Скавениус, Харальд

Харальд Скавениус Harald Roger Scavenius<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр иностранных дел Дании
5 мая 1920 — 9 октября 1922
Предшественник:	Отто Скавениус
Преемник:	Кристиан Колд
Рождение:	27 мая 1873(1873-05-27)
Смерть:	24 апреля 1939(1939-04-24) (65 лет)
Партия:	Венстре

Харальд Скавениус (дат. Harald Roger Scavenius; 27 мая 1873—24 апреля 1939, Гаага) — датский государственный деятель, дипломат. Министр иностранных дел (1920—1922), посланник Дании в России (1912—1918), посол в Италии, Нидерландах и Швейцарии.

Биография

Харальд родился в замке Горслев в семье крупного землевладельца и политика Якоба Фредерика Скавениуса и его супруги Луизы, урождённой Кастанье (дат. Castonier). Внук Педера Брённума и кузен Эрика Скавениусов.

В 1900 году Скавениус закончил Копенгагенский университет по курсу испанского и французского языков. Как и его родственники, Харальд выбрал карьеру политика и в 1904 году был назначен секретарём датского представительства в Санкт-Петербурге. В 1909 году последовал перевод в Париж, через два года — в Лондон.

В 1912 году Скавениус вновь вернулся в Россию, но уже в ранге посланника. При этом датчанин пользовался особым расположением императорского двора, что позволяло ему встать в один ряд с английским послом У. Бьюкененом. Этому во многом способствовало два фактора: Скавениус представлял родину императрицы Марии Фёдоровны и знание русского языка (по воспоминаниям супруги, он «не только понимал своих петроградских собеседников, но и говорил по-русски вполне бегло»). Одним из направлений деятельности Скавениуса в 1917 году стало спасение членов императорской семьи и представителей русской аристократии. Вскоре после отречения императора Николая датское правительство направило своему посланнику инструкции, которые предписывали сообщать о положении Романовых. Скавениус пытался добиться от новых властей разрешения на выезд из России для царской семьи, а в первую очередь для вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, которая приходилась тёткой правящему королю Дании Кристиану X. Одной из уступок Временного правительства стало разрешение поддерживать переписку с императрицей, а также пересылать ей письма от датской королевской семьи. В апреле Скавениус настаивал на личной встрече с Марией Фёдоровной в Крыму, но датское правительство запретило оставлять Петроград. В письме к принцу Вальдемару он писал: «Императрица часто говорит о Вашем Высочестве и о Дании, и я думаю, что Её Величество очень скучает по дому и по тому, чтобы почувствовать себя наконец в дружественной атмосфере». Но все попытки добиться разрешения на выезд бывшей датской принцессы успеха не имели из-за «большого значения для Российского государства». Понимая всю серьёзность положения, Георгий Шервашидзе писал: «… я счастлив знать, что Её Величество в Вашем лице имеет такого энергичного и рыцарского защитника, который всегда готов защищать её интересы. В качестве датского посланника Вы в настоящий момент единственный, кто может помочь и поддержать наши стремления облегчить судьбу Её Величества.» Не оставлял своим вниманием Скавениус и остальных членов династии. В датском посольстве вместе с гувернанткой проживал сын великого князя Михаила, граф Брасов, позднее нелегально переправленный в Данию. При помощи Скавениуса покинули Россию графиня Брасова и княгиня Палей, а также греческая королева Ольга. Датский посланник старался облегчить участь великих князей Георгия и Николая Михайловичей, Дмитрия Константиновича и Павла Александровича, содержавшихся в тюрьме на Шпалерной. Он лично посещал их, добился разрешения передавать им письма и продукты. В августе 1918 года он обратился к Советскому правительству с требованием гарантий арестованным Романовым, а также посетил Урицкого, добиваясь их освобождения. В крайнем случае Скавениус вынашивал планы организации побега и отправил в Копенгаген просьбу о выделении 500 000 рублей. По мнению великой княгини Марии Георгиевны, датский посланник и его сотрудники сделали «более, чем кто-либо другой, чтобы помочь членам царской семьи. Они были мужественными и человечными, и мы находимся в признательном долгу перед ними». Спасённая им княгиня Л. Л. Васильчикова писала:

Многие русские обязаны ему своей жизнью. Он был настоящим ангелом-хранителем заключённых и, не боясь компрометировать своё дипломатическое положение, с неустанной энергией заступался за кого мог, кто бы они ни были — лица, с которыми он даже не был знаком, или члены Императорского Дома. В Петербурге в ту минуту находились и другие дипломаты, но они оставались в тени. … Представители других держав также имели возможность прийти на помощь преследуемым большевиками, но, однако, одни Скавениусы взяли на себя эту благородную роль на фоне общего безразличия, чтобы не сказать трусости, выказанных представителями других наций по отношению к большевистскому кровавому засилию.

