Блюментрост, Лаврентий Лаврентьевич

Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост
нем. Laurentius Blumentrost
Дата рождения:	29 октября (8 ноября) 1692(1692-11-08)
Место рождения:	Москва, Русское царство
Дата смерти:	27 марта (7 апреля) 1755(1755-04-07) (62 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Известен как:	первый президент Петербургской Академии наук (ныне — Российская академия наук) (с 7 декабря 1725 по 6 июля 1733), лейб-медик Петра I

Лавре́нтий Лавре́нтьевич Блюментро́ст (нем. Laurentius Blumentrost; 1692—1755) — первый президент Академии наук и художеств (ныне — Российская академия наук) (с 7 декабря (18 декабря) 1725 по 6 июля (17 июля) 1733), лейб-медик Петра I.

Биография

Родился в Москве 29 октября (8 ноября) 1692 года.

Первоначальное образование ему дал отец, Л. А. Блюментрост — ведущий специалист по медицине допетровского времени, реформатор и организатор Аптекарского приказа. Отец занимался с ним греческим и латинским языками; потом он учился у магистра Паузе, управлявшего славившейся тогда школой пастора Э. Глюкa. Поступив затем в эту школу, он окончил её и показал выдающиеся способности, так что в 15 лет уже слушал медицинские лекции в Галле и в Оксфорде. Затем он занимался в Лейдене под руководством Бургаве и там же в 1713 г. защитил диссертацию «De secretione animali» и получил степень доктора медицины.

Владел языками русским, латинским, немецким, французским, на которых он свободно говорил и писал.

После возвращения в Россию в 1714 году Блюментрост был назначен лейб-медиком царевны Натальи Алексеевны. Вскоре после этого он был послан в командировку за границу с тем, чтобы проконсультироваться относительно болезни Государя и повысить образование. Исполнив это поручение, Блюментрост заслужил особое внимание императора. В Париже, у Дювернуа он изучал анатомию, потом занимался в Амстердаме, в анатомическом кабинете Рюйша. Музей Рюйша, по совету Блюментроста, был куплен русским правительством. Вернувшись в Петербург, он был послан в Олонецкую губернию, чтобы произвести химический анализ и изучить терапевтическое действие кончезерских минеральных вод, открытых в 1714 году. Пётр I очень интересовался этими водами и испробовал их влияние на себе в 1719 году. Когда в 1719 году умер лейб-медик Роберт Рескин (Арескин), Блюментрост был назначен на его место, и на него было возложено заведование Императорской библиотекой и Кунсткамерой. В помощники к себе он взял Иоганна-Даниэля Шумахера.

11 января 1721 года известный немецкий физик и философ Христиан Вольф писал Блюментросту: «Его Императорское Величество имеет намерение учредить Академию Наук и при ней другое заведение, где бы могли знатные лица изучать необходимые науки, а вместе с тем водворить художества и румёсла…»

К 22 января 1724 года Блюментрост с Шумахером составили доклад об учреждении Академии. Как только проект был утверждён, Блюментрост принялся за устройство Академии. Он стал приглашать учёных из-за границы, и благодаря посредничеству Х. Вольфа в новой Академии вскоре появились такие учёные, как Якоб Герман, Георг Бернгард Бильфингер, Христиан Гольдбах, братья Бернулли (Даниил и Николай; часть из них уже снискала к тому времени определённую известность в Европе, другие обрели её, уже работая в Академии. После смерти Петра Екатерина I взяла Академию под своё покровительство; пользуясь этим, Блюментрост добился, чтобы Академии, для проживания академиков, передали отобранный в казну дом барона Шафирова.

13 ноября произошло первое (пока ещё неофициальное) заседание академиков. Его открыл Герман, выступивший с научным докладом «De figura telluris sphaeroide cujus axis minor sita intra polos а Newtono in Principiis philosophiae mathematicis synthetice demonstratam analytica methodo deduxit», в котором анализировалась предложенная Ньютоном теория фигуры Земли, по которой Земля представляет собой сфероид, сплюснутый у полюсов.

