Live in Gdańsk
Поделись знанием:
К:Альбомы 2008 года
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
| Live In Gdańsk | ||||
 | ||||
| Концертный альбом Дэвида Гилмора | ||||
|---|---|---|---|---|
| Дата выпуска | ||||
| Записан | ||||
| Жанр | ||||
| Длительность |
2:28:58 | |||
| Продюсер | ||||
| Страна | ||||
| Лейблы | ||||
| Профессиональные рецензии | ||||
| ||||
| Хронология Дэвида Гилмора | ||||
| ||||
Live In Gdańsk — концертный альбом Дэвида Гилмора. Этот релиз является частью проекта On an Island, в который входят альбом, турне, DVD, и концертный альбом. Выпущен 22 сентября 2008.
Альбом представляет собой запись последнего концерта тура On an Island 2006-го года, где Гилмор и его группа выступили перед 50.000 зрителей в Гданьской верфи, празднуя годовщину событий в Польше 1980 года. На концерте была исполнена песня «A Great Day for Freedom», написанная для альбома The Division Bell 1994 года. В последний раз она исполнялась в ходе тура 2002 года. В концерте принял участие симфонический оркестр Балтийской филармонии под управлением Збигнева Прайснера при участии польского пианиста Лешека Можджера.
Альбом дебютировал на десятой позиции английских чартов и на 26-й в списке Биллборда.
Содержание
Версии
Альбом Live in Gdańsk вышел в пяти различных версиях:
- 2-дисковый вариант, содержащий запись концерта на двух CD
- 3-дисковый вариант, включающий диски предыдущей версии и DVD, содержащий 114-минутную видеозапись концерта, а также 36-минутный документальный фильм
- 4-дисковый вариант, включающий диски предыдущей версии и DVD, содержащий шестиканальную версию альбома On an Island и 11 дополнительных видео из различных источников
- 5-дисковый вариант, включающий диски предыдущей версии и дополнительный CD, на котором находятся 12 треков, записанных на протяжении тура On an Island, а также коллекционные материалы (открытка, постер и т. д.)
- Издание на виниловых дисках
Для эксклюзивного распространения независимыми розничными торговцами, американская версия включает бонусный CD, содержащий трек «Wots… Uh The Deal?», недоступный в европейских изданиях.
Владельцы трех- и четырёхдискового издания альбома могут скачать содержимое пятого диска и песню «Wots… Uh The Deal?» с официального сайта музыканта при наличии DVD-диска в оптическом приводе или с помощью специального кода (для владельцев издания на виниловых дисках).
Список композиций
Издание на двух компакт-дисках
Стандартный двухдисковый вариант является самым простым изданием альбома, и представляет собой полную запись концерта в Гданьске, за исключением песни «Wot’s… Uh The Deal?»:
Диск первый
- «Speak to Me» — 1:23
- «Breathe (In the Air)» — 2:49
- «Time» — 5:38
- «Breathe (Reprise)» — 1:32
(из альбома Dark Side of the Moon — Pink Floyd, 1973) - «Castellorizon» — 3:47
- «On an Island» — 7:26
- «The Blue» — 6:39
- «Red Sky at Night» — 3:03
- «This Heaven» — 4:33
- «Then I Close My Eyes» — 7:42
- «Smile» — 4:26
- «Take a Breath» — 6:47
- «A Pocketful of Stones» — 5:41
- «Where We Start» — 8:01
(из альбома On an Island — David Gilmour, 2006)
Диск второй
- «Shine On You Crazy Diamond» — 12:07
(из альбома Wish You Were Here — Pink Floyd, 1975) - «Astronomy Domine» — 5:02
(из альбома The Piper at the Gates of Dawn — Pink Floyd, 1967) - «Fat Old Sun» — 6:40
(из альбома Atom Heart Mother — Pink Floyd, 1970) - «High Hopes» — 9:57
(из альбома The Division Bell — Pink Floyd, 1994) - «Echoes» — 25:26
(из альбома Meddle — Pink Floyd, 1971) - «Wish You Were Here» — 5:15
(из альбома Wish You Were Here — Pink Floyd, 1975) - «A Great Day for Freedom» — 5:56
(из альбома The Division Bell — Pink Floyd, 1994) - «Comfortably Numb» — 9:22
(из альбома The Wall — Pink Floyd, 1979)
Издание на трёх дисках
Трёхдисковое издание включает два диска, упомянутые ранее, и DVD, содержащий 114-минутную видеозапись концерта:
DVD (диск третий)
- «Castellorizon»
- «On an Island»
- «The Blue»
- «Red Sky at Night»
- «This Heaven»
- «Then I Close My Eyes»
- «Smile»
- «Take a Breath»
- «A Pocketful of Stones»
- «Where We Start»
- «Astronomy Domine»
- «High Hopes»
- «Echoes»
- «A Great Day for Freedom»
- «Comfortably Numb»
Также диск содержит следующие материалы:
- Gdańsk Diary — 36-минутный документальный фильм.
