Бойня дивизии Акви

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Бойня дивизии Акви» (итал. il massacro della divisione Acqui; греч. Η Σφαγή της Μεραρχίας Άκουι), известна также как Кефалонийская резня, (итал. Eccidio di Cefalonia, нем. Massaker auf Kefalonia) — массовый расстрел немцами военнопленных итальянской 33-й пехотной дивизии «Акви» на острове Кефалиния, Греция, в сентябре 1943 года, после перемирия (Перемирие между Италией и Союзниками во Второй мировой войне, Вторая мировая война)[1][2][3].

Было убито около 5000 итальянских солдат. Это был один из крупнейших массовых расстрелов военнопленных войны и одно из самых масштабных военных преступлений Вермахта, в частности совершенных 1-ой горнострелковой дивизией.[4]





История

После поражения Греции в апреле-мае 1941 года страна была разделена на германскую, итальянскую и болгарскую зоны оккупации. Итальянцы оккупировали часть материковой Греции и большинство греческих островов. Гарнизоном острова Кефалиния с мая 1943 стала итальянская 33-я пехотная дивизия «Акви»[5]. Дивизия насчитывала 11 500 солдат и 525 офицеров и состояла из двух пехотных полков (17-й и 317-й), 33-го артиллерийского полка, 19-го и 27-го легионов чернорубашечников и вспомогательных подразделений. Дивизия располагала береговыми батареями, торпедными катерами и двумя самолётами[5]. Кроме того, 18-й полк дивизии был расквартирован на острове Керкира. 18 июня 1943 года командование дивизией принял 52-летний генерал Антонио Гандин, получивший на Восточном фронте немецкий Железный крест[6].

После успехов союзников в Тунисе немцы решили усилить своё присутствие в Греции, желая тем самым принять меры на случай, если Италия заключит с союзниками сепаратный мир. 6 июля 1943 года на Керкиру прибыли 2000 солдат 966-го гренадёрского полка во главе с полковником Иоганнесом Барге (нем. Johannes Barge), усиленные 810-й и 966-й гарнизонными батальонами, батареей самоходных орудий и девятью танками[5].

После заключённого в сентябре 1943 года перемирия между Италией и союзниками генерал Гандин оказался перед дилеммой: сдаться немцам — которые уже были готовы к неожиданностям и начали разоружение итальянских гарнизонов в других местах — или сопротивляться[7]. Гандин запросил указания от начальства и начал переговоры с полковником Барге[8].

8 сентября 1943 года, в день, когда перемирие было обнародовано, генерал Веккьярелли, командовавший 170-тысячной итальянской оккупационной армией в Греции, послал телеграмму в Генштаб, с копией Гандину. Веккьярелли приказывал атаковать немцев только в случае, если последние атакуют итальянские войска. В приказе указывалось, что итальянцы не должны «действовать сообща» с греческими партизанами и даже с союзниками, если те высадятся в Кефалонии[9].

На случай нападения немцев приказ Веккьярелли не давал чётких указаний, он основывался на директиве Бадольо, гласившей, что итальянцы должны ответить с «максимальной решительностью» на любую угрозу с любой стороны[5].

Таким образом, приказ всё же предусматривал, что итальянцы должны сопротивляться нападению немцев на них, но прямо об этом не было сказано. В 22:30 того же дня Гандин получил приказ, непосредственно от генерала Амброзио, отправить немедленно свои военные и торговые суда в Бриндизи, как того требуют условия перемирия. Гандин выполнил приказ, тем самым теряя возможные средства спасения[9]. Усложняя ещё более обстановку, Бадольо согласился, после свержения Муссолини, на объединение двух армий под германским командованием, для того чтобы успокоить немцев. Таким образом, Веккьярелли и Гандин находились под немецким командованием, хотя Италия заключила соглашение о перемирии с союзниками[9]. Это дало немцам право считать итальянцев, в случае их неподчинения приказам, мятежниками[5].

Утром 9 сентября Гандин встретился с Барге и ввёл его в заблуждение, заявив, что не получал никаких приказов. Двое офицеров понравились друг другу. У них было много общего, Гандин был настроен прогермански и любил Гете. Именно прогерманская ориентация Гандина было причиной того, что генерал Амбросио отослал его из Италии в дивизию Акви, опасаясь, что он может встать на сторону немцев, против заговора с целью свержения Муссолини. Офицеры разошлись в хороших отношениях, согласившись ждать приказов, и договорившись, что ситуация должна быть разрешена мирным путём[9].

