Гаккель, Всеволод Яковлевич

Всеволод Гаккель
Ленинград, 1987 г. (фото И. Мухин)
Основная информация
Полное имя	Гаккель, Всеволод Яковлевич
Дата рождения	19 февраля 1953(1953-02-19) (71 год)
Место рождения	Ленинград, СССР
Страна	СССР СССР Россия Россия
Профессии	виолончелист
Жанры	рок-музыка, фолк-рок, арт-рок, рок-н-ролл
Псевдонимы	Сева Гаккель
Коллективы	«Аквариум», «Турецкий чай», «Оркестр Вермишель»
Сотрудничество	«Химера», БГ, «Кино», Сергей Курёхин

Всеволод (Сева) Яковлевич Гаккель (19 февраля 1953 года, Ленинград) — советский и российский рок-музыкант, наиболее известный по игре на виолончели в группе «Аквариум». Основатель клуба «TaMtAm», первой в России независимой организации рокеров. В настоящее время арт-директор клуба «Китайский Летчик Джао Да» в Петербурге.

Биография

Ранние годы

Всеволод Гаккель родился 19 февраля 1953 года в Ленинграде, в семье известного советского океанографа Якова Яковлевича Гаккеля, который в свою очередь приходился сыном не менее известному изобретателю и авиаконструктору Якову Модестовичу Гаккелю. В детстве окончил музыкальную школу по классу виолончели, в подростковом возрасте начал интересоваться группой The Beatles, играл на бас-гитаре в школьной бит-группе Vox, в которой также состояли три его одноклассника: Владимир Ульев (ударные), Никита Воейков и Владимир Рыжковский (оба гитара). После получения аттестата поступил в кинотехникум на отделение «Монтаж и эксплуатация киноустановок», но, так его и не закончив, на два года ушёл служить в советскую армию. Проходил службу в городе Марнеули, в составе гарнизонной группы играл на бас-гитаре во время танцевальных вечеров.

В мае 1973 года Гаккель вернулся в Ленинград и устроился в Дом грампластинки, где работал сначала экспедитором, а потом грузчиком. Осенью того же года, присоединившись к оркестру музыкальной школы, познакомился со скрипачом Никитой Зайцевым (группа «Большой железный колокол») — началось его приобщение к ленинградскому рок-андеграунду. Вместе с Зайцевым попытался поступить в музыкальное училище им. Римского-Корсакова, но неудачно. Летом 1974 года вступил в фолк-рок-группу «Акварель», которую организовали Анатолий Быстров (экс-«Пришельцы») и Юрий Берендюков (экс-«Ну, погоди!»). В январе 1975 года на концерте в клубе «Эврика» познакомился с Борисом Гребенщиковым и Дюшей Романовым, и, спустя несколько месяцев, перешёл к ним в «Аквариум».

Работа в «Аквариуме»

Членом «Аквариума» Гаккель был в 1975—1986 и 1987—1989 годах, на это время приходится наиболее яркий период в его творческой деятельности. Дебютное выступление в составе группы состоялось 2 мая 1975 года на пляже в Ольгине, первой студийной записью, в создании которой принял участие музыкант, стал магнитоальбом «С той стороны зеркального стекла» (но, поскольку микрофон на студии был всего один, и не было аппаратуры для наложения звуковых дорожек, виолончели там почти не слышно). Первое время группе не хватало сыгранности, как правило, Гаккель просто выбирал какой-нибудь гитарный риф и пытался продублировать его на виолончели. Во время концертов ему обычно не доставалось своего усилителя, и приходилось играть в один комбинированный с кем-то другим либо подключаться в общую линию. В свободное от «Аквариума» время Гаккель принимал участие в сведении и записи трёх альбомов группы «Кино» («45», «46» и «Начальник Камчатки»), а также помог в создании одной пластинки «Алисы» («Энергия»). В 1985 году, в период временного распада «Аквариума», сотрудничал с гитаристом и звукорежиссёром Вячеславом Егоровым, записав для проекта «Акустическая комиссия» альбом «Инородное тело».

