рого́вский (7 июля 1888, Саратов — до 11 марта 1950, Париж) — юрист, эсер-боевик, делегат Всероссийского Учредительного собрания, градоначальник Петрограда (1917), товарищ министра внутренних дел Временного Всероссиского правительства (1918), противник адмирала Колчака, политэмигрант.

Биография

Ранние годы. Эсер-боевик

Евгений Роговский родился 7 июля 1888 года в Саратове в дворянской семье судьи Франца Роговского. Евгений окончил Саратовскую гимназию, после чего учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. С 1905 года он являлся членом Партии социалистов-революционеров (ПСР), в которой входил в боевую организацию. Кроме того, он сотрудничал с журналом «Народная Сибирь».

В 1917 году Роговский находился в ссылке в Иркутске, служил помощником присяжного поверенного М. А. Кроля (или самим поверенным) и был знаком с эсерами А. Р. Гоцем, А. А. Краковецким, С. И. Файнбергом, А. Н. Кругликовым, Е. М. Тимофеевым.

1917. Иркутск. Глава Петрограда

После Февральской революции Евгений Роговский стал организатором народной милиции и членом Иркутского исполкома общественных организаций. При этом он «обращал внимание на внешность» — часто показывался верхом на прекрасной лошади, особенно во время манифестаций. Есть сведения, что милиция при Роговском, набранная из бывших ссыльных и солдат, морально упала ниже городовых былого времени и на воров почти не обращала внимания — порядка в городе не было.

Иркутские газеты тех лет связывали с именами Евгения Роговского и губернского комиссара И. А. Лаврова историю «продажи» иконы Святого Алексея, находившейся в управлении милиции.

Перебравшись вместе с И. Г. Церетели в том же году в столицу (19 марта), Роговский стал «по протекции эсеров» градоначальником Петрограда: по версии писательницы Нины Берберовой, именно он арестовал В. М. Пуришкевича. Кроме того, он считался С. П. Мельгуновым «ненадёжным» человеком.

Управляющим Ведомством государственной охраны КОМУЧа

26—27 ноября 1917 года Роговский был избран делегатом Всероссийского Учредительного собрания от Алтайского округа по списку № 2 (эсеры и Совет крестьянских депутатов), в котором его фамилия была под № 47.

После Октябрьского переворота и разгона Учредительного собрания, в первых числах августа 1918 года, Е. Ф. Роговский прибыл в Самару и вошёл в состав КОМУЧа. Евгений Роговский стал председателем Совета управляющих ведомствами («премьер-министром») и, 9 августа, управляющим Ведомством государственной охраны КОМУЧа.

По мнению А. С. Соловейчика, в состав самарской милиции привлекались партийные эсеры, работавшие в боевых организациях. Кроме того, под видом членов ПСР в милицию проникли и большевики. В этот период органы охраны правопорядка «обрушились» на кадетов и офицеров. Как считал А. В. Луначарский, в расстрелах на территории КОМУЧа В. И. Лебедеву помогали эсеры П. Д. Климушкин и сам Роговский.

В сентябре 1918 года Е. Ф. Роговский избрался товарищем председателя Государственного совещания в Уфе. 29 сентября именно он огласил Акт об образовании Верховной власти — его подпись в этом документе стоит первой.

Товарищ министра внутренних дел. Колчак

4 ноября 1918 года Роговский был назначен товарищем министра внутренних дел Временного Всероссийского правительства с исполнением обязанностей начальника департамента милиции, при том, что именно он стал «камнем преткновения» при формировании Уфимской Директории. «Напряженность ситуации иллюстрируется тем, что решительно оспаривается кандидатура Роговского» — так В. Н. Филипповскому (в Уфу) сообщал 23 октября из Омска Д. Ф. Раков. Против кандидатуры Роговского выступал адмирал Колчак: компромисс был достигнут, когда И. А. Михайлов вместо поста министра внутренних дел стал министром финансов, а Е. Ф. Роговский получил должность товарища министра МВД и заведующего полицией (кроме того, он получил право участия в заседаниях Совета министров и самостоятельных докладов правительству).