11 сентября итальянское верховное командование направило два чётких указания Гандину о том, что «немецкие войска должны рассматриваться как враждебные», и что «против попытки разоружения немецкими войсками нужно сопротивляться с оружием». В тот же день Барге передал Гандину ультиматум, предоставив ему одно из трёх решений:[9]

  1. Продолжить борьбу на стороне Германии
  2. Сражаться против немцев
  3. Мирно сдать оружие

Гандин вынес ультиматум на обсуждение со своими старшими офицерами и 7 капелланами. Шестеро капелланов и все старшие офицеры советовали ему принять сторону немцев, в то время как один из капелланов предложил немедленно сдаться. Однако Гандин не мог согласиться присоединиться к немцам, так как это было бы против приказа короля, согласно информации Бадольо. Он также не хотел сражаться против них, потому что, по его словам, «они воевали с нами и для нас, бок о бок». С другой стороны сдача оружия нарушала дух перемирия[9]. Несмотря на приказы Ставки, Гандин продолжил переговоры[8][9]. Гандин согласился вывести своих солдат из стратегической позиции на горе Кардаката, «нервного центра» острова[9], в обмен на обещание немцев не доставлять подкрепления из материковой Греции. 12 сентября Гандин сообщил, что он готов сдать оружие Акви[8][9], согласно рапорту полковника Барге своему начальству в XXII горном корпусе.

Однако Гандин находился под давлением младших офицеров, не желавших соглашения с немцами и угрожавших мятежом[9]. 18-й полк дивизии Акви на острове Керкира в полночь 12-13 сентября сообщил по рации, что они отвергли соглашение с немцами. Гандин получил информацию из достоверных источников, что сдавшиеся солдаты были депортированы, а не репатриированы[9].

13 сентября немецкий конвой из 5 судов подошёл к столице острова, Аргостолион[9]. Итальянские офицеры артиллерии, по собственной инициативе, приказали оставшимся батареям открыть огонь, потопив 2 немецких десантных корабля. Погибло 5 немцев[5][9].

В ту же ночь Гандин обратился к своим войскам с опросом, по сути, содержавшем те же три представленные ему варианта[9][10]:

  1. присоединиться к немцам
  2. сдаться и быть репатриированными
  3. оказать сопротивление германским войскам

Ответ войск был в пользу третьего предложения большинством голосов, но нет информации о точных числах этого большинства[9]. 14 сентября Гандин отказался от соглашения, предлагая сдать только тяжелую артиллерию с тем, чтобы немцы покинули остров, требуя ответа в 9:00 следующего дня[8][9].

Бой с немцами

Переговоры зашли в тупик. Немцы были готовы решить вопрос силой, и предоставили итальянцам ультиматум, срок действия которого истекал в 14:00 15 сентября[11]. Утром 15 сентября немецкая авиация начала бомбардировку итальянских позиций пикирующими бомбардировщиками Junkers Ju 87 [6]. На суше итальянцы изначально имели превосходство, и взяли в плен около 400 немцев. [5] Однако 17 сентября немцы высадили «боевую группу Hirschfeld», состоящую из III./98 и 54-го горнострелковых батальонов элитной первой горнострелковой дивизии, вместе с I./724 егерским батальоном (104-я егерская дивизия (Германия)), под командованием майора Harald von Hirschfeld[6]. 98-й горнострелковый полк принял участие во многих зверствах по отношению к гражданскому населению Эпира в месяцы предшествовавшие бойне Акви[12]. В то же время немцы начали разбрасывать листовки, призывая итальянцев капитулировать. В листовках говорилось:

«Товарищи итальянцы, офицеры и солдаты, почему вы воюете против немцев? Вас предали ваши лидеры!… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ!! ДОРОГА НА РОДИНУ БУДЕТ ОТКРЫТА ВАШИМИ ГЕРМАНСКИМИ ТОВАРИЩАМИ'».[9]

Гандин неоднократно просил помощь от военного министерства в Бриндизи, не получив ответа[9]. Он даже отправил в министерство эмиссара Красного Креста, но когда тот прибыл в Бриндизи три дня спустя, было уже слишком поздно.[9] 300 самолетов верных Бадольо были расположены в Лечче, на юге Италии, в радиусе досягаемости Кефалонии, и были готовы вмешаться. Но союзники не допустили вылета, опасаясь их перехода на сторону немцев. Кроме того, двум итальянским миноносцам, следовавшим в Кефалонию, было приказано вернуться по тем же причинам[9].