Фактически оставил группу во время записи альбома «Равноденствие» в 1987 году. Пик ссоры приключился во время записи песни «Партизаны полной Луны», когда все находившиеся в студии музыканты посмеялись над вокальными данными Гаккеля.

Возможно, в тот период у меня был синдром, который соответствовал какому-то психическому отклонению. И тогда насмехаться надо мной начинали все. Это не была реакция какого-то одного человека. Я обострённо реагировал, когда реагировали на меня. Это была моя защитная реакция, хотя порой всё это напоминало паранойю.

Не дожидаясь окончания записи песни, он неторопливо положил виолончель в чехол и ушёл.

Я находился в идеальном расположении духа и безошибочно знал, что именно делаю. Я не связываюсь с идиотизмом… К сожалению, по прошествии двух десятилетий я всё дальше ухожу в сторону от этого детектора. Но в то время я абсолютно точно знал, что это — единственно правильный путь, по которому мне следует пройти.

Лидер «Аквариума» Борис Гребенщиков впоследствии вспоминал об уходе музыканта с сожалением:

Было очень тяжело — Гаккель то приходил, то уходил. Я периодически его заманивал обратно, было жалко: группа-то хорошая. «Давай ещё раз попробуем!» … Суть конфликтов на «Равноденствии» состояла в том, что Сева и Дюша не очень чисто пели. На ровном месте они начинали орать друг на друга, чуть ли не до драки — вместо того, чтобы заранее выучить свои партии…

Тем не менее в изданных записях группы две песни были исполнены Гаккелем именно как вокалистом — это «Два тракториста» с альбома «Треугольник», повторенная потом во время «Последних концертов» 1997 года, а также «В поле ягода навсегда» во время концерта в ДК им. Луначарского 7 января 1982 г., зафиксированного на альбоме "«Арокс и Штер». Александр Кушнир в своей книге «Хедлайнеры» назвал Гаккеля вторым по значимости человеком в группе, а также носителем духа подлинного «Аквариума».

Поздние годы

После ухода из «Аквариума» Гаккель присоединился к ленинградской блюзовой группе под названием «Турецкий чай» и весной 1991 года, находясь в их составе, выступил во Дворце спорта «Юбилейный», на фестивале, организованном в честь десятилетия Ленинградского рок-клуба. В том же году принял участие в записи альбомов Gypsy Love пианиста Юрия Степанова (экс-«Мифы») и Ballerina’s Dream певицы Ольги Першиной, после чего на некоторое время прекратил музыкальную деятельность. Летом 1991 года Всеволод Гаккель много путешествовал по западным странам, посетил знаменитый музыкальный клуб CBGB, а осенью при поддержке Александра Кострикина (директора Василеостровского молодёжного центра) и Захара Коловского (члена общества «А-Я») организовал в Санкт-Петербурге свой собственный независимый рок-клуб, где проводил концерты многих молодых групп. Вскоре клуб получил официальный статус и название «TaMtAm», после чего существовал на протяжении пяти лет, закрывшись весной 1996-го. «Тамтам» имел очень большое значение не только в становлении петербургской рок-н-рольной культуры 1990-х, но и в развитии всего русского рока в целом; послужил примером для нового поколения клубных промоутеров и помог состояться многим начинающим музыкантам.

Понаблюдав за молодыми исполнителями, Всеволод Гаккель решил снова заняться музыкой. На протяжении двух лет (1992—1994) он играл в составе пост-панковой группы «Никогда не верь хиппи» и нео-психоделического ансамбля Wine. Позднее стал менеджером коллектива «Химера» и занялся выпуском альбомов некоторых выходцев из «Тамтама», в числе которых «Югендштиль», «The Пауки», «Король и Шут». Кроме того, на протяжении всего этого времени Гаккель участвовал в концертной деятельности группы «Поп-механика», вплоть до смерти её основателя Сергея Курёхина. В начале 1997 года присоединился к оркестру «Вермишель», сыграв для них на первых двух альбомах. Позднее вышел из состава, однако время от времени продолжал выступать на концертах коллектива. В июне 1997 года выступал в Москве и Санкт-Петербурге совместно с «Аквариумом», на концертах, организованных в честь двадцатипятилетия группы. В феврале 1997 года провёл двухдневный фестиваль «Другая музыка», в 1998—1999 года был артистическим директором проекта S.K.I.F. (ежегодного международного фестиваля имени Сергея Курёхина). В 2004 году Гаккель выступал в составе супергруппы The Optimystica Orchestra, собранной Евгением Фёдоровым из бывших участников «Тамтама». Годом позднее поучаствовал в создании дебютного альбома группы «Полубоги вина».

