Фиск, Роберт

Роберт Фиск (англ. Robert Fisk, родился 12 июля 1946 г. в Мэйдстоне, графство Кент) — британский журналист, на данный момент — собственный корреспондент The Independent на Ближнем Востоке. В течение 25-ти лет проживает в Бейруте, столице Ливана.

Карьера

«New York Times»: «Роберт Фиск — возможно, самый известный иностранный корреспондент Великобритании» — опыт журналистской работы за рубежом у него составляет более 30 лет. В число самых громких репортажей входят события в 70-х годах в Белфасте, «Революция красных гвоздик» 1979 года в Португалии, Гражданская война в Ливане 1975-90 гг., иранская революция 1979 г., Ирано-Иракская война 1990—1991 гг., Война в Персидском заливе 1991 г., вторжение в Ирак 2003 г. Он был одним из двух западных журналистов, кто находился в Бейруте во время гражданской войны в Ливане. Фиск также делал репортажи во время арабо-израильского конфликта и конфликтов в Косово и Алжире. Фиск свободно владеет арабским, он три раза интервьюировал Усаму Бен Ладена (в период с 1994 по 1997 гг.).

В 1998 Фиск получил Amnesty International UK Press Awards за репортажи из Алжира, и в 2000 — во время военной кампании НАТО против Югославии. Титул лучшего международного корреспондента года в Великобритании он получал 7 раз и дважды становился просто журналистом года. В июне 2004 г. ему присвоена степень Доктора Права в Университете Св. Андре (University of St Andrews). Отделение Политических и Социальных наук Университета Гента (Ghent University) в Бельгии сделало Фиска почетным доктором 24 марта 2006 г.

Фиск — обладатель степени бакалавра Гуманитарных наук по Английскому языку и периоду классицизма в Университете Ланкастера (Lancaster University), и доктора философских наук по Политической науке в Тринити-колледже в Дублине.

С 1972 по 75 гг. Фиск был собственным корреспондентом «The Times» в Белфасте, потом он переместился в Португалию, где наблюдал последствия революции 1974 г. Затем он стал работать на Ближнем Востоке (1976—1988) и в 1989 перешел работать в «The Independent».

Ирак 2003

Во время войны в Ираке Фиск находился в Багдаде и писал обо всем, чему сам был свидетелем. Он критиковал своих коллег, также заброшенных в Ирак, за их «отельный журнализм», утверждая, что сидя в безопасном номере, они никогда не поймут смысла происходящего на багдадских улицах и не почувствуют атмосферы бессмысленной смерти. В тот апрель 2003-го Фиск вспоминал слова генерал-лейтенанта Сэра Стэнли Мода, сказанные им во время интервенции в Месопотамию в 1917 в Первую мировую войну: «мы пришли сюда не как завоеватели, но как освободители — спасти целые поколения от жизни под гнетом тирании». Сравнивая эти два вторжения, Фиск отметил: «У истории есть привычка повторяться… И на протяжении трех лет ежегодно в иракской герилье мы теряли сотни людей — а они просто хотели по-настоящему освободиться — не от Османской империи с нашей помощью, а от нас с помощью их. Я думаю, именно война за освобождение ждет американцев в Ираке — и она начнется довольно скоро. Сначала её, несомненно, спишут на действия террористов, Аль-Каэды, остатки последователей режима Саддама. «Отголоски», «остатки»: запомните это слово. Но поведут народ против американцев и англичан шииты — чтобы «спасители» убирались из Ирака — и они вынуждены будут убраться. Утопический сценарий «освобождения этих людей» разлетится, как карточный домик».

Террористический акт 11 сентября 2001

Атаку «сентябрьских убийц» 11.09 2001 Роберт Фиск назвал «чудовищным преступлением против человечества». Впоследствии он призывал к честной дискуссии, чтобы иметь возможность вскрыть истинные причины этого события. Он выдвинул гипотезу, что Аль Каэда совершила этот теракт из-за внешней политики, которую проводили США, особенно, её произраильской части и категорически не согласился с президентом Бушем в том, что якобы преступление 11 сентября было совершено только потому, что «они ненавидят наши свободы».