Греческое население и маленькие, в силу размеров острова отряды ЭЛАС великодушно оказывали помощь своим бывшим оккупантам ,[13] Немцы пользовались полным превосходством в воздухе, их войска имели опыт войны, в отличие от новобранцев Акви, которые не могли им противостоять.[9] Кроме того, оставив позицию на горе Кардаката, Гандин дал немцам дополнительное стратегическое преимущество.[9]. После нескольких дней боев, в 11:00 часов 22 сентября, следуя приказам Гандина, последние итальянцы сдались, исчерпав боеприпасы и потеряв 1315 погибшими.[7][9] Согласно немецким источникам, потери составили 300 немцев и 1200 итальянцев.[9]

Резня

Резня началась 21 сентября и продолжалась в течение одной недели[14] После итальянской капитуляции, Гитлер издал приказ позволявший казнить любого итальянского офицера, кто сопротивлялся, «за измену», а 18 сентября OKW издало приказ о том, что «из-за коварного и предательского поведения итальянцев на Кефалонии, пленных не брать»[9][15]. Солдаты Gebirgsjäger начали расстрелы итальянских заключенных группами от четырёх до десяти[6]. Немцы сначала убивали сдавшихся итальянцев на месте, используя пулемёты. Когда группа баварских солдат возразила против этой практики, последовала угроза их собственного расстрела[5]. После этого пленные были переведены в муниципалитет Сан-Теодоро, где расстреливались группами в 8 человек[5].

Генерал Гандин и 137 старших офицеров, после группового приговора военно-полевого трибунала, были расстреляны 24 сентября и их тела были выброшены в море[15]. Перед казнью, каждому офицеру было сообщено, что он был казнён за измену, учитывая решение Бадольо о объединении немецких и итальянских войск в Греции, под немецким командованием[9]. Генерал Гандин был расстрелян первым. Перед казнью он бросил свой Железный крест в грязь[5]. Ромуальдо Формато, один из семи капелланов Акви и один из немногих выживших, писал, что во время резни, итальянские офицеры плакали, молились и пели. Многие выкрикивали имена своих матерей, жён и детей[15]. По рассказу Формато, три офицера обнялись и заявили, что они были товарищами при жизни, и теперь пойдут вместе в рай, в то время как другие копались в траве, словно пытаясь убежать. В одном месте, Формато вспоминал: «Немцы обошли нас, предлагая медицинскую помощь раненым. Когда около 20 человек поползли вперёд, пулемётный залп прикончил их»[15]. Многие дали Формато свои личные вещи для передачи семьям в Италии. Однако немцы конфисковали предметы и Формато не мог уточнить число убитых офицеров[9].

Казни офицеров продолжались до момента, когда немецкий офицер пришёл и помиловал итальянцев, которые могли доказать, что они были из Триеста и Тренто, аннексированных Гитлером после 8 сентября. Видя эту возможность Формато плакал и умолял офицера, остановить убийства и спасти несколько оставшихся офицеров . Немецкий офицер ответил, что он проконсультируется со своим командиром. Во время отсутствия немецкого офицера Формато молился и читал Аве Мария. Когда офицер вернулся, через полчаса, он сообщил Формато что расстрел офицеров приостановлен. Число итальянских выживших офицеров составило 37, в их числе и капеллан Формато. После передышки немцы поздравили оставшихся итальянцев и предложили им сигареты[9].

После отстрочки немцы заставили 20 итальянских моряков погрузить тела офицеров на плоты и вывезти их в море. Немцы взорвали плоты с итальянскими моряками на них[5][9][16]. Австриец Альфред Рихтер, один из участников резни рассказал, что солдат, который пел арии для немцев в местных тавернах, был вынужден петь, в то время как его товарищей казнили[9]. Судьба этого солдата неизвестна[9]. Рихтер добавил, что он и его товарищи в ходе событий ощущали делирий и всемогущество. Большинство солдат полка были австрийцами[9]. По словам Рихтера, итальянцы были убиты после сдачи солдатам 98-го полка. Он рассказал, что тела убитых выстрелом в голову были брошены в кучи. Солдаты 98-го полка начали снимать сапоги павших итальянцев для собственных нужд. Рихтер также отметил, что группы итальянцев захваченных в карьерах и садах деревни Франгата были расстреляны из пулемётов. Убийства продолжались в течение двух часов во время которых звук пулемётов и крики жертв были слышны в домах деревни[17].

Тела около 5000 казнённых были сожжены в массовых погребальных кострах, после чего в воздухе острова стоял густой запах горящей плоти[9] или были выброшены в море[7][9][18]. Многие, по словам Амоса Pampaloni, одного из оставшихся в живых, были казнены перед глазами греческого населения в гавани города Аргостоли 23 сентября 1943 года и их тела остались разлагаться на маленьких улочках, после чего смрад был невыносимый до того, что он не мог оставаться там достаточно долго, чтобы сфотографировать бойню[19]. Тела были также брошены в море обвязанные камнями[9]. Кроме того, немцы не разрешили солдатам Акви хоронить своих мертвецов[9]. Капеллан взял на себя обязанность искать тела и кости разбросанные по всему острову[9]. Несколько солдат были спасены с помощью греческого населения и греческих партизан ЭЛАС[14]. Один из выживших был доставлен водителем такси тяжело раненным в кефалонийский дом, где пережил войну, и живёт сегодня в Комо (озеро)[7]. Ещё 3 тыс. итальянских пленных утонули, когда французские корабли «Синфра» (Sinfra) и «Ардена», перевозя их в лагеря для военнопленных, затонули после того как подорвались на минах в Адриатическом море[20]. Эти потери и подобные им из итальянских гарнизонов Додеканеса, были также результатом германской политики, после того как Гитлер дал указание местным немецким командирам отказаться от «всех мер предосторожности» во время транспортировки заключенных, «независимо от потерь»[20].

