Томпсон, Дэвид (исследователь)

Дэвид Томпсон
Род деятельности:	исследователь
Дата рождения:	30 апреля 1770(1770-04-30)
Место рождения:	Вестминстер, Лондон, Англия
Гражданство:	Англия
Дата смерти:	10 февраля 1857(1857-02-10) (86 лет)
Место смерти:	Монреаль, Объединённая провинция Канада
Отец:	Дэвид Томпсон
Мать:	Анн Томпсон
Супруга:	Шарлотта Смолл
Дети:	Фанни (1801), Самюэль (1804), Эмма (1808), Джон (1808), Джошуа (18011), Генри (1813), Шарлотта (1815), Элизабет (1817), Уильям (1819), Томас (1822), Джордж (1824), Мэри (1827), Элиза (1829)
Автограф:

Дэвид Томпсон (англ. David Thompson, 30 апреля 1770 года, Англия — 10 февраля 1857 года, Канада) — английский исследователь, картограф, первооткрыватель, мехоторговец. Всю свою жизнь посвятил практическому изучению географии и картографии. Составил карту бассейна реки Колумбии от её истоков до самого устья. Сухопутная территория, нанесенная на карту Томпсоном, равняется 3,9 миллионов квадратных километров (одна пятая континента). Томпсона называют самым великим из сухопутных географов, когда-либо живших на Земле.

Его современник, известный исследователь Александр Маккензи заметил, что Томпсон сделал больше за десять месяцев, чем было возможным сделать за два года. Саймон Фрейзер (исследователь реки Фрейзер) назвал в честь своего друга реку и ледник.

Биография

Детство

Дэвид Томпсон родился в Вестминстере (Лондон, Англия) в семье недавних переселенцев из Уэльса Дэвида и Энн Томпсон. При рождении получил имя Дэфидд ап Томас (Dafydd ap Thomas). Когда Томпсону было всего два года, его отец умер. Нищета привела к тому, что его и его брата определили в Грей Коут Хоспитал, школу для бедняков Вестминстера. В конечном итоге он закончил образование в математической школе Грей Коут, где получил базовые навигационные навыки, которые пригодились ему в его будущей карьере. В возрасте четырнадцати лет Томпсон поступил в Компанию Гудзонова Залива учеником на семилетний срок. Он отправился в плавание 28 мая 1784 года и в Англию никогда больше не возвращался.

Компания Гудзонова залива

Дэвид Томпсон прибыл в Черчилл (сейчас северная Манитоба) и начал работать переписчиком личных бумаг Самюэля Хирна, коменданта Форта Черчилл. В следующем году он перебрался в факторию Йорк, и несколько лет работал клерком в Камберленд Хаус и Саус Брэнч Хаус. В 1787 году Томпсон прибыл в Манчестер Хаус. 23 декабря 1788 года он сломал ногу и перелом оказался настолько серьёзным, что выздоровление затянулось на два года. В течение этого времени он углублённо занимался математикой, астрономией и топографией под руководством топографа Компании Гудзона Залива Филиппа Тёрнера (Philip Turnor). К сожалению в тот же период его правый глаз перестал видеть. В 1790 году ученичество Давида Томпсона приблизилось концу и Дэвид попросил вместо комплекта одежды, которую компания обычно дарила своим выпускникам, подарить ему набор инструментов. В результате Томпсон получил и то и другое. Он поступил на службу в Компанию Гудзона Залива в качестве мехового торговца и в 1792 завершил свою первую топографическую работу, нанеся на карту маршрут к озеру Атабаска (на современной границе Альберты и Саскачевана). Признавая заслуги Томпсона в области картографии компания сделала его топографом в 1794 году, на этой должности он проработал до 23 мая 1797 года. Недовольный политикой Компании Гудзонова Залива, он пешком прошёл 80 миль по снегу, чтобы поступить в конкурирующую Северо-Западную компанию, где он продолжил работать как мехоторговец и топограф .

