Краслава

Город Краслава латыш. Krāslava Герб Страна ЛатвияЛатвия Статус краевой город Регион ЛатгалияЛатгалия Край Краславский Координаты 55°53′44″ с. ш. 27°09′52″ в. д.55.89556° с. ш. 27.16444° в. д. / 55.89556; 27.16444    Председатель краевой думы|Председатель краевой думы Гунарс Упениекс (с 01.07.2009.) Прежние названия Краславка, Креслав, Креславль Город с 1923 Площадь 8.5 км² Население ▼ 8300 человек (2015) Плотность 976.5 чел./км² Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Телефонный код (+371) 656 Почтовый индекс LV-5601 Код ATVK 0600201

Кра́слава (латыш.  Krāslava, латг. Kruoslova; в составе Российской империи (до 1917 года) Краславка, Креслав, Креславль, Креславка) — город в Латвии.

Статус города получил в 1923 году. На 1 января 2015 года в городе проживало 8300 человека. Площадь Краславы составляет 8,63 км².

История

Доисторические сведения

Первое поселение в районе нынешней Краславы возникло ещё в эпоху неолита (II—IV тысячелетие до н. э.). На берегу Даугавы возле Шкершкан и в Адамове при раскопках были найдены останки поселений каменного века. А чуть позднее в Адамове, Цимошках, Айшпурах, Пундурах и в других местах — захоронения предков из железного века.. В II—III тысячелетии до н. э. здесь жили финно-угорские племена, позднее — балты, из которых в VIII веке нашей эры выделились латгалы.

Под властью Полоцкого княжества

По одной из версий город получил название (Краслава) от имени Рогнеды — Горислава. Предполагается, что княжна Рогнеда, дочь князя полоцкого Рогволода, была в Х в. правительницей местной округи. Позднее она стала женой князя Владимира Святого (980—1014 гг.),. Есть версия, что на Театральной горе (Театра калнс) стоял замок Рогнеды. Хотя это скорее всего «городская легенда», но события связанные с княжной Рогнедой происходили очень близко в Полоцке и могли быть так или иначе связаны с городом.

До примерно около 1239 года Краславский край входил в древнелатгальское Ерсикское княжество, в котором правил Всеволод. Оно, также как и Кукейносское княжество (совр. Кокнесе), было в вассальной зависимости от Полоцкого княжества.

Под властью Ливонского ордена

В 13 в. территория перешла в подчинение крестоносцам, как и другие земли латгалов. Вначале была захвачена орденом Меченосцев, а после его разгрома подчинялась Ливонскому ордену.

В письменных источниках первый раз упомянута в 14 веке, когда здесь был построен укреплённый товарный склад для Ливонского ордена, расположенный на нынешней Театральной горе.

В 1558 году магистр Ливонского ордена Фюрстенберг передал Креслау в лен своему вассалу Энгельберту Плумперу.

На подавляющем большинстве карт этого периода города (Креслау, Динабург и все прилегающие поселения) отмечены с левой стороны Двины, в то время как в данный момент наиболее развиты части городов с правой стороны Двины.

Название «Dodina» упоминаемое на картах и расположенное в непосредственной близости от Краславы, упоминается так же в книге Philippi Cluverii, Introductio in universam geographam tam veterem quam novam, 1697 года, где описывается география Ливонии и указывается «Dodina» как её одна сторона, с которой она начинается.

Под властью Речи Посполитой

В 1559 году Иван Грозный захватил Динабург. Он поставил динабургским воеводой местного дворянина Людвига Плятера.

В ходе Ливонской войны во время перемирия 1559 года ливонский ландмейстер Тевтонского ордена Готхард Кетлер, под давлением войны с Иваном Грозным, заключил в Вильне с великим князем литовским Сигизмундом II соглашение, по которому земли ордена и владения рижского архиепископа переходили под протекторат Великого княжества Литовского.

Но как только к Динабургу приблизились войска польского короля Стефана Батория Плятер открыл им ворота, тем самым заслужив от поляков графский титул и чин старосты Динабургского.