Последствия

События в Кефалонии были повторены, в меньшей степени, в другом месте. На Керкире, 8-тысячный итальянский гарнизон состоял из трёх подразделений, в их числе 18-й полк Акви. 24 сентября немцы высадились на острове (под характерным кодовым названием «Операция Измена»), а на следующий день они были в состоянии вынудить итальянцев к капитуляции. [21] Все 280 итальянских офицеров на острове были казнены в течение двух дней, по приказу генерала Ланца, в соответствии с директивой Гитлера. [21] Тела были выброшены в море.[21] Подобные казни офицеров также произошли после боя за остров Кос, когда итальянский командир и 90 его офицеров были расстреляны. [22] В октябре 1943 года, после того как Муссолини был освобождён и создал фашистскую Республику в Северной Италии, немцы предоставили остальным итальянским заключенным три выбора:

  1. Продолжать борьбу на стороне Германии
  2. Принудительный труд на острове
  3. Концентрационные лагеря в Германии

Большинство итальянцев предпочли второе предложение.[9] В январе 1944 года , Бенито Муссолини получил доклад капеллана после того как Аурелио Гароббио, швейцарский фашист из итало-язычного кантона Тичино, информировал его о событиях. Муссолини был разъярён тем что было сделано немцами, хотя он считал офицеров Акви , более чем её солдат предателями. Тем не менее в разговоре с Гароббио, после того как последний заметил что немцы не проявляли пощады, он сказал : "Но наши мужи защитили себя, вы знаете. Они потопили несколько немецких десантных кораблей . Они сражались так, как итальянцы умеют сражаться "[sic].[9]

Судебное преследование

Майор Харальд фон Гиршфельд никогда не был осуждён за свою роль в массовых убийствах: в декабре 1944 года он стал молодым генералом вермахта. Был убит на Дукельском перевале (Польша) в 1945 году[6]. Только командир Хиршфельда, генерал Хуберт Ланц, был приговорён к 12 годам лишения свободы за так называемое «Юго-Восточное дело» (зверства вермахта в Греции, Югославии и Албании) на Нюрнбергском процессе, за резню Кефалонии, а также участие его людей в других зверствах в Греции, таких как Резня в Коммено 16 августа 1943 года. .[4] Он был освобожден в 1951 году[6] и умер в 1982 году. Полковник Барге не был на острове, когда бойня имела место. Впоследствии он был награждён Рыцарским Крестом за его службу на Крите. Он умер в 2000 году.[8]

Причиной мягкого приговора Ланца было то, что суд в Нюрнберге был введён в заблуждение ложными показаниями и не верил, что резня произошла, несмотря на книгу отца Формато, опубликованную в 1946 году, за год до суда.[9][23] Поскольку были сомнения в том, кем был дан приказ, Ланцу было предъявлено обвинение только в гибели Гандина и офицеров.[9]

Ланц также солгал суду, заявив, что он отказался подчиниться приказу Гитлера казнить заключенных, был возмущён им. Он утверждал, что рапорт в группу армий Е, о том что 5000 солдат были расстреляны, был лишь уловкой, чтобы ввести в заблуждение командование армии, чтобы скрыть тот факт, что он не подчинился приказу фюрера. Он добавил, что менее десятка офицеров были расстреляны, а остальная дивизия Акви была доставлены в Пирей через Патры[23]. В показаниях, Ланцу помогали под присягой другие весьма уважаемые немцы, образцовые в послевоенной жизни, такие, как генерал фон Бутлар из личного персонала Гитлера, который участвовал в Адреатинах (Массовое убийство в Ардеатинских пещерах). Эти немцы были с Ланцем в сентябре 1943 года, и поклялись, что резня не имела места. Кроме того, по неизвестным причинам, итальянская сторона так и не представила никаких доказательств о массовых убийствах на Нюрнбергском процессе. Предположительно, итальянцы, не оправившиеся от неблагоприятных условий перемирия, отказались сотрудничать с судом. Учитывая обстоятельства, суд принял позицию Ланца, что он предотвратил убийства и, что событие не произошло. В результате Ланц получил более мягкое наказание, нежели генерал Рендулич.Защита Ланца подчеркнула тот факт, что обвинение не представило какого-либо доказательства резни и утверждала, что у Гандина не было никакого приказа о применении силы от военного министерства в Бриндизи. Поэтому, по логике защиты, он был мятежником, который не имел право считаться военнопленным в соответствии с Женевскими конвенциями.[23] Немцы оправдывая своё поведение, утверждали, что итальянцы вели переговоры о сдаче острова британцам[14]