Северо-Западная компания

Решение Томпсона перейти в Северо-Западную Компанию в 1797 году без обычного однолетнего предупреждения не было положительно воспринято его прежними работодателями. Однако переход в Северо-Западную Компанию позволил Томпсону заняться интересной для него работой по картографии территорий, которые со временем стали Канадой. В 1797 году Томпсона послали на юг для нанесения на карту части границы между США и Канадой вдоль водных маршрутов от Верхнего до Лесного озера, чтобы добиться решения нерешённых вопросов Договора Джея в территориальном споре между США и Великобританией. К 1798 Томпсон завершил картографирование 6 750 км транспортного коридора через озеро Виннипег к истокам рек Миссисипи и Ассинибойн, а также по обе стороны Верхнего озера. В 1798 году компания послала его на Оленье озеро (в нынешней Альберте), чтобы основать там факторию. Томпсон потратил следующие несколько лет, занимаясь торговлей в основанном им Форте Джорджа (сейчас в Альберте), и в течение этого времени привёл несколько экспедиций вглубь Скалистых гор.

В 1804 году на ежегодном собрании Северо-Западной Компании Томпсон стал полноправным партнёром компании и следующие несколько лет руководил торговлей пушниной, но все же нашёл время расширить свои карты водных путей возле Верхнего озера. В 1806 году компания на своём заседании приняла решение послать Томпсон назад в глубь континента с задачей поиска пути к Тихому океану, попутно открывая новые территории Тихоокеанского Северо-Запада для меховой торговли.

Исследование реки Колумбия

В 1806 году Томпсон отправился в Rocky Mountain House и занялся подготовкой экспедиции по реке Колумбия к Тихому океану. В июне 1807 Томпсон пересек Скалистые Горы и в течение летнего сезона занимался исследованием и картографированием бассейна реки Колумбия и продолжал эту работу в течение следующих нескольких сезонов. Томпсон нанёс на карту территорию на северо-западе нынешнего штата Монтана, а также территории современных штатов Айдахо и Вашингтон и основал там торговые фактории. В Канаде он нанес на карту территорию западнее Скалистых гор и основал там фактории, включая Kootenae House и Saleesh House, расширяя торговые территории Северо-Западной Компании. Карты, на которые он нанёс бассейн реки Колумбия восточнее Каскадных гор, такого высокого качества и настолько детальные, что их продолжали оценивать как хорошие даже в середине XX века. Томпсоновские зарисовки верхней части реки Миссури были объединены в карту для экспедиции Льюиса и Кларка, что в значительной степени обеспечило её успех.

В начале 1810 года Томпсон возвращался на восток по направлению к Монреалю, но возле озера Рейни-Лейк получил приказ вернуться в Скалистые Горы и отправиться в устье реки Колумбии. Это было ответом Северной Западной Компании на планы Джона Джейкоба Астора послать судно вокруг Америки, чтобы основать в устье реки факторию. Во время возвращения Томпсон был задержан группой разгневанных индейцев пикани, что вынудило его искать новый маршрут через Скалистые Горы, что он успешно выполнил, найдя перевал Атабаска в верховьях реки Вирпул (приток реки Атабаска).

Дэвид Томпсон был первым европейцем, который прошел реку Колумбия от начала и до конца. Во время своего путешествия Томпсон расположился лагерем возле устья реки Снейк и 9 июля 1811 года соорудил знак с извещением о претензии на эту территорию со стороны Великобритании и заявляющий о намерении Северо-Западной Компании построить факторию на этом месте. Продолжая двигаться вниз по Колумбии, Томпсон достиг устья Колумбии 14 июля 1811 года, через два месяца после прибытия судна Тонкуин (Tonquin) Тихоокеанской меховой компании (являющейся дочерней компанией Американской меховой компании Джона Астора). К моменту прибытия Томпсона был уже частично построен Форт Астор. В 1812 году Томпсон, зазимовав в Saleesh House, благополучно вернулся в Монреаль.