В ночь на 18 ноября 1918 года Роговский был арестован в ходе «колчаковского переворота», устроенного монархически настроенными офицерами. Содержался в отряде Ивана Красильникова, который позже заявил, что Роговский сам «замышлял» арест офицеров — и его просто опередили.

Роговский был выслан за границу вместе с Н. Д. Авксентьевым и В. М. Зензиновым. В Омске он получил от Верховного правителя Колчака несколько тысяч франков «на дорогу и содержание семьи». После он активно продолжал антисоветскую деятельность, выступал в поддержку восставшего в марте 1921 года Кронштадта.

Эмиграция. Масон

Покидая Россию, Е. Ф. Роговский вместе со своими товарищами по Директории подписал «Заявление бывших членов временного всероссийского правительства о государственном перевороте в Омске». В эмиграции Евгений Роговский жил во Франции и состоял членом Парижской группы социалистов-революционеров. В 1923 году он вошёл в Комитет Лиги борьбы с антисемитизмом — был идейным руководителем этой организации. В 1923—1924 годах он входил в Общественный комитет помощи голодающим.

В 1924 году Роговский работал во Временном правительстве Сибирского землячества в Париже. В 1930 году он участвовал в парижском собрании Объединения земских и городских деятелей: член правления, член Исполнительного комитета, а также член комитета помощи российским гражданам за границей. В 1931 году Роговский стал почетным член корпорации Русского коммерческого института в Париже.

С 1925 года Е. Роговский являлся членом масонской ложи Северная звезда. Он входил в состав благотворительной комиссии ложи, одно время исполнял обязанности юридического делегата.

Движение сопротивления. Последние годы

После оккупации Франции войсками Третьего рейха Роговский принимал участие в Движении Сопротивления (спасал евреев в Ницце). Он был инициатором посещения (12 февраля 1945 года) группой эмигрантов во главе с В. А. Маклаковым советского посольства в Париже; в тот день звучали поздравления и тост за победы Красной армии. В 1945 году, на учредительном собрании Объединения русской эмиграции для сближения с советской Россией, Е. Ф. Роговский вошёл в правление «как руководитель русского масонства».

С 1945 года Роговский был директором Русского дома отдыха в Жуан-ле-Пэн (фр. Juan les Pins) на Лазурном берегу (департамент Приморские Альпы): по воспоминаниям очевидцев он подолгу сидел у постели больного И. А. Бунина. С 1946 года Роговский входил в комитет Очага для русских евреев-беженцев в Париже.

Евгений Францевич Роговский скончался во французской столице в 1950 году (ранее 11 марта) и был похоронен на кладбище Пасси.

Мнения современников

Управляющий ведомством труда КОМУЧа И. М. Майский считал, что Е. Ф. Роговский оказался «весьма посредственным» председателем, а «государственной охраны совсем не сумел организовать».

Очевидец событий в Омске Лев Арнольдов называл Роговского «Дзержинским при Директории».

Семья

Жена: Софья Алексеевна — позже повторно вышла замуж.

Дети: дочь Екатерина — родилась в Братске.

Литература

• Звягин С. П. [socialist.memo.ru/books/html/rogovsky.html#z44 Эсер Е. Ф. Роговский: попытка реконструкции биографии] // Политические партии, организации, движения в условиях кризисов, конфликтов и трансформации общества: опыт уходящего столетия: Мат. конф. — Ч. 1. — Омск: Изд-во ОмГПУ, 2000. — С. 113—120. — ISBN 5-8268-0392-4.
• Звягин С. П. Член Комуча Е. Ф. Роговский // Гражданская война в России: взгляд сквозь десятилетия. — Самара: Ас Гард, 2009. — С. 335—344. — ISBN 978-5-917150-08-6.
• ГА РФ. Ф. 102 — Департамент полиции Министерства внутренних дел, 7 д/п, 1906, д. 7671.

Отрывок, характеризующий Роговский, Евгений Францевич

Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.