25 ноября Блюментрост был назначен президентом Академии наук, официальное открытие которой состоялось 27 декабря 1725 года.

Первое время его президентства было блестяще, и он писал Вольфу: «Хотя Академия могла бы иметь более славного и учёного президента, однако, не знаю, нашла ли бы она более усердного, который бы с такой ревностью, как я, хлопотал о её благосостоянии».

После смерти Екатерины Блюментрост уехал в Москву вместе со двором Петра II, академия осталась на попечении его секретаря, Шумахера.

4 января 1728 года Блюментрост подписал распоряжение, которым передал почти всю власть Шумахеру, а в помощники ему назначил трёх академиков, каждого на четыре месяца по очереди. Все академики были оскорблены и жаловались Блюментросту на деспотизм Шумахера. Сам президент не оспаривал его высокомерия, но говорил, что оно оправдывается нападками на него академиков. Многие учёные, как только окончился срок их контракта, стали покидать Академию (Я. Герман, Г. Б. Бильфингер, Д. Бернулли).

После смерти Петра II началось падение Блюментроста. Бидлоо не одобрил способов лечения, которые применял Блюментрост, и он уже не смел показываться на глаза Императрице. Блюментрост жил во дворце герцогини Екатерины Иоанновны Мекленбургской.

Упал его авторитет и в Академии наук. Вернувшись в Петербург, президент почти не посещал Академии. 6 марта 1732 года он предложил академикам письменно изложить свои неудовольствия, но академики не ответили ему. 25 июля 1732 года он подал Императрице представление о некоторых предметах, имеющих важное значение для Академии, но оказалось, что одной подписи Блюментроста было уже недостаточно. Сенат потребовал подписи академиков.

14 июня 1733 года умерла герцогиня Мекленбургская. Императрица приказала Ушакову произвести над Блюментростом следствие. Следствие не нашло вины Блюментроста в смерти герцогини, однако уже 19 июня 1733 года он был лишён места и жалования, а также выслан из Петербурга. Несколько лет Блюментрост жил в Москве и занимался частной практикой. В 1738 году по протекции архиатера Фишера получил место главного доктора московского военного госпиталя и директора госпитальной школы с жалованьем по 1500 рублей в год. Блюментрост лишился милости Анны Иоанновны, главным образом, вследствие его преданности дочерям своего покровителя и благодетеля, Анне и Елизавете Петровнам. И по вступлении Елизаветы Петровны на престол он снова входит в милость при дворе. Императрица вернула Блюментросту чин действительного статского советника и прибавила 1000 рублей к его жалованью. В 1754 году он был назначен куратором вновь открывшегося Московского университета.

Умер Блюментрост 27 марта 1755 года в Санкт-Петербурге от грудной водянки. Погребён около церкви Самсона Странноприимца на Выборгской стороне, в одной могиле с братом Иваном.

Источники

• Н. Кульбин. Блументрост, Лаврентий Лаврентьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1908. — Т. 3: Бетанкур — Бякстер. — С. 102-105.

Литература

• Блументрост, Лаврентий Лаврентьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Пекарский П. П.  [www.archive.perm.ru/PDF/lichn/subbotin/%D0%B4%D0%BB%D1%8F%20%D0%A1%D0%90%D0%99%D0%A2%D0%90/02832_%D0%9F%D0%B5%D0%BA%D0%B0%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D0%9F.%20%D0%9F.%20%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F%20%D0%98%D0%BC%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9%20%D0%90%D0%BA%D0%B0%D0%B4%D0%B5%D0%BC%D0%B8%D0%B8%20%D0%BD%D0%B0%D1%83%D0%BA%2001%201870_0.pdf История Императорской академии наук в Петербурге. Т. 1]. — СПб., 1870. — LXVIII + 774 с.
• Тюлина И. А.  История и методология механики. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. — 282 с.

Предшественник: должность учреждена

Президент Академии наук и художеств 1725—1733

Преемник: Герман Карл фон Кейзерлинг

Отрывок, характеризующий Блюментрост, Лаврентий Лаврентьевич

– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.