Семья

10 июня 1799 года Дэвид Томпсон женился в Иль-а-Ла-Кроссе на Шарлотте Смолл, дочери шотландского мехоторговца и индианки кри. Их брак был официально зарегистрирован в Шотландской пресвитерианской церкви в Монреале 30 октября 1812 года. Супруги имели 13 детей, пятеро из которых родилось после того как Томпсон оставил мехоторговлю. Жизнь в Восточной Канаде у семьи была не из лёгких, и двое их детей умерли (Джон в возрасте 5 лет и Эмма в возрасте 7 лет). Брак Шарлотты и Дэвида продолжался 58 лет — самый длительный брак в истории Канады до образования Конфедерации.

Вторая половина жизни

Вернувшись в Монреаль, Томпсон вышел в отставку с щедрой пенсией от Северо-Западной Компании. Он поселился в соседнем Тербоне и стал работать над завершением своей большой карты, которая являлась результатом его продолжительной жизни исследователя и картографа внутренних территорий Северной Америки. Карта охватывала огромную часть суши, простирающуюся от Верхнего озера до Тихого океана и была предоставлена Томпсоном Северо-Западной Компании. Карта Томпсона 1814 года, его самое большое достижение, была так точна, что и 100 лет спустя она являлась основой для многих из карт, выпущенных Канадским правительством. В настоящее время карта хранится в Архиве Онтарио.

В 1815 году Томпсон переехал с семьёй в Вильямстаун в Верхней Канаде и несколько лет спустя привлекался для картографирования недавно установленной границы с США согласно Гентского договора об окончании войны 1812 года. В 1843 году Томпсон завершил свой атлас территории от Гудзонова залива до Тихого Океана. В конце жизни Томпсона преследовали финансовые неудачи. К 1831 году он находился в таком глубоком долгу, что был вынужден начать работать землемером для Британско-Американской Земельной Компании, чтобы прокормить семью. Он начал работу над рукописью о своей жизни исследователя континента, но закончить свою работу не успел, так как полностью ослеп в 1851 году. Томпсон умер в Монреале 10 февраля 1857, практически забытый и непризнанный.

Признание к нему пришло лишь в конце XIX века во многом благодаря усилиям геолога и исследователя Джозефа Тиррелла, который обработал 77 полевых дневников Томпсона и издал их в 1916 году. В 1957 году, в год столетия его смерти, Канадское правительство почтило память Томпсона выпуском почтовой марки с его изображением. Сейчас Томпсона называют «самым великим из сухопутных географов из когда-либо живших на Земле».

Ссылки

• [link.library.utoronto.ca/champlain/item_record.cfm?Idno=9_96855&lang=eng&query=thompson%20AND%20david&searchtype=Author&startrow=1&Limit=All Полный текст дневников Дэвида Томпсона в обработке Тиррела (англ.)] Champlain Society digital collection
• [link.library.utoronto.ca/champlain/item_record.cfm?Idno=9_96867&lang=eng&query=thompson%20AND%20david&searchtype=Author&startrow=1&Limit=All Полный текст дневников Дэвида Томпсона (Glover edition)] Champlain Society digital collection
• [www.arcturusconsulting.net/products.htm Contemporary and Historical Maps] Карты путешествий Дэвида Томпсона и Шарлотты Смолл. Фактории и форты Канадской мехоторговли
• [www.biographi.ca/009004-119.01-e.php?&id_nbr=4218 Biography at the Dictionary of Canadian Biography Online]
• [www.davidthompsonthings.com/geog1.html «Величайший географ суши, который когда-либо жил: краткая история» Д. Б. Тиррелла (англ).]
• [www.thefurtrapper.com/david_thompson.htm Канадский мехоторговец и картограф Дэвид Томпсон (англ.)]
• [www.northwestjournal.ca/V1.htm Жизнь Дэвида Томпсона (англ.)]
• [www.northwestjournal.ca/dtnav.html How David Thompson Navigated] A technical, in-depth study of the methods used by David Thompson, based on his journals
• [www.davidthompson200.org DavidThompson200]: bicentennial commemorations of Thompson’s explorations

Отрывок, характеризующий Томпсон, Дэвид (исследователь)

«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.