В октябре 2000 года на прилавках магазинов появилась книга Всеволода Гаккеля «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом», которая представляла собой не просто автобиографию музыканта с описанием его взаимоотношений с «Аквариумом», но также затрагивала многие другие темы, связанные с развитием питерского рока. Изначально мемуары были выпущены издательским домом «Сентябрь», но впоследствии несколько раз переиздавались силами других книжных компаний. Книга особенно интересна тем, что в отличие от остальной литературы, посвящённой «Аквариуму», она не является «каноническим текстом», то есть не заверена самим Борисом Гребенщиковым. В частности, некоторые аспекты существования группы подвергаются жесточайшей критике, так, например, автором выражается негативное отношение к высокой текучести состава, вызванной неспособностью Гребенщикова собрать стабильную музыкальную команду.

Кроме работы с молодыми музыкантами, Гаккель также занимался организацией гастролей известных западных исполнителей. В 1995 году он пригласил в Санкт-Петербург Питера Хэммилла и устроил концерт группы Van der Graaf Generator — мероприятие сопровождалось финансовыми трудностями, но в целом прошло успешно. В 2000 году Гаккель устроился на работу в продюсерский центр «Лаборатория звука», в составе которого организовывал концерты King Crimson, Jethro Tull, Джона Маклафлина, Дэвида Силвиана, Дэвида Бирна, Брайана Ино и всё тех же Van der Graaf Generator. В 2003 году организовал приезд в Санкт-Петербург Пола Маккартни и поучаствовал в создании посвящённого этому событию документального фильма.

В 2010—2012 годах работал арт-директором клуба «Китайский лётчик Джао Да» в Санкт-Петербурге. С марта 2010 года Сева начал издавать собственную программу, публикуемую в Интернете в формате подкаста. Программу он назвал «Признаки Времени» — программа об искусстве и творчестве, куда в оранжевую студию аудиожурнала ПодФМ на Петроградке он приглашает своих гостей, которые в большинстве случаёв являются его давними друзьями и коллегами по музыкальному цеху. С 2012 года запустил питерское отделение международного интернет-ТВ-проекта Balcony TV.

Личная жизнь

Первая жена — Людмила Шурыгина (позже — жена Бориса Гребенщикова).

Вторая жена — Елена Гудкова-Гаккель.

Гринчелло

Гринчелло (Greencello) — уникальная в своем роде виолончель, принадлежащая Всеволоду Яковлевичу.

Её отличительные признаки:

• Обечайки, окрашенные в зелёный цвет.
• Передняя дека, покрытая узором в стиле «TaMtAm».

Ссылки

• [www.aquarium.ru/documents/people/gakkel/ Всеволод Гаккель] — страница на официальном сайте группы «Аквариум»
• [www.zvuki.ru/A/P/1281 Всеволод Гаккель] — страница на сайте Звуки.Ру
• [art.podfm.ru/ Сева Гаккель] — Все подкасты Севы Гаккеля на PodFM.ru
• [www.fuzz-magazine.ru/ru/articles/55-2009-07-09-19-22-40/3895-2010-05-19-19-32-09 Интервью] — 2010 год, журнал FUZZ
• [okolo.me/2011/02/seva-gakkel-o-pokolenii-tamtam%E2%80%99a-bg-i-neobyknovennoj-sile-sotvorchestva Интервью ] — Интервью Севы Гаккеля 2011 на сайте об искусстве okolo.me
• [aquarium.lenta.ru/gakkel.htm Интервью] — Интервью с Всеволодом Гаккелем в рамках спецпроекта Lenta.ru «Re:Аквариум» (25 июня 2012 г.)

Отрывок, характеризующий Гаккель, Всеволод Яковлевич

– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.