Это немецкое заявление не лишено оснований. В материковой Греции, целая дивизия перешла к греческим партизанам (см. Разоружение дивизии Пинероло), а на Додеканеских островах итальянцы объединили свои силы с англичанами, после чего понадобилась двухмесячная додеканесская операция, чтобы выбить их. Попытка дортмундского государственного обвинителя Облуда вернуться к рассмотрению дела в 1964 году сошла на нет, а политический климат в Германии в то время был в пользу «оставить войну позади»..[15]

В 2002 году дортмундский прокурор Ульрих Мааос возобновил дело против людей, ответственных за массовое убийство.[6][14] В своем офисе, наряду с картой мира, Мааос отобразил карту Кефалонии с датами и местами казней, а также имена жертв.[14] Никаких обвинений и арестов не последовало в результате следствия Мааоса[18] Из 300 живых членов 1-й дивизии Gebirgs 10 были допрошены и могли бы быть подвергнуты обвинению. В настоящее время самому молодому члену Gebirgs − 80 лет.[6]

Спустя 70 лет, в 2013 году, военный суд в Риме заочно приговорил бывшего капрала вермахта Альфреда Шторка (Alfred Stork) к пожизненному заключению. Шторк был признан виновным в организации массовой казни 117 итальянских офицеров на греческом острове Кефалиния, которая произошла 24 сентября 1943 года. Сам бывший капрал, которому сейчас 90 лет, проживает в Германии и не стал приезжать на суд. При этом ранее Шторк в беседе с представителями немецких правоохранительных органов признавал, что был в специальном отряде, который расстрелял офицеров. Он объяснял, что вермахт рассматривал итальянцев как предателей. Однако военный суд в Риме не принял его показания во внимание[24].

Память

В 1950 году останки около 3000 солдат, в том числе 189 офицеров, были эксгумированы и отправлены в Италию для погребения в итальянском кладбище войны в Бари. Останки генерала Гандина никогда не были идентифицированы.[6]

Резня была в значительной степени игнорировалась со стороны прессы и системы образования Италии до 1980 года, когда президент Италии Алессандро Пертини, бывший итальянский партизан, посетил мемориал в Кефалонии. Несмотря на признание события ещё Пертини, только в марте 2001 года другой президент Италии, Карло Чампи, посетил мемориал снова, скорее всего, под влиянием гласности, порождённой предстоящим выходом голливудского фильм «Мандолино капитана Корелли»[9] В ходе церемонии Чампи, говоря о солдатах дивизии Акви, заявил, что «их сознательное решение было первым актом сопротивления со стороны Италии освобожденной от фашизма, и что они предпочли сразится и умереть за свою родину».[17]

Резня дивизии Акви стала предметом новых исследований[25] и по праву считается ярким примером итальянского Сопротивления во время Второй мировой войны.[26]

Президенты Греции и Италии периодически принимают участие в торжественных церемониях, происходящих в Кефалонии у памятника дивизии Акви.[27][28] Научная конференция о бойне была проведена 2-3 марта 2007 года в городе Парма[29] Греко-итальянское общество Кефалонии содержит выставку под названием «Выставка Mediterraneo», рядом с Католической Церквью в Аргостоли, где фотографии, газетные статьи и документы, демонстрируют историю бойни.[30]

В искусстве

См. также

Напишите отзыв о статье "Бойня дивизии Акви"