После того, как большевики пришли к власти, большинство стран отказалось признать созданное ими правительство и отозвало своих послов. Со временем интересы граждан более чем 20 государств Европы стало представлять датское государство в лице Х. Скавениуса. Ещё с апреля 1917 года он оказывал помощь гражданам Австро-Венгрии, находившемся в плену на территории России; осуществлял юридическую поддержку арестованным в 1918 году гражданам Англии и Франции. Когда при защите британского посольства был убит военный атташе капитан Кроми, чей обезображенный труп был сначала вывешен в окне, а позднее брошен в подвал, именно посланник организовал погребение, лично доставив тело, обернутое датским флагом, в церковь.

Скавениус был вынужден делить с жителями Петрограда и все житейские проблемы того времени. Не получая от правительства средств на содержание представительства, он самостоятельно оплачивал съём жилья, бытовые и транспортные расходы сотрудников. В одном из писем его супруга, Анне София (1889—1962), отмечала, что «позволить себе занять такой пост мог лишь очень обеспеченный человек».

Из-за разрыва дипломатических отношений между Данией и Россией 15 декабря 1918 года датский посланник Харальд Скавениус навсегда покинул Петроград. После его отъезда всё имущество представительства, включая личные вещи, мебель, картины, фарфор, были конфискованы большевиками.

Вернувшись на родину, Скавениус активно выступил за борьбу с большевизмом. В 1919 году на конференции в Париже с участием глав государств он выступил с меморандумом «Русские проблемы», где назвал большевизм явлением «чуждым европейским традициям», ставшим серьёзной международной проблемой. Настаивая на интервенции, в 1920 году в Копенгагене он создал Комитет возрождения России.

В 1920-22 годах Скавениус занимал пост министра иностранных дел в правительстве Н. Неергора. В октябре 1921 года при его активном участии были сорваны переговоры с РСФСР о заключении торгового соглашения. По мнению Скавениуса, «в долгосрочном плане борьба против большевиков и красной угрозы были важнее мелких коммерческих интересов, и если датские компании утратят рынки в России, то найдут их в другом месте». Но вскоре политика Скавениуса потеряла поддержку ряда влиятельных бизнесменов, «которые надеялись на скорый конец коммунистов в России, однако они быстро устали от этой бесперспективной политики правительства тем более, что их конкуренты из других западных стран беспрепятственно плавали в мутных водах».

В 1924-28 годах — посланник в Риме, откуда был отозван из-за несогласия с политикой Б. Муссолини, позднее — в Берне и Гааге. Х. Скавениус был почётным президентом олимпийского комитета Дании.

Харальд Скавениус скончался в Гааге и был похоронен на кладбище церкви Хольтуг в Стевнсе (Дания).

Частный архив Х. Скавениуса хранится в Королевской библиотеке Копенгагена.

Литература

• Енсен Б. Среди цареубийц: Вдовствующая императрица, семья последнего русского царя и Запад / Пер. с датского Т. Войтюк. — М: Русский путь, 2001. — 252 с. — 3000 экз. — ISBN 5-85887-109-7.
• Возгрин В. Е. Корреспонденция Харальда и Анны Скавениусов как источник по истории Петербурга: события в России 1917 года глазами датского дипломата // Санкт-Петербург и страны Северной Европы: материалы Пятнадцатой ежегодной международной конференции (16—17 апреля 2013 г.) / Под ред. В. Н. Барышникова, П. А. Кротова. — СПб: РХГА, 2014. — 328 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-88812-628-8.
• Кудрина Ю. В. Императрица Мария Фёдоровна. 1847—1928 гг.. — М: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. — 319 с. — (Архив). — 3000 экз. — ISBN 5-224-01075-6.
• Скавениус Харальд // Советская историческая энциклопедия / Е. М. Жуков. — М: Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», 1969. — С. 478. — 496 с. — 58 700 экз.

Отрывок, характеризующий Скавениус, Харальд

Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.