Галимберти, Луиджи

Его Высокопреосвященство кардинал Луиджи Галимберти Luigi Galimberti<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Кардинал-священник с титулом церкви Санти-Нерео-эд-Акиллео.</td></tr>
Архивариус Святой Римской Церкви
25 июня 1894 года — 7 апреля 1896 года
Церковь:	Римско-католическая церковь
Предшественник:	Архиепископ Агостино Часка
Преемник:	Кардинал Франческо Сенья
Рождение:	26 апреля 1836(1836-04-26) Рим, Папская область
Смерть:	7 мая 1896(1896-05-07) (60 лет) Рим, королевство Италия
Принятие священного сана:	18 декабря 1858 года
Епископская хиротония:	5 июня 1887 года
Кардинал с:	16 января 1893 года
Награды:

Луиджи Галимберти (итал. Luigi Galimberti; 26 апреля 1836, Рим, Папская область — 7 мая 1896, там же) — итальянский кардинал, папский дипломат, богослов и доктор обоих прав. Секретарь Священной Конгрегации по чрезвычайным церковным делам с 28 июня 1886 по 23 мая 1887. Титулярный архиепископ Никеи с 23 мая 1887 по 16 января 1893. Апостольский нунций в Австро-Венгрии с 23 мая 1887 по 16 января 1893. Архивариус Святой Римской Церкви 25 июня 1894 по 7 апреля 1896. Кардинал-священник с 16 января 1893, с титулом церкви Санти-Нерео-эд-Акиллео с 15 июня 1893.

Ранние годы, образование и священство

Родился Луиджи Галимберти 26 апреля 1835 года, в Риме. Его отец был муниципальным служащим.

Окончил Римскую духовную семинарию, (докторантура в философии, 28 декабря 1854 года, в теологии, 9 сентября 1858 года, и обоих прав, как канонического, так и гражданского права, 11 сентября 1861 года).

После рукоположения в священники 18 декабря 1858 года, в Риме, продолжил учёбу. В 1861—1878 — профессор богословия в Collegio Urbano de Propaganda Fide. Редактировал «Journal de Rome» (1881) и «Moniteur de Rome».

Позднее каноник римского Собора Святого Иоанна Крестителя на Латеранском холме и Собора Святого Петра в Ватикане. Придворный прелат Его Святейшества и апостольский протонотарий.

28 июня 1886 года был назначен секретарём Священной Конгрегации по чрезвычайным церковным делам.

Принимал деятельное участие в переговорах, увенчавшихся прекращением «культурной борьбы» в Пруссии, в Берлине, в 1887 году. Вёл трудные переговоры с представителями правительства Германской империи во главе с канцлером Отто фон Бисмарком во время жёсткой борьбы за установление государственного контроля там над Римско-католической церковью.

Епископ

23 мая 1887 года назначен титулярным архиепископом Никеи и апостольским нунцием в Австро-Венгрии, при императорском дворе в Вене. Епископскую ординацию осуществил архиепископ Вены бенедиктинец кардинал Целестин Йозеф Гангльбауэр, которому помогали со-консекраторы: Эдуард Анжерер — титулