Эпир (римская провинция)

Эпир — римская провинция, располагавшаяся на территории современной южной Албании и северо-западной части Греции. Столицей провинции был город Никополь.

Эпир был завоёван римлянами около 168 года до н. э. Во время захвата римляне разрушили свыше 70 городов и угнали в рабство около 150 тыс. эпиротов. Эпир не стал отдельной провинцией и после подавления восстания Андриска. Был включён в состав провинции Македония, которая была основана в 146 году до н. э. В эпоху правления императора Октавиана Августа произошла небольшая реорганизация и Эпир был разделён между Македонией и Ахеей. Только около 108 года Эпир стал самостоятельной провинцией благодаря императору Траяну.

Управляемая прокуратором провинция Эпир всё ещё существовала при Адриане. Что касается периода после него, не существует документации, в которой можно восстановить в деталях административную историю Эпира. Тем не менее, можно предположить, что провинция в течение очень долгого времени находилась под управлением наместников из всаднического сословия, возможно, иногда наместника назначал сенат. Существуют свидетельства о том, что при Каракалле прокураторы продолжали править Эпиром.

Во время административно-территориальной реформы Диоклетиана в конце III века провинция была разделена на две части: Новый Эпир и Старый Эпир.

В IX веке на месте провинции Эпир была организована византийская фема Никополис.

Литература

• Tilmann Bechert: Die Provinzen des römischen Reiches. Einführung und Überblick. von Zabern, Mainz 1999, ISBN 3-8053-2399-9, S 73-76
• William Bowden: Epirus Vetus. The archaeology of a late antique province. London 2003. ISBN 0-7156-3116-0
• Edward Gibbon: The History of the Decline and Fall of the Roman Empire, ed. J.B. Bury. New York 1906, Bd. 1., Kap. 6, S. 24.

Отрывок, характеризующий Эпир (римская провинция)

– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.