- Возможность загрузки 12 бонусных треков и «Wot’s…Uh the Deal?».
Четырёхдисковое издание
Издание на четырёх дисках содержит три диска, упомянутых выше, и следующий DVD:
DVD (Диск четвёртый)
- Шестиканальный вариант альбома On an Island (только аудио)
- Три новых джема из Барна, записанные в январе 2007 г.
- «Barn Jam 166»
- «Barn Jam 192»
- «Barn Jam 121»
(Все три композиции написаны Дэвидом Гилмором)
- «Shine on You Crazy Diamond»
- «Wearing the Inside Out»
- «Comfortably Numb»
(Видеозапись исполнения в театре Mermaid 2006 г.)
- «On an Island»
- «High Hopes»
(AOL Sessions, 2006 г.)
- «The Blue»
- «Take a Breath»
- «Echoes (Acoustic)»
(Live from Abbey Road)
Deluxe Edition
Deluxe Edition содержит два концертных CD, два вышеуказанных DVD и третий бонусный CD, на котором находятся 12 треков, записанных на протяжении тура On an Island. Эти 12 треков также доступны для скачивания владельцам трех- и четырёхдискового издания альбома в особом разделе официального сайта музыканта (требуется наличие диска в оптическом приводе компьютера или ввод специального кода для владельцев издания на виниловых дисках).
Диск пятый
- «Shine On You Crazy Diamond» — 13:09
Venice, 12 August 2006 & Vienne, 31 July 2006 - «Dominoes» — 4:53
(из альбома Barrett — Syd Barrett, 1970)
Paris, 15 March 2006 - «The Blue» — 6:21
Vienne, 31 July 2006 - «Take a Breath» — 6:43
Munich, 29 July 2006 - «Wish You Were Here» — 5:17
Glasgow, 27 May 2006 - «Coming Back to Life» — 7:10
(из альбома The Division Bell — Pink Floyd, 1994)
Florence, 2 August 2006 - «Find the Cost of Freedom» — 1:27
(из альбома 4 Way Street — Crosby, Stills, Nash & Young, 1971)
Manchester, 26 May 2006 - «This Heaven» — 4:27
Vienne, 31 July 2006 - «Wearing the Inside Out» — 7:32
(из альбома The Division Bell — Pink Floyd, 1994)
Milan, 25 March 2006 - «A Pocketful of Stones» — 6:27
Vienne, 31 July 2006 - «Where We Start» — 7:37
Vienne, 31 July 2006 - «On the Turning Away» — 6:06
(из альбома A Momentary Lapse of Reason — Pink Floyd, 1987)
Venice, 12 August 2006
Помимо этого издание содержит 24-х страничный буклет, а также:
- Почтовую открытку
- Репродукцию билета
- Репродукцию пропуска музыканта и пропуска сотрудника персонала тура
- Двусторонний постер
- Гитарный плектр
- Семь фотографий
Напишите отзыв о статье "Live in Gdańsk"
Примечания
- ↑ [www.allmusic.com/album/live-in-gdansk-r1415920 All Music Guide review]
- ↑ [www.chartattack.com/reviews/60587/david-gilmour ChartAttack review]
- ↑ [www.guardian.co.uk/music/2008/oct/12/pinkfloyd-popandrock The Guardian review]
- ↑ [archive.is/20120722042541/www.bbc.co.uk/music/release/49gb/ BBC review]
- ↑ [uk.music.ign.com/articles/912/912931p1.html IGN review]
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Live in Gdańsk
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
