Халс, Том

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Том Халс
Имя при рождении:	Thomas Edward Hulce
Дата рождения:	6 декабря 1953(1953-12-06) (70 лет)
Место рождения:	Детройт, США
Гражданство:	США США
Профессия:	актёр

Том Халс (англ. Thomas Edward Hulce) — американский актёр. Полное имя — Томас Эдвард. Родился 6 декабря 1953 года в Детройте, штат Мичиган, США (по другим данным родился в Уайтуотере, штат Висконсин).

Биография

Вырос в Плимуте, штат Мичиган. Мечтал стать певцом, но после ломки голоса принял решение, что будет театральным актёром. Окончил Interlochen академию художеств, изучал драму в школе искусств Винстон-Салеме, штат Северная Каролина. В 1967 году выступал на сцене студенческого театра Университета штата Мичиган.

В начале 1970-х годов — на Бродвее и офф-Бродвее в эпизодических ролях. Затем играет ведущие роли в пьесах Чехова, Шекспира, Артура Миллера, в мюзиклах. На ТВ дебютировал в 1975 году. В кино через год снялся в роли брата в фильме «Песня о себе» (1976).

Мировую известность приобрел после блестящего исполнения роли Вольфганга Амадея Моцарта в оскароносном фильме Милоша Формана «Амадей» (1984, «Давид ди Донателло», номинации на «Оскар» и «Золотой глобус», Премия итальянской ассоциации журналистов).

В 1988 году исполнил роль Никки Лучано в фильме Роберта Янга «Доминик и Юджин» (номинация на «Золотой глобус», 1989). В 1990 году сыграл роль социального служащего, борца за свободу Микки Швернера в фильме «Убийство в Миссисипи» (номинации на «Золотой глобус» и «Эмми»).

Получил Премию CableACE Award и номинирован на «Эмми» за роль Петера Патрон в минисериале «Хроники из жизни Хайди» (1995).

За озвучивание Квазимодо в анимационном фильме «Горбун из Нотр-Дама 2» (2002) получил номинацию на «Эмми» в 2003 году.

С 1998 года работает как театральный режиссёр в Сиэтле, штат Вашингтон. В 1990 году номинирован на «Тони» за роль в спектакле «Несколько хороших людей». Том Халс известен своими прекрасными вокальными данными.

Фильмография

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1975	ф	--	Forget-Me-Not-Lane	-
1976	ф	--	Song of Myself	-
1977	ф	--	September 30, 1955	-
1978	ф	Зверинец	National Lampoon's Animal House	-
1980	ф	--	Those Lips, Those Eyes	-
1984	ф	Амадей	Amadeus	Вольфганг Амадей Моцарт
1986	ф	--	The Rise and Rise of Daniel Rocket	-
1986	ф	--	Echo Park	-
1987	ф	--	Slam Dance	Друд
1988	ф	Доминик и Юджин	Dominick and Eugene	Доминик
1988	ф	--	Shadow Man	-
1989	ф	Родители	Parenthood	Лэрри Бакмен
1989	ф	Черная радуга	Black Rainbow	-
1990	ф	Убийство в Миссиссипи	Murder in Mississippi	Майкл Швернер
1991	ф	Ближний круг	The Inner Circle	Иван Саньшин
1993	ф	Бесстрашный	Fearless	Брилстейн
1994	ф	Франкенштейн Мэри Шелли	Mary Shelley's Frankenstein	-
1995	ф	Крылья отваги	Wings of Courage	Антуан де Сент-Экзюпери
1995	ф	Хроники из жизни Хайди	The Heidi Chronicles	Питер Патроне
1996	ф	Горбун из Нотр-Дама (мультфильм)	The Hunchback of Notre Dame	Квазимодо - озвучка
2002	ф	Горбун из Нотр-Дама II (мультфильм)	The Hunchback of Notre Dame II	Квазимодо - озвучка
2004	ф	Дом на краю света	A Home at the End of the World	-
2006	ф	Персонаж	Stranger Than Fiction	-
2008	ф	Телепорт	Jumper	-

Отрывок, характеризующий Халс, Том

Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.