Роузкранс, Уильям

Уильям Роузкранс
Прозвище	Old Rosy
Дата рождения	6 сентября 1819(1819-09-06)
Место рождения	округ Делавэр, Огайо
Дата смерти	11 марта 1898(1898-03-11) (78 лет)
Место смерти	ранчо близ Редондо-Бич, округ Лос-Анджелес, Калифорния
Принадлежность	Соединенные Штаты Америки армия США
Род войск	пехота
Годы службы	1842—67
Звание	бригадный генерал регулярной армии (16 мая 1861) генерал-майор добровольцев (21 марта 1862)
Командовал	Камберлендская армия
Сражения/войны	Гражданская война в Америке сражение при Рич-Маунтин сражение у Иуки второе сражение при Коринфе Сражение при Стоун-Ривер Туллахомская кампания Битва при Чикамоге Рейд Прайса
В отставке	президент Preston Coal Oil Company Посол США в Мексике Конгрессмен от штата Калифорния регистратор Министерства финансов США

Уильям Старк Роузкранс (англ. William Starke Rosecrans; также встречается написание фамилии Розекранс; 6 сентября 1819 — 11 марта 1898) — американский изобретатель, предприниматель, дипломат, политик и офицер армии США. Во время Гражданской войны в качестве генерала армии Союза проявил себя блестящим стратегом.

Ранние годы

Роузкранс родился в округе Делавэр (штат Огайо). Окончил Военную академию США в Вест-Пойнте, став по показателям пятым из 56 выпускников класса 1842 года, некоторые из которых стали впоследствии известными генералами: Дэниель Харви Хилл, Джеймс Лонгстрит, Эбнер Даблдей. После академии Роузкранса назначили в инженерную группу, занимавшуюся строительством укреплений в Хэмптон-Роудс (штат Виргиния). Позже он служил инструктором в Военной академии США и других военных учебных заведениях Новой Англии. В 1854 году Роузкранс ушёл в отставку и занялся горнодобывающим бизнесом в Западной Виргинии. Бизнес Роузкранса шёл очень хорошо, а сам он сделал несколько изобретений, включая открытие более эффективного метода производства мыла.

Гражданская война

В 1859 году, будучи президентом Престонской угольно-нефтяной компании, в результате взрыва масляной лампы Роузкранс сильно обгорел и залечивал ожоги вплоть до Гражданской войны. Роузкранс поступил на добровольную службу адъютантом к Джорджу Макклелану. Получив звание полковника, он возглавил 23-й пехотный полк Огайо, в котором служили будущие президенты США, Ратерфорд Хейз и Уильям Мак-Кинли.

Вскоре Роузкранс получил повышение до бригадного генерала. Его стратегические ходы были очень эффективными в Западновирджинской кампании, в том числе в сражении при Рич-Маунтин; однако эту победу записали в актив генерал-майора Макклелана, которого вскоре назначили главнокомандующим всей армией Союза, а позже командиром Потомакской армии. Из-за этого Роузкранс отказался отправиться на восток с Макклеланом, и потребовал перевода на запад.

21 марта 1862 года Роузкранс получил звание генерал-майора, а в мае был назначен командиром левого крыла Армии Миссисипи. В этой должности он хорошо проявил себя в сражениях при Юке и при Коринфе. После битвы при Коринфе, в которой армия Союза разбила конфедератов под командованием Эрла Ван Дорна, началась вражда Роузкранса с его командиром, Улиссом Грантом, который был зол на Роузкранса за то, что тот не преследовал армию конфедератов после Коринфа, а Роузкранс был зол на Гранта за то, что тот не прислал обещанное подкрепление для основного сражения.

После Коринфа Роузкранс был назначен командующим XIV корпуса армии Союза. В начале января 1863 года он одержал стратегическую победу в кровопролитном сражении при Стоунз-Ривер. Вскоре Роузкранс начал реорганизацию XIV корпуса в Армию Камберленда. В июне ему удалось развить успех в Туллахомской кампании, в которой вся армия Союза потеряла менее 500 человек.

Роузкранс стал одним из самых популярных генералов армии США, хотя по отношению к офицерам он всегда был строг. Он проявил себя по ходу войны как великолепный стратег, но в командовании непосредственно на поле боя он делал грубые ошибки. В одном сражении он сильно разнервничался и стал заикаться, из-за чего подчинённые не могли разобрать его приказов. В сентябре 1863 года в битве при Чикамоге из-за тактической ошибки Роузкранса в защитных порядках армии Союза появилась брешь, которой воспользовался генерал конфедератов Джеймс Лонгстрит и в итоге одержал победу. Из-за этого поражения Роузкранс был отстранён от командования Армией Камберленда и назначен командующим департамента Миссури до конца войны.

13 марта 1865 в качестве награды получил временное повышение в звании (brevet promotion) до генерал-майора регулярной армии.

Дипломатия и политика

С 1868 по 1869 годы Роузкранс был послом США в Мексике и был смещён Улиссом Грантом, когда тот стал президентом. Следующие 10 лет он вновь занимался частным горнодобывающим бизнесом в Мексике и Калифорнии. В 1881 году был избран в 48-й Конгресс от штата Калифорния и 4 марта того же года приступил к исполнению обязанностей. 3 марта 1885 года закончились полномочия Роузкранса как конгрессмена, и он был назначен Регистратором в Министерство финансов США, эту должность он занимал до 1893 года. Роузкранс умер в 1898 году на ранчо в Редондо-Бич, штат Калифорния, похоронен сначала на кладбище Роуздейл (Rosedale Cemetery) в Калифорнии, затем 17 мая 1902 года его останки были перенесены на Арлингтонское национальное кладбище.

Источники

• [bioguide.congress.gov/scripts/biodisplay.pl?index=R000440 Биография Уильяма Роузкранса] на сайте «Biographical Directory of the United States Congress» (англ.)
• [www.sandiegohistory.org/bio/rosecrans/rosecrans.htm Биография Уильяма Роузкранса](недоступная ссылка с 20-09-2016 (2775 дней))
• [www.militarymuseum.org/Rosecrans.html Биография Уильяма Роузкранса] на сайте «California State Military Museums» (англ.)
• [www.civilwarhome.com/rosecransbio.html Биография Уильяма Роузкранса] на сайте «Shotgun’s Home of the American Civil War» (англ.)

Отрывок, характеризующий Роузкранс, Уильям

– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?