Придз, Эрик
Эту статью следует викифицировать. Пожалуйста, оформите её согласно правилам оформления статей.
|
Эрик Придз (англ. Eric Prydz, фамилию иногда читают как «Прайдз» , т.е. игра слов на prides) — продюсер, музыкант и диджей родом из Швеции. В настоящее время переехал из Лондона в Лос-Анджелес. Эрик увлекся музыкой ещё в далеком детстве, когда учился играть на фортепиано. Начало музыкальных экспериментов совпадает со временем, когда маленький Эрик уговорил своих родителей купить ему синтезатор, чтобы научиться создавать свою собственную музыку в стиле Depeche Mode. В 1994-м году стал барабанщиком в группе Enemy Alliance, которая играла музыку в стиле Kraftwerk. А позже он бросил свою работу и вместе с двумя своими друзьями, у которых была небольшая студия, начал создавать уже совсем другую музыку, подрабатывая диджеем в клубах[1]. Постепенно он сильно увлёкся диджеингом, и вскоре кассета с его творчеством попала на лейбл EMI. Он был подписан на Credence, их танцевальное подразделение. Так началась его диджейская карьера. Эрик боится летать на самолётах[2], но иногда ради гастролей на других континентах (в основном Северная Америка) ему всё же приходится летать. 5 февраля 2016 года Эрик выпустил дебютный альбом под названием "Opus".
Содержание
Наиболее успешные синглы
Известен благодаря хиту 2004 года «Call On Me», достигшему первого места UK singles charts (первая позиция — пять недель). Успешным продажам сингла помогло бросающееся в глаза видео, демонстрирующее фитнес-тренировку, которую сам премьер-министр Великобритании Тони Блэр назвал непристойным. Трек основан на хите «Valerie» Стива Уинвуда 1982 года. Стив специально записал для песни новую вокальную партию.
Второй, не менее успешный сингл — «Proper Education» (2006), который в свою очередь был ремиксом композиции «Another Brick in the Wall, part 2» группы Pink Floyd с альбома The Wall. Видеоклип на Proper Education поднимает проблему глобального потепления, в котором группа молодых людей выключает неиспользуемые приборы и меняет лампочки на энергосберегающие[3].
Весной 2008 года Эрик выпустил композицию «Pjanoo», которая быстро стала хитом. В одном из интервью автор сказал, что композиция стала известна благодаря Youtube: Эрик сыграл за два года до релиза, любительская видеозапись из клуба попала в Интернет, и мелодия получила большую популярность. В 2009 году Pjanoo стала саундтреком к играм Grand Theft Auto IV: The Ballad of Gay Tony и DJ Hero.
Продюсирование
Эрик является основателем двух собственных лейблов — Pryda, Mouseville и под-лейбла Pryda Friends. В своих интервью он отмечал, что «давно хотел создать свой лейбл, чтобы свободно выпускать музыку без рамок издающих лейблов».
Под лейблом Pryda издаются его собственные хаус- и прогрессив-хаус-треки под одноимённым псевдонимом, когда лейбл Mouseville выпускает более андеграундную и техно-ориентированную музыку под псевдонимом Cirez D.
В настоящее время Эрик Придз имеет большой авторитет среди мировых диджеев и его музыка оказывает сильное влияние на танцевальную культуру всего мира. В 2005, 2007 и 2013 годах был участником радиошоу Essential Mix, которую ведёт Пит Тонг на BBC Radio 1. На этой же радиостанции, в передаче Essential Selection Пит Тонг представляет его самые новые треки.
21 мая 2012 вышел первый альбом Эрика под псевдонимом Pryda[4]
Выступления
В 2011 году Эрик Придз запускает новую серию собственных шоу под общим названием EP/IC (Eric Prydz In Concert), в которых будет звучать его новый материал и ремиксы на свою музыку, которая будет звучать под необыкновенные голографические эффекты и игру света.
Позиции в чартах
Год | Название | Позиции в чартах | |||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
GER | UK | FRA | AUS | AUT | SWI | FIN | NOR | SWE | IRE | NZ | NED | TUR | ITA | DEN | BEL | Billboard | |||||
EUR | GDT | DIG | HDA | ||||||||||||||||||
2004 | «Call on Me» | 1 | 1 | 2 | 1 | 2 | 4 | 1 | 1 | 1 | 38 | 4 | 6 | 41 | 2 | 4 | - | - | - | 5 | |
2005 | «Woz Not Woz» | - | 55 | 50 | - | - | 84 | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - |
2006 | «Remember» (как Pryda) | - | - | - | - | - | - | 13 | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - |
2007 | «Proper Education» | 4 | 2 | 10 | 20 | 20 | 12 | 1 | - | 12 | 9 | - | 3 | - | 11 | 3 | 2 | - | 1 | - | 1 |
«RYMD» (как Pryda) | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | 40 | - | - | |
«Genesis» (как Pryda) | - | - | - | - | - | - | 17 | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | - | |
2008 | «Pjanoo» | 34 | 2 | 21 | - | 22 | 31 | 8 | - | 6 | 7 | - | 4 | 2 | - | - | 8 | 7 | - | 2 | - |
2011 | «Niton (The Reason)» | 66 | 45 | - | - | - | - | - | - | - | - | - | 82 | - | - | - | 75 | TBA | TBA | TBA | TBA |
ДискографияEric Prydz2001 Cirez D2003 Pryda2004 Moo2002 Sheridan2002 Ремиксы2002 Outfunk — Echo Vibes (Eric Prydz Remix) Напишите отзыв о статье "Придз, Эрик"Ссылки
Примечания
|
Отрывок, характеризующий Придз, Эрик
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.