Августин (Виноградский)

Архиепископ Августин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Московский и Коломенский
19 февраля (3 марта) 1818 — 3 (15) марта 1819
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Платон (Левшин)
Преемник:	Серафим (Глаголевский)
Архиепископ Дмитровский до 30 августа (11 сентября) 1814 года — епископ
7 (19) февраля 1804 — 19 февраля (3 марта) 1818
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Серафим (Глаголевский)
Преемник:	Лаврентий (Бакшевский)
Имя при рождении:	Алексей Васильевич Виноградский
Рождение:	6 апреля 1766(1766-04-06) Москва
Смерть:	3 апреля 1819(1819-04-03) (52 года) Москва
Похоронен:	Успенский собор Троице-Сергиевой Лавры
Отец:	Василий Михайлов
Принятие монашества:	1794
Награды:

Архиепи́скоп Августи́н (в миру — Алексе́й Васи́льевич Виногра́дский; 6 [17] марта 1766, Москва — 3 [15] марта 1819, Москва) — епископ Православной Российской Церкви; с 19 февраля (3 марта) 1818 год архиепископ Московский и Коломенский.

Биография

Его отец — Василий Михайлов, священник церкви Дмитрия Солунского на Ильинке и иконописец.

Начал своё образование в Перервинской семинарии и окончил с отличием в Славяно-греко-латинской академии. По окончании обучения стал учителем в Перервинской семинарии, а в 1788 определён в семинарию в Троице-Сергиевой Лавре учителем риторики; в 1792 году стал префектом и учителем философии семинарии. В 1794 году в возрасте 28 лет был пострижен в монашество и наречён Августином. В 1795 году стал ректором и учителем богословия Троицкой семинарии.

30 апреля (11 мая) 1797 года император Павел I, после коронации, посещал Троице-Сергиеву Лавру. По этому случаю Августин прочитал благодарственную речь, за эту речь и успехи студентов ректору Августину были пожалованы монархом золотые с брильянтами часы.

21 ноября (2 декабря) 1798 года посвящён в архимандриты Можайского Лужецкого монастыря, в 1801 переведён в Московский Богоявленский с сохранением прежних должностей. В том же году при коронации Александра I был награждён орденом Святой Анны второй степени за усердие и успехи в воспитании юношества.

С января 1802 года — ректор и учитель богословия Славяно-греко-латинской академии и архимандрит Заиконоспасского монастыря.

В 1804 году был вызван для служения в Санкт-Петербург, но 7 (19) февраля в Александро-Невской лавре был хиротонисан в епископа Дмитровского и викария Московской епархии и вернулся в Москву.

18 (30) ноября 1806 награждён орденом Святой Анны первой степени. В 1807 награждён панагиею, украшенной бриллиантами.

Роль викарного епископа Августина в решении епархиальных дел возрастала постоянно. Это было связано с тем, что митрополит Платон много времени проводил в Петербурге в Святейшем Синоде, а чуть позднее здоровье правящего епископа Москвы стало ухудшаться. Уже с 1796 года епископ Августин руководит Московской епархией, а фактически правящим архиереем он становится 16 (28) июня 1811 года с позволения монарха митрополит Платон, по состоянию здоровья, передал ему дела. При всем этом он сохранял сыновнее отношение к митрополиту Платону. Он говорил, что по каждому вопросу испрашивал благословения у владыки, хотя и мог решать самостоятельно..

14 (26) июля 1812 награждён орденом Святого Александра Невского.

С наилучшей стороны проявил себя во время войны 1812 года, за что 30 августа (11 сентября) 1814 года был возведён в сан архиепископа Дмитровского, назначен архимандритом Троицкой-Сергиевой Лавры, стал членом Святейшего Синода и стал именоваться управляющим Московской митрополии.

29 августа (10 сентября) 1815 года награждён бриллиантовыми знаками Святого Александра Невского.

24 (12) октября 1817 года на 5-ю годовщину изгнания Наполеона из Москвы принимал участие в закладке храма во имя Спасителя на Воробьёвых горах, по совершении которой, произнёс следующую речь:

Где мы? что мы видим? что мы делаем? Где мы? На том месте, на коем в дванадесятое лето сия древняя столица с ужасом узрела пламенник, неприятельскою рукою вожженный на истребление её. Узрела и, преклонив поседевшее чело, умоляла Господа, да будет она искупительною жертвою своего отечества.

19 февраля (3 марта) 1818 года пожалован саном архиепископа Московского и Коломенского.

Был цензором духовных книг, говорил блестящие речи и писал на латыни стихи.

Скончался в Москве на Троицком подворье; отпевание было совершено в соборе Чудова монастыря. Похоронен в Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры.

В литературе

• Николай Лесков в своём очерке «Из мелочей архиерейской жизни» цитирует заметку из журнала «Русский вестник» в которой даётся такая характеристика архиепископа.

Преосв. Августин имел много превосходных качеств: он был весьма строг, но справедлив; консисторию держал в ежовых рукавицах, и белое духовенство, в то время грубое и распущенное, его трепетало. Он иногда по-отечески бивал своею тростью, а не то и руками

Но большая часть очерка посвящена оригинальной версии причин смерти Августина.

• Упоминание Августина встречается в романе Льва Толстого «Война и мир».

Источники

• [ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_2326 Августин (Виноградский)] на сайте Русское Православие
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004161298#?page=7 Словарь членов Общества любителей Российской словесности при Московском Университете]. — М.: Печатня А. Снегиревой, 1911. — С. 1.
• [www.pravenc.ru/text/62614.html Православная энциклопедия. Т. I]

Ссылки

• [www.pstbi.ccas.ru/institut/book/1997/ma.htm Маркина Т. В. Преосвященный Августин (Виноградский) и Отечественная война 1812 г. ]
• [slovo.russportal.ru/index.php?id=alphabet.a Проповеди архиеп. Августина (Виноградского) на сайте Слово пастыря]

Отрывок, характеризующий Августин (Виноградский)

– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.