Репортажи Фиска

За 30 лет его репортажи неизменно вызывали волны критики и похвал — причем, по одним и тем же причинам: за осуждение насилия против мирных жителей, мужество при выполнении обязанностей, редкостную целеустремленность в том, чтобы опровергнуть заявления властей. Ему принадлежит утверждение, что «журнализм должен бросать вызов власти — любой власти — особенно, когда правительства и политики гонят нас на войну», что ошибочно считать объективность долгом журналиста — его работа на самом деле состоит в том, чтобы осознавать, где находятся центры сосредоточения власти и силы и объяснять события исходя из этого знания.

Репортажи Фиска, как и его книги, ставшие бестселлерами, основаны на полевых заметках и записях, в которых прямая фактология сочетается с дотошным анализом и зачастую острой критикой, как в адрес правительств Ближнего Востока, так и Великобритании и Соединенных Штатов. Что касается исторических предпосылок тех конфликтов, которым Фиск явился свидетелем, он говорит: «После победы союзных войск в Первой мировой, войны наших родителей, победители разделили земли бывших врагов. Всего за 17 месяцев были проведены границы Северной Ирландии, Югославии и большинства государств Ближнего Востока. И всю свою профессиональную жизнь я наблюдал — в Белфасте и Сараево, в Бейруте и Багдаде — как люди пытаются стереть эти границы».

Это коснулось и самого журналиста — во время боевых действий США в Афганистане после теракта 11.09 Фиска командировали в Пакистан для освещения событий. Там на него напали и зверски избили афганские беженцы (он был героически спасен другим афганским беженцем) — и это тоже стало частью общей картины репортажа. [scepsis.ru/library/id_769.html В статье, в которой он описал это избиение], Фиск заявил, что нападавшие невиновны («Я не мог винить их за то, что они сделали») и снял с них всякую ответственность, потому что эта «жестокость — порождение другой жестокости — нашей, тех, кто поставлял им оружие в их войне против русских, закрывая глаза на их боль и смеясь над гражданской войной в их стране, тех нас, кто потом снова вооружил их и за деньги отправил на «Войну против Цивилизации», которая шла всего в нескольких милях от их домов. А потом мы разбомбили их дома и уничтожили их семьи, оправдавшись тем, что «лес рубят — щепки летят». Один из ярых критиков Фиска, Эндрю Салливан, назвал это нежелание призвать беженцев к ответственности за их поступок «классическим примером левацкой патетики».

Актер Джон Малкович в мае 2002 года заявил на собрании Общественного Союза Кембрижа (Cambridge Union Society), что он с удовольствием пристрелил бы Фиска вместе с парламентарием Джорджем Гэллоуэем (George Galloway). Постоянный комментатор «Guardian» Саймон Хогарт (бывший собкор этой газеты в Северной Ирландии) критиковал Фиска за то, что тот был «жутким пессимистом» после 11 сентября — из-за предсказания, что «ответные действия Запада после теракта обрушат на его голову все возможные бедствия». Хогарта возмущают и такие комментарии как: «группка английских солдат, потерявшихся в песках» — о предположительном провале операции «Буря в пустыне» и что бомбардировка в процессе косовского кризиса «только ухудшит ситуацию». Признавая «его блестящий живой стиль репортажа», Хогарт делает вывод о том, что пессимизм Фиска доказывает только то, что он «не просто ошибается, но совершенно точно ошибается».

Фиск писал о том, каково быть мишенью «писем ненависти» и смертельных угроз от американцев именно из-за его репортажей, содержавших критику политики США и Израиля на Ближнем Востоке, а также за точку зрения, которую он отстаивает: «нельзя прикрываться нейтральностью журналиста в том, что относится к происходящему там сейчас». Отныне на журналистах лежит «моральная обязанность…демонстрировать искреннее и глубокое сочувствие жертвам».