Примечания

  1. ↑ [www.bfg-bayern.de/rundfunk/191003.htm Massacre details]. [www.webcitation.org/6AW7eEeyf Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (нем.)
  2. ↑ O’Reilly Charles T. [books.google.gr/books?id=4lM8W693F0wC&pg=PA101&lpg=PA101&dq=Aqui+Cephallonia&source=web&ots=lk5w9jtsXn&sig=cWhZcJNgBlQ3W6iY4S4qv7tNXis&hl=el&sa=X&oi=book_result&resnum=5&ct=result Forgotten Battles: Italy’s War of Liberation, 1943–1945]. — Lexington Books, 2001. — ISBN 0739101951, 9780739101957.
  3. ↑ [www.greekembassy.org/Embassy/content/en/Article.aspx?office=1&folder=19&article=20394 Italian presidents to attend events on Cephallonia Wednesday 24 April, 2007]. Greek Embassy in Washington DC. [www.webcitation.org/6AW7egO17 Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].
  4. ↑ 1 2 [www.nrw.vvn-bda.de/texte/gebirgsjaeger.htm Mörder unterm Edelweiß – noch immer unter uns ("Murderers under the Edelweiss — still among us")]. [www.webcitation.org/6AW7lOFn2 Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (нем.)
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Tucker Spencer. [books.google.com/books?id=U0xblxV_pLgC&pg=PA313&dq=Gandin+Acqui&sig=ACfU3U1aDm_ZosV4KLvgYm3ysRik4H4LEg#PPA313,M1 Encyclopedia of World War II: A Political, Social, and Military History]. — Published by ABC-CLIO,, 2005. — P. 313–314. — ISBN 1576079996.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [members.iinet.net.au/~gduncan/massacres.html Massacres and atrocities of WWII]. — «Almost unknown outside of Italy, this event ranks with Katyn as one of the darkest episodes of the war" also "The German 11th Battalion of Jäger-Regiment 98 of the 1st Gebirgs (Mountain) Division, commanded by Major Harald von Hirschfeld, arrived on the island and soon Stukas were bombing the Italian positions»  [www.webcitation.org/6AW7ge0hg Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].
  7. ↑ 1 2 3 4 [tovima.dolnet.gr/print_article.php?e=B&f=15373&m=S05&aa=1 To Vima: The massacre of the Acqui Division]. [www.webcitation.org/6AW7lzbF0 Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (греч.) [translate.google.com/translate?hl=en&sl=el&u=tovima.dolnet.gr/print_article.php%3Fe%3DB%26f%3D15373%26m%3DS05%26aa%3D1&sa=X&oi=translate&resnum=1&ct=result&prev=/search%3Fq%3Dtovima.dolnet.gr/print_article.php%253Fe%253DB%2526f%253D15373%2526m%253DS05%2526aa%253D1%26hl%3Den%26safe%3Doff%26rlz%3D1B3GGGL_enCA205CA242 Translation by Google]
  8. ↑ 1 2 3 4 5 [www.hiergeblieben.de/pages/textanzeige.php?limit=20&order=datum&richtung=ASC&z=722&id=15801 Ein Offizier im falschen Licht]. Lippische Landes-Zeitung. [www.webcitation.org/6AW7nBdKQ Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (нем.) [translate.google.com/translate?hl=en&sl=de&u=www.hiergeblieben.de/pages/textanzeige.php%3Flimit%3D20%26order%3Ddatum%26richtung%3DASC%26z%3D722%26id%3D15801&sa=X&oi Translation by Google]
  9. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 Farrell Nicholas. [books.google.com/books?id=aSlIzmsxU8oC&pg=PA427&lpg=PA427&dq=%22Massacre+of+the+Acqui+Division%22&source=web&ots=nFeQYEW9UE&sig=5Af3rE26ajXOmFiTlMuu1XfYQkc&hl=en&sa=X&oi=book_result&resnum=2&ct=result Mussolini: A New Life]. — Sterling Publishing Company, Inc., 2004. — P. 423–428. — ISBN 1842121235. Comments: («common cause», Ambrosio’s tactics and Badoglio’s paradox on page 423), (Corfu info and poll on bottom of page 424) (no match reference, Hitler’s orders, [books.google.com/books?id=aSlIzmsxU8oC&pg=PA425&dq=Alfred+Richter+delirium+of+omnipotence+like+most,+an+Austrian+actually&sig=ACfU3U27mDPYZ-I24HxyOJXfVwShuPRwrQ «delirium of omnipotence» and Austrian origin] on page 425) ([books.google.com/books?id=aSlIzmsxU8oC&pg=PA427&dq=The+Germans+had+refused+to+allow+the+Acqui+to+bury+its+dead&sig=ACfU3U2Ht1HOIN2yZsXAt1ofVgQYCnEjDA Refusal to bury dead] on page 427)
  10. ↑ [www.anpi.it/acqui_agostini.htm A.N.P.I. — Il sacrificio della Divisione Acqui](недоступная ссылка — история). [web.archive.org/20010412154227/www.anpi.it/acqui_agostini.htm Архивировано из первоисточника 12 апреля 2001].  (итал.)
  11. ↑ Schreiber Gerhard. [books.google.gr/books?id=qiuUQFBb2P8C Die italienischen Militärinternierten im deutschen Machtbereich 1943 bis 1945: Verraten, verachtet, vergessen]. — Oldenburg Wissenschaftsverlag, 1990. — P. 157–159. — ISBN 978-3486553918.  (нем.)
  12. ↑ [www.hfmeyer.com/greek/publications/mousiotitsia/index.html Meyer, Hermann Frank: Die 1. Gebirgs-Division in Epirus im Sommer 1943]
  13. ↑ [www2.rizospastis.gr/story.do?id=382186&publDate=8/1/00 Interview with the ‘real’ Corelli]. Rizospastis. [www.webcitation.org/6AW7nhj0v Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (греч.)
  14. ↑ 1 2 3 4 5 [www.holocaust.gr/59-2003.pdf Greek Holocaust] (PDF). Holocaust.gr. — «Η δικαιολογία της γερμανικής Διοίκησης για τη σφαγή που έγινε είναι ότι οι Ιταλοί είχαν έρθει σε επαφή με τους ΄Αγγλους και έκαναν διαπραγματεύσεις μαζί τους για την παράδοση του νησιού στους Συμμάχους. Τους Καλοκαιρινούς μήνες, κατά τη διάρκεια της ναζιστικής Κατοχής. Translation : The German justification for the massacre that happened was that the Italians came in contact with the British and were negotiating the surrender of the island to the allies during the German occupation of Kefalonia in the summer of 1943. and "Ο Εισαγγελέας της γερμανικής πόλης Ντόρτμουντ εισάγει σε δίκη τους υπεύθυνους για τα εγκλήματα που διεπράχθησαν στην Κεφαλλωνιά σε βάρος της ιταλικής Μεραρχίας ΄Ακουι στη διάρκεια του Β΄ Παγκοσμίου Πολέμου. Στον τοίχο του γραφείου, του Ultrich Maaos, είναι αναρτημένοι δυο χάρτες. Ο ένας δείχνει την υφήλιο και ο άλλος απεικονίζει τη νήσο Κεφαλληνία, πάνω στον οποίο αναγράφονται οι ημερομηνίες σφαγής της Μεραρχίας ΄Ακουι από την Βέρμαχτ (Μεραρχία “Εντελβάις”), καθώς και ονόματα Ιταλών στρατιωτικών που εκτελέστηκαν όπως και οι τοποθεσίες που 4 πηγή: holocaust.gr σφαγιάσθηκαν. (Μια εβδομάδα διήρκεσαν οι εκτελέσεις. Ελάχιστοι Ιταλοί διεσώθησαν κι αυτό χάρη στην ανθρωπιά των κατοίκων του νησιού και στη δραστηριότητα του Ε.Λ.Α.Σ.).»  [www.webcitation.org/6AW7rHzfV Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (греч.)
  15. ↑ 1 2 3 4 5 [www.spiegel.de/spiegel/print/d-27286857.html?name=B%26auml%3Bche+von+Blut Bäche von Blut]. Der Spiegel. [www.webcitation.org/6AW7ri9zT Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].  (нем.) [translate.google.com/translate?hl=en&sl=de&u=www.spiegel.de/spiegel/0,1518,251071,00.html&sa=X&oi Google translation]
  16. ↑ Mosley Ray. [books.google.com/books?id=UmxaWvOL_IgC&pg=PA21&dq=Acqui+Division&lr=&sig=ACfU3U3Q7JMbwiwaxJ3U3v17dBRu9m8uiA#PPA22,M1 Mussolini: The Last 600 Days of Il Duce]. — Taylor Trade Publications, 2004. — P. 22. — ISBN 1589790952.
  17. ↑ 1 2 [news.bbc.co.uk/1/hi/world/monitoring/media_reports/1243615.stm Nazi massacre on island idyll] BBC News Monday, 26 March, 2001, 16:01 GMT
  18. ↑ 1 2 Venturi Marcello. [www.e-kivos.gr/products.php?action=view_listing&products_id=563&products_category_1=6 White Flag in Kefalonia].  (греч.) (Mentions the fires) [translate.google.com/translate?hl=en&sl=el&u=www.e-kivos.gr/products.php%3Faction%3Dview_listing%26products_id%3D563%26products_category_1%3D6&sa=X&oi Google translation].
  19. ↑ Willan, Philip. [www.guardian.co.uk/world/2001/apr/11/worlddispatch.philipwillan The real Captain Corelli], The Guardian (11 April 2001). Проверено 12 мая 2010. The Guardian UK Quote: "In an entry dated September 23, 1943, Corporal Richter registers the execution of Italian soldiers in Argostoli harbour, in full sight of Greek civilians and with the bodies left to rot in the autumn heat. "In one of the small streets the smell is so bad that I can’t even take a picture, « he reports.»
  20. ↑ 1 2 [www.wlb-stuttgart.de/seekrieg/kriegsrecht.htm#230943 Verletzung der Menschenrechte im Seekrieg 1939–1945: Transporte von Kriegsgefangenen Internierten oder Flüchtlingen]. [www.webcitation.org/6AW7srfp7 Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].
  21. ↑ 1 2 3 [www.lexikon-der-wehrmacht.de/Gliederungen/Gebirgsdivisionen/Zusatz1GebD-R.htm Kriegsverbrechen der 1. Gebirgs-Division auf dem Balkan («War Crimes of the 1. Mountain Division in the Balkans»)]
  22. ↑ [members.iinet.net.au/~gduncan/massacres.html#Greece Massacres and Atrocities of WWII]
  23. ↑ 1 2 3 Lamb Richard. [books.google.com/books?id=J3lZfe7chxwC&pg=PA134&lpg=PA134&dq=%22Cephalonia+Massacre%22&source=web&ots=OOVIosz8mG&sig=2YUNDQGuHCeVGORo6IAq9v1PhRc&hl=en&sa=X&oi=book_result&resnum=8&ct=result War in Italy, 1943–1945: A Brutal Story]. — Da Capo Press, 1996. — P. 134–135. — ISBN 0306806886.
  24. ↑ [lenta.ru/news/2013/10/18/criminal/ Бывший капрал вермахта осужден за расстрел пленных итальянских офицеров]
  25. ↑ [www.ricercaitaliana.it/prin/dettaglio_prin_en-2005111325.htm Ricerca Italiana]. — «...in about 30 pages, touching mainly upon several of the better known episodes, such as the massacre of the Acqui division in Cefalonia and Corfu, as well as the fate of several other military units»  [www.webcitation.org/6AW7tOOlj Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].
  26. ↑ Rossi, Elena Aga and Agarossi, Elena. [books.google.com/books?id=wPoDj5MumJgC&pg=PA6&dq=Acqui+Division&lr=&sig=ACfU3U2WmkQEG5nzVBb8BlyoxvsqgYYQmA#PPA6,M1 A Nation Collapses: The Italian Surrender of September 1943]. — Cambridge University Press, 2000. — P. 6. — ISBN 0521591996.
  27. ↑ [www.hri.org/news/greek/ana/2007/07-04-25.ana.html#11 Greek, Italian presidents to attend events on Cephallonia Wednesday], Athens New Agency (25 апреля 2007). «President of the Republic Karolos Papoulias will travel to the Ionian island of Cephallonia on Wednesday, where together with Italian President Giorgio Napolitano he will attend events commemorating the sacrifice of Italian soldiers of the 'Acqui' Division and Greek resistance fighters against the German occupation. Thousands of Italian soldiers of the brigade 'Acqui' who had surrendered to German occupation forces on the island in September 1943 after Italy’s capitulation, were massacred by the Nazis. Two hundred Greek resistance fighters were also killed by the Germans. The two presidents will hold talks after the various ceremonies. Similar events were held in March 2001 in the presence of then presidents of the two countries Kostis Stephanopoulos and Carlo Azeglio Ciampi.».
  28. ↑ [www.kefalonia.net.gr/it/infoID.asp?CatID=1&ScatID=22&EntityID=59 Monumento della Divisione Aqui]. [www.webcitation.org/6AW7uSNg4 Архивировано из первоисточника 8 сентября 2012].
  29. ↑ [www.mykefalonia.com/modules/news/article.php?storyid=4534 Conference], My Kefalonia.
  30. ↑ Gill, John and Edwards, Nick. [books.google.com/books?id=afq8l2Wn3_UC&pg=PA196&lpg=PA196&dq=Massacre+of+the+Acqui+Division&source=web&ots=wN-SSHcMBA&sig=Zduk4t690syRaKhJml0MAK3G8aA&hl=en&sa=X&oi=book_result&resnum=2&ct=result The Rough Guide to the Ionian Islands: Kefallonia-Corfu-Ithaca-Lefkas-Paxos-Zakynthos]. — Rough Guides, 2003. — P. 196. — ISBN 1843530678.

Ссылки

  • [worldwartwozone.com/forums/war-crimes-and-trials/6963-criminal.html War crimes forum]
  • [www.divisioneacqui.com/ L’eccidio della Divisione Acqui]  (итал.)
  • [www.kefalonianet.gr/el/infoID.asp?CatID=1&ScatID=58&EntityID=73 Monument to the Acqui Division]  (греч.)
  • [commons.wikimedia.org/wiki/File:Monumento_Eccidio_Cefalonia_Verona.JPG Monument Massacre to the Acqui Division, sculptor: Mario Salazzari, 1966 Verona (ITALY)]


<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

 Для улучшения этой статьи желательно?:

Отрывок, характеризующий Бойня дивизии Акви

По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Бойня_дивизии_Акви&oldid=80755859»