В 1566 году на этой территории было образовано Задвинское герцогство. До 1569 года герцогство было провинцией Великого княжества Литовского, после Люблинской унии стало кондоминиумом Польши и Литвы.

В 1569 году Креслау перешёл в собственность канцлера герцога Курляндии и Семигалии Михаэля фон Бруннова, что в 1603 году подтвердил польский король Сигизмунд III. Михаэля де Брунава в период своего владычества с 1580 до 1590 г. построил в Креслау первый деревянный католический костёл.

Правление иезуитов

С 1636 года здесь распоряжался род Вольфов. Иезуит Георг Вольф писал: «Я просил, чтобы меня направили в Индию, а вместо этого назначили в Креслау. Однако я ничего потерял, так как и здесь обнаружил „индусов“, поскольку большая часть населения — язычники.» Затем иезуит Иеремия Вольф в 1676 году построил для католического прихода деревянный костёл.

Правление рода Плятеров

См. также: Плятеры

В 1721 году закончилась Северная война и Шведская Ливония стала частью России, а Польская Ливония (практически вся Латгалия), осталась под управлением Речи Посполитой. На месте бывшей Шведской Ливонии была образована Лифляндская губерния.

С 1725 года Креславка принадлежала роду Чапских. В 1729 году Ян Людовик Плятер купил у Яна Чапского за 14 000 талеров Креславку (40 дворов и четыре каменных здания). Граф Ян Людвик Плятер — потомок того самого Людвига Плятера, который открыл ворота Динабурга Баторию и возвёл в Динабурге костёл святого Петра. Он был старостой Динабурга. В этом же году он переезжает из усадьбы в Малой Индрице (Medericz) в Креславку, которая впоследствии принадлежала его потомкам почти двести лет — до отчуждения имущества перед Первой мировой войной.

В 1729 году получает права посёлка и граф Ян Людвиг Плятер строит здесь свой замок. Его сын Константин Людовик Плятер был мстиславским воеводой, когда получил в наследство Креславку в 1737 году. Он собирался сделать её центром всей Латгалии, намереваясь перенести туда все административные учреждения из Динабурга.

Одним из первых зданий, построенных в 1729 — 1737 годах было здание нынешней аптеки. В 1755 — 1767 годах строится римско-католический костёл с каплицей святого Доната (1818) и алтарь с картиной «Святой Людовиг отправляется в крестовый поход» (1884). В 1757 году открывается первое учебное заведение в Латвии — Креславская духовная семинария. В 1754 году епископ Антоний Островский приглашает конгрегацию священников, основанную Святым Винсентом де Полем в XVII веке в Париже при костёле Святого Лазаря с целью руководства Креславской духовной семинарией, а также подготовки священников для Латгалии и Белоруссии. По окончании обучения можно было продолжать получение образования в Виленской духовной семинарии.

Во времена первого раздела Речи Посполитой

До этого Креславка была в составе Задвинского герцогства, но в 1772 году, в результате первого раздела Речи Посполитой, эта территория вошла в состав Российской Империи.

В 1778 году Креславку наследовал Август Иероним Гиацинт Плятер (1750—1803), младший сын Константина Плятера. Он являлся кавалером ордена Св. Станислава, кавалером ордена Белого орла, Мстиславским воеводой.

В 1782 году императрица Екатерина II продаёт большое количество государственных крестьян, и графу Августу Плятеру в аренду было передано 3062 крестьянских двора. На протяжении многих десятилетий арендатор жестоко эксплуатировал «своих» крестьян. Среди крестьян были волнения, но Плятер обратившись за помощью к губернатору получил армейский полк для их усмирения. В 1797 году в качестве представителя Полоцкой губернии участвовал в церемонии коронации императора Павла I в Петербурге.

В 1789 году было построено каменное здание для больницы, которая стала первой в Латгалии.

В составе Витебской губернии

После третьего раздела Речи Посполитой Креславка состояла в составе Динабургского (позднее Двинского) уезда Витебской губернии На карте обозначалась как «местечко».

В 1803 году состоялся династический брак двух старинных богатых и могущественных родов. Иоганн Тадеуш фон Зиберг выдал замуж за графа Михаила Брель-Плятера из Креславки (1777—1863) свою дочь и последнюю представительницу рода Зибергов Изабеллу-Хелену (1785—1849).

В 1811 году иезуиты перенесли свою гимназию в Креславку, где она оставалась до 1815 года. В 1814 году открыли уездную школу, которую содержали монахи миссионерского ордена.

В 1826 году был опустошительный пожар, после которого Креславка уже не могла считаться центром Латгалии. В 1829 году, когда собирались закрыть школу, граф Адам Платер отдал здание библиотеки на нужды школы. Однако в 1854 году уездная школа была перенесена в Режицу.

Православная церковь строилась с 1840 по 1859 годы в честь Святого Георгия. Церковь была предусмотрена для нужд православных и староверов.

Около трёх сотен лет на территории Латгалии проживают русские староверы, которые основали староверческую моленную. Официально приход староверов был зарегистрирован в 1850 году.

В 1852 году в Креславке было зарегистрировано 3030 жителей, 389 больших домов, из них — 32 каменных, фабрика по обработке кожи и мастерская по изготовлению печных изразцов.

Леон (1836—1863) и Казимир (ум. 1863) Плятеры были участниками Польского восстания 1863—1864 гг.. 13 апреля 1863 года рядом с Креславкой группа повстанцев из местных помещиков, под начальством Плятеров и Миля, напала на русский транспорт с оружием. Нападение было отбито.

В 1897 году в Краславке жило 7 834 человека, правосл.-1 513, р.кат.-1 874, иуд.-4 051 человек.

17 декабря 1917 года Двинский, Люцинский и Режицкий уезды отошли к Лифляндской губернии и с 17 декабря 1918 года до весны 1920 года были частью Латвийской Социалистической Советской Республики.

Независимость Латвии и получение статуса города

В результате гражданской войны в Латвии, при поддержке Антанты, в 1920 году Двинский, Люцинский и Режицкий уезды вошли в состав Латвии.

Статус города был получен в 1923 году. Первым городским головой Краславы с 1922 года по 1926 год был Луциан Гжибовский (1891—1971).

С 1927 года по 1932 год городским головой был Моисей Рабинович (1882—1941). Ещё в 1922 году, будучи заместителем городского головы Краславы, он активно выступал за присвоение Краславе статуса города. Моисей Рабинович является также автором герба Краславы — это серебряная лодка с пятью вёслами на синем фоне. Пять вёсел лодки символизируют основные национальности населения Краславы — латыши, поляки, евреи, русские, белорусы.

Установление Советской власти и времена Второй мировой войны

17 июня 1940 года в Латвию вошли части Красной армии. Была легализирована коммунистическая партия. Коммунисты-подпольщики Краславы активно включились в мероприятия по пропаганде — организовывали шествия и митинги. Городским головой назначили Владислава Пазауцу.

15 июля 1940 года во всей Латвии прошли выборы в Сейм. Участие в выборах было обязательным. Среди населения царили волнения. 5 августа 1940 года Латвия присоединилась к Советскому Союзу.

Вся жизнь Краславы изменилась. Началась национализация предприятий, работу потеряли многие должностные лица. В школах были ликвидированы организации скаутов, гайд и мазпулков. Изменились программы обучения: было запрещено преподавание религии, из литературы были вычеркнуты имена многих латышских писателей и поэтов. Ввели новые предметы: конституцию СССР, историю СССР. Учредили пионерскую и комсомольскую организацию, кружки атеистов. Были составлены списки «антисоветских элементов» для депортации в Сибирь. 14 июня 1941 года из Краславы выслали 21 человека. Среди них был городской голова Краславы Антон Рускулис с женой Эвой.

Краславу несколько раз бомбили, горели дома, появились первые жертвы среди гражданского населения.

25 июня 1941 года части 112-й Пермской стрелковой дивизии Красной армии заняли позиции возле Краславского городища.

30 июня 1941 года, перед отступлением Красной армии, в Краславском римско-католическом костёле ранним утром были арестованы священники Виталий Пашкевич, Сигизмунд Таборе и сакристиан О. Вилманис. Их отвели в здание милиции и подвергли пыткам.

С 1 до 3 июля прошли тяжёлые бои у Краславы. Ранним утром 4 июля все части 112-й Пермской стрелковой дивизии отступили в восточном направлении.

В первый день немецкой оккупации в Краславе погиб Отто Ланцелле — командир дивизии, первый немецкий генерал, убитый во время Великой Отечественной войны. В 1994 году сын генерала Крафт Ланцелле на месте гибели отца установил памятный камень с надписью на трёх языках (латышском, немецком и русском): «Жертвам. 1941—1945».

27 июля 1941 года из Краславы в Даугавпилсское гетто были депортированы более 1350 евреев. 23 августа 1941 года на западной окраине Краславы были расстреляны 200 евреев. В 1942 году 51 жителя Краславы вывезли на принудительные работы в Германию.

В ночь на 22 июля 1944 года произошёл бой у Краславы. 83-й стрелковый корпус 4-й ударной армии советских войск атаковал воинские части германской армии в направлении Краславы. Немцы отступили, и в 4:30 войска Красной Армии заняли город.

Город после Второй мировой войны

Вторая мировая война кардинально изменила всю жизнь города до самого основания, были перечёркнуты старые ценности, разделившие жителей на два фронта и выславшие на принудительные работы в Германию и в ГУЛАГ.

Но к счастью во время войны Краслава не особенно пострадала, поэтому восстанавливать город почти не надо было. В середине пятидесятых годов были построены первые общественные здания: дом культуры (сейчас дом спорта), здание партийного комитета (сейчас краевая дума), был обустроен спортивный стадион в парке. В 50-е годы был построен льнозавод, двухэтажные жилые дома на улице Маскавас (сейчас — Ригас).

В шестидесятые годы были построены производственные объекты: деревообрабатывающий завод на бывшей Пионерской улице, производственная база МСО, комплекс «Сельхозтехники», бытовые, культурные и образовательные учреждения: кинотеатр «Заря», новое здание детского сада на бывшей улице П. Стучки (сейчас — Резекнес), универмаг, здание школы на улице Райня, дом культуры и три жилых дома рядом с костёлом.

В семидесятые годы были построены завод сухого молока, Краславский филиал швейной фабрики «Латвия», детские сады, средняя школа на горе возле замка графов Платеров, где сейчас находится Краславская основная школа, несколько пятиэтажных жилых домов в центре города. Построена гостиница «Краслава», комбинат бытового обслуживания, новая поликлиника. В связи со строительством жилых домов была нарушена старая городская планировка, уникальные, характерные только для Краславы деревянные дома были снесены либо перед ними построены многоэтажные дома.

В восьмидесятые годы было построено новое здание дома пионеров в парке у Малой мельницы, детские сады, производственная база Восточных электрических сетей на бывшей улице П. Стучки и много жилых домов. Появился совершенно новый микрорайон в восточной части города, где когда-то был аэродром для нужд больницы и где иногда садились маленькие санитарные самолёты и вертолёты. Было построено здание средней школы «Varavīksne» на месте бывшего аэродрома.

Было обустроено братское кладбище советских воинов в парке, в 1965 году — братское кладбище жертв нацизма в восточной стороне города, мемориал жертв нацизма на улице Удришу, а также памятный ансамбль погибшим краславчанам в сквере на перекрёстке улиц Бривибас и Лачплеша.

Краслава после восстановления независимости Латвии

В начале девяностых годов в Краславе восстановлены исторические названия улиц. Начинает работу польская школа, детская художественная школа, Краславское телевидение. В 1994 году закончено строительство моста через Даугаву.

29 мая 1994 года состоялись первые выборы в самоуправление после восстановления независимости. В выборах участвуют списки двух партий, избраны 11 депутатов. Председателем городской думы избран Янис Трачум.

Население

По состоянию на 1 января 2015 года по данным Центрального статистического управления численность населения города составила 8300 жителей.

Национальный состав города согласно переписи населения 1989 года и по оценке на начало 2015 года:

национальность	чел. (1989)	%	чел. (2015)	%
всего	12434	100,00%	8300	100,00%
латыши	4260	34,26%	3558	42,87%
русские	3816	30,69%	2053	24,73%
белорусы	2765	22,24%	1493	17,99%
поляки	1126	9,06%	742	8,94%
украинцы	179	1,44%	95	1,14%
цыгане	114	0,92%	86	1,04%
литовцы	57	0,46%	31	0,37%
другие	117	0,94%	242	2,92%

• Население на 1999 год — 12028 чел.
  • Латыши — 37,5 %
  • Русские — 27,2 %
  • Белорусы — 21,7 %
  • Поляки — 10,2 %
• Население (на начало года, человек): 1989 год — 12 434; 1995 год — 12 207; 2000 год — 11 414; 2005 год — 10 556; 2010 год — 9395; 2015 год — 8300.

Транспорт

Железнодорожный транспорт

Железнодорожная станция Краславы находится за пределами городской черты, на территории Удришской волости.

На данный момент перевозка пассажиров не осуществляется.

Автодороги

Через Краславу проходит автомагистраль A6 Рига — Даугавпилс — Краслава — Патерниеки (граница Беларуси), продолжением которой является Р20 (Витебск — Полоцк — контрольно-пропускной пункт Бигосово / граница Латвии)).
К Краславе подходят региональные автодороги P61 Краслава — Дагда, P62 Краслава — Прейли — Мадона и P69 Скрудалиена — Каплава — Краслава.
Среди местных автодорог следует отметить V636 Краслава — Извалта — Шкелтова — Аглона.

Междугородное автобусное сообщение

Основные маршруты Краслава — Даугавпилс — Рига; Краслава — Витебск; Краслава — Аглона — Резекне; Краслава — Аглона — Прейли.

Известные люди

• Август II, король Польши посетил Креславку (Краславу) в 1729 году, о чём напоминает памятный камень с выбитой короной, вензелем и датой на нём в Августовке, районе города
• Динере, Цецилия (1919—1996) поэт, родилась в Краславе в еврейской семье, умерла в Израиле.
• Лосский, Николай Онуфриевич — философ, родился 24 ноя/6 дек 1870 года в Креславке (Краславе), далее с 1872 года жил в Дагде
• Аронсон, Наум — скульптор, родился 25 декабря 1872 года в Креславке (Краславе), умер 30 сентября 1943 года в Нью-Йорке
• Сахаров, Сергей Петрович (1880—1954) — краевед Латгалии, русский и белорусский фольклорист, написал «Пасха в Латгалии» в Краславе 6.04.1936 года для газеты «Сегодня», не было напечатано
• Вовси, Мирон Семёнович — советский терапевт, академик АМН СССР, родился 1 мая 1897 года в Креславке (Краславе), умер 6 июня 1960 года в Москве
• Силов, Юрий — спринтер, родился в 1950 году в Краславе, вице-чемпион Мюнхенской олимпиады 1972 года
• Радевич, Инета — латвийская легкоатлетка
• Черникова, Оксана — латвийская спортсменка (джиу-джитсу, кикбоксинг, тайский бокс)
• Ершевский, Болеслав Донатович — археолог, историк, исследователь средневекового Новгорода и Новгородской земли.
• Михаил Жестев (1902—1983) — писатель, очеркист.

Города-побратимы

• Дзержинск, Беларусь.
• Александрув-Лодзинский, Польша.
• Поддембице, Польша.
• Волоколамск, Россия.
• Вадстена, Швеция.

См. также

• Днепро-двинская культура
• Ливонская хроника
• Плятеры

Литература

• Зороастров П. В. Это было под Краславой. — Пермь: Пермское книжное издательство, 1983. — 175 с.

Ссылки

• [www.kraslava.lv Официальный сайт Краславского края] (латыш.)
• [www.castle.lv/latvija/kraslava.html О замке Краславы]
• [www.mesta.lv/index.php?p=11&id=8068 Информация о Краславе на туристическом портале mesta.lv] (рус.)
• [vietvardi.lgia.gov.lv/vv/to_www_obj.objekts?p_id=62814 Информация о Краславе в топонимической базе данных] (латыш.)

Отрывок, характеризующий Краслава

Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.