По другую сторону баррикад Фиском не менее горячо восхищаются — вот отрывок из рецензии «Publishers Weekly» на его последнюю книгу: «Сочетая талант писателя создавать особую атмосферу с хваткой настоящего ученого-историка, международный корреспондент Фиск написал один из наиболее объемных и подробных обзоров по истории Ближнего Востока последних лет. Фиск обладает глубокими познаниями в истории региона, что и позволяет ему рассуждать об Армянском геноциде 90-летней давности, разрушение Женина в 2002 году и сражениях в Ираке с равным апломбом. Его работа уникальна, так как он крайне тщательно собирал материал, отслеживая все значительные события за последнюю четверть века. Некоторые главы содержат ужасающе детализированные описания пыток и убийств, которые наиболее чувствительным читателям захочется пролистать, но надо понимать, что это не гротеск и не больное воображение автора. Они приводятся только для того, чтобы лучше донести до родной страны веру Фиска в то, что «война — это, в первую очередь, не победы или поражения, но смерть и еще раз смерть».

«Salon»: «Репортажи, основанные на свидетельствах с поля битвы, — это нечто большее, чем просто подсчеты выстрелов с обеих сторон. Это неумолимые документальные подтверждения, на которые невозможно закрывать глаза, жестокое напоминание того, что в действительности происходит, когда целые нации сходятся на поле битвы. И его дотошный, вскрывающий всю подноготную, анализ причин таких войн, позволяет разглядеть прегрешения не только Запада, но и Арабского мира. Ужасающие ложь и лицемерие на самом высоком официальном уровне заставляют его показывать (даже если это выглядит как кошмарный сон) человеческие страдания и смерть, к которым приводит эта ложь. И если он подчеркивает, возможно, иногда и перебарщивая, виновность власть имеющих — особенно Америки и Израиля — это не только простительно, но и просто необходимо в среде запуганной интеллигенции, где навязанные извне позиции и установки уже не оспариваются».

Эми Гудман в интервью для «Democracy Now» спросила Фиска, что даёт ему надежду. Ответ был таков: «Ничего. К сожалению, абсолютно ничего. На сегодняшний момент, по крайней мере. Может, только обычные люди способны дать какую-то надежду. Обычные люди, которые хотят выговориться. В том числе и в арабских странах. Но что касается правительств — тут все безнадежно. Возможно, я ошибаюсь. Может быть, я пессимист — но это только лишь оттого, что я видел слишком многое».

Критика

Фиск часто критикуется еврейскими организациями США за его проарабскую позицию в арабо-израильском конфликте. По мнению американской произраильской группы по наблюдения за прессой CAMERA, Фиск известен своей постоянной антиизраильской позицией.

Критики Фиска используют в качестве доказательства необъективности Фиска его высказывания, согласно которым он принципиально сомневается в любой версии, исходящей от властей, особенно когда эти власти начинают войну, а также то, что он, как и журналистка израильской газеты «Хаарец» Амира Хасс, не считает, что журналист может быть объективным. По их мнению, журналист должен (только) следить за властями.

В октябре 2006 года Фиск на первой странице Independent обвинил Израиль в применении бомб с обеднённым ураном во время Второй Ливанской войны. Расследование, проведенное экспертами ООН и МАГАТЭ, не нашло доказательств применения такого вооружения во время войны. Извинений и / или опровержения ложной информации со стороны Фиска и «Independent» до сих пор не последовало. В сходном случае (ложное представление слов министра внутренних дел Саудовской Аравии) в апреле 2011 года, извинения были принесены.

«Фискинг»

Метод критики репортажей Фиска получил в блогосфере нарицательное название «фискинг». Под этим подразумевается подробная критика тезисов оппонента, вплоть до каждой строки.

Библиография

• The Point of No Return: the strike which broke the British in Ulster (1975). London: Times Books/Deutsch. ISBN 0-233-96682-X
• In Time of War: Ireland, Ulster and the Price of Neutrality, 1939—1945 (1996). London: Gill & Macmillan. ISBN 0-7171-2411-8 — (1st ed. was 1983).
• Pity the Nation: Lebanon at War (3rd ed. 2001). London: Oxford University Press; xxi, 727 pages. ISBN 0-19-280130-9 — (1st ed. was 1990).
• The Great War for Civilisation — The Conquest of the Middle East; (October 2005) London. Fourth Estate, xxvi, 1366 pages. ISBN 1-84115-007-X

Ссылки

• [scepsis.ru/authors/id_243.html Роберт Фиск в библиотеке журнала «Скепсис»]

Отрывок, характеризующий Фиск, Роберт

Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.