Беляев, Иван Петрович

Иван Петрович Беляев
Дата рождения	20 октября 1904(1904-10-20)
Место рождения	деревня Палимовские выселки, Елшанская волость, Бузулукский уезд, Самарская губерния, Российская империя
Дата смерти	14 февраля 1987(1987-02-14) (82 года)
Место смерти	Рязань, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	Сухопутные войска
Годы службы	1922—1955
Звание
Командовал	270-я стрелковая дивизия 8-я гвардейская стрелковая дивизия 22-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Иван Петрович Беляев (20 октября 1904 — 14 февраля 1987) — советский военачальник, генерал-майор (03.06.1944).

Биография

Ранние годы

Родился в деревне Палимовские выселки, ныне село Палимовка, в Бузулукском районе, Оренбургская область, Россия. Русский.

До службы в армии Беляев был воспитанником детского дома в городе Кострома.

Военная служба

В 1922 году поступил курсантом на 40-е Костромские пехотные курсы. После их расформирования в декабре был переведен в 22-ю Воронежскую пехотную школу, а в январе 1923 года — в 17-ю Тульскую пехотную школу. В марте 1924 года последняя переводится в город Владикавказ и переименовывается во Владикавказскую пехотную школу.

В августе августа 1925 года, окончив обучение, Беляев был назначен командиром пулеметного взвода в 96-й стрелковый полк 32-й стрелковой дивизии ПриВО в город Сталинград.

С октября 1926 года служил командиром пулеметного взвода и помощником командира роты в 14-м отдельном резервном стрелковом батальоне в городе Беднодемьяновск Пензенской губернии.

В 1928 году вступил в ВКП(б).

В декабре 1929 года назначается инструктором Бугурусланского окружного военкомата.

С сентября 1931 года командовал пулеметной ротой в 193-м стрелковом полку 65-й стрелковой дивизии в городе Тюмень, с декабря был ответственным секретарем партбюро полка.

В марте 1934 года назначен военкомом отдельного батальона связи 71-й стрелковой дивизии ПриВО в городе Казань. В ноябре 1934 года передислоцирован с дивизией в город Кемерово. В сентябре 1936 года назначен военкомом 211-го стрелкового полка этой же дивизии.

В декабре 1937 года батальонный комиссар Беляев был переведен на должность военкома 52-й авиабригады в город Омск.

В июне 1939 года назначен военкомом 112-й стрелковой дивизии в городе Молотов.

Великая Отечественная война

С началом войны дивизия убыла на Северо-Западный фронт в 8-ю армию и с 27 июня вступила в бой в районе Краслава (Латвия), затем отходила в направлении города Невель. Под Невелем она вместе с другими соединениями 51-го стрелкового корпуса была окружена. В ходе боев в сложной обстановке дивизия понесла большие потери и затем пробивалась мелкими группами. Будучи в окружении, полковой комиссар Беляев сформировал отряд численностью более 500 человек, действовавший с ним в тылу противника. 12 октября 1941 года отряд перешел линию фронта в районе станции Оленино Калининской области, после этого Беляев прибыл в штаб 22-й армии и был назначен военкомом 186-й стрелковой дивизии. В составе 22-й армии Западного и Калининского (с 19 октября) фронтов участвовал с ней в Смоленском сражении, в Вяземской и Калининской оборонительных операциях. В конце декабря 1941 года, в ходе Калининской наступательной операции, дивизия вела упорные бои за населенные пункты Денисиха, Коровкино, Власово, Бабино, Городище. В январе — апреле 1942 года её части принимали участие в Ржевско-Вяземской, Ржевско-Сычевской наступательных операциях. К марту они вышли на северный берег реки Молодой Туд на рубеж Переедово, Молодой Туд, Медведево, где перешли к обороне.

В мае 1942 года полковой комиссар Беляев был назначен военкомом 1-й истребительной дивизии, формировавшейся в МВО. С июля дивизия воевала в 6-й армии Воронежского фронта. Участвовала в Воронежско-Ворошиловградской оборонительной операции в районе Купянска. С начала октября 1942 года исполнял должность заместителя командира, а с ноября — командира этой дивизии. В ходе наступления войск Воронежского фронта на белгородском направлении 28 января 1943 года её части приняли участие в освобождении города Новый Оскол, а в ходе Харьковской наступательной операции 16 февраля — города Харьков.

В период боев под Харьковом с 26 февраля он принял командование 270-й стрелковой дивизией, части которой вели наступление на Полтаву. В начале марта они встретили сильные контратаки противника и перешли к обороне. В ходе Харьковской оборонительной операции дивизия, ведя бои в полуокружении и окружении, отходила на Богодухов, прикрывая отход основных сил 69-й армии. Оставив город Богодухов, она затем в течение трех суток обороняла город Золочев. Оставив его по приказу командарма, её части заняли оборону в районе станции Микояновка. В конце марта 1943 года дивизия была выведена в резерв Ставки ВГК. С 6 июля она была передана 7-й гвардейской армии и в составе войск Воронежского и Степного (с 18 июля) фронтов участвовала в Курской битве, в боях на подступах к городу Белгород. 27 июля дивизия была выведена в резерв Ставки ВГК и переброшена на Калининский фронт в район станции Нелидово. С 1 сентября она вошла в 43-ю армию и участвовала в Смоленской, Духовщино-Демидовской наступательных операциях. За овладение городом Демидов ей было присвоено наименование «Демидовская» (22.09.1943). С 25 октября по 25 ноября 1943 года Беляев находился на лечении в госпитале, затем вновь командовал 270-й стрелковой дивизией (в это время её части вели бои северо-восточнее Витебска). С 14 февраля дивизия была выведена в резерв Ставки ВГК, затем в начале июня была передислоцирована в район станции Ново-Хованск (южнее Невеля). С 12 июня она вошла в состав 6-й гвардейской армии 1-го Прибалтийского фронта и участвовала в Белорусской, Витебско-Оршанской и Полоцкой наступательных операциях. За освобождение города Полоцк 270-я стрелковая дивизия была награждена орденом Красного Знамени (23.07.1944). Продолжая наступление, её части вели бои по освобождению территории Латвии. В течение июля — ноября они участвовали в Режицко-Двинской, Шяуляйской, Прибалтийской, Рижской и Мемельской наступательных операциях. С декабря 1944 по март 1945 года дивизия в составе 6-й и 10-й (с 12 февраля 1945 г.) гвардейских армий 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов находилась в обороне. С 1 апреля 1945 года она входила в 6-ю гвардейскую, а с 17 апреля — в 4-ю ударную армии Курляндской группы войск Ленинградского фронта и до конца войны обороняла полосу обороны в районе юго-восточнее Либавы.

После войны

С 1 июня 1945 года генерал-майор Беляев исполнял должность командира 8-й гвардейской стрелковой Режицкой ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова дивизии им. Героя Советского Союза генерал-майора И. В. Панфилова в составе 10-й армии Ленинградского фронта.

С января 1946 по апрель 1947 года проходил подготовку на ВАК при Высшей военной академии им. К. Е. Ворошилова. После завершения обучения был назначен командиром 22-й стрелковой Харбинской Краснознаменной дивизии ДВО в городе Петропавловск-Камчатский.

В июне 1952 года освобожден от должности и зачислен в распоряжение Военного министра СССР.

В июне 1953 года назначен заместителем командира 318-й горнострелковой Новороссийской ордена Суворова дивизии ПрикВО.

С июня 1955 года исполнял должность начальника военной кафедры Каменец-Подольского сельскохозяйственного института.

23 ноября 1955 года уволен в запас.

Награды

СССР

• орден Ленина (1947)
• пять орденов Красного Знамени (04.02.1943, 24.09.1943, 10.07.1944, 11.03.1944, 1952)
• орден Суворова II степени (29.06.1945)
• орден Александра Невского (06.06.1945)
• орден Отечественной войны I степени (06.04.1985)
  • Медали СССР в т.ч.:
  • «В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»
  • «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «Ветеран Вооружённых Сил СССР»

Приказы (благодарности) Верховного Главнокомандующего в которых отмечен Беляев И.П.

• За овладение штурмом одним из мощных узлов обороны немцев городом Демидов. 22 сентября 1943 года № 21
• За овладение штурмом городом и важным железнодорожным узлом Полоцк – мощным укрепленным районом обороны немцев, прикрывающим направление на Двинск. 4 июля 1944 года № 129
• За овладение важными опорными пунктами обороны немцев Телыпай, Плунгяны, Мажейкяй, Тришкяй, Тиркшляй, Седа, Ворни, Кельмы, а также захват более 2000 других населенных пунктов. 8 октября 1944 года № 193

Ссылки

• [www.podvignaroda.mil.ru Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комдивы. Военный биографический словарь. — М.: Кучково поле, 2014. — Т. 3. — С. 244—246. — 1000 экз. — ISBN 978-5-9950-0382-3.

Отрывок, характеризующий Беляев, Иван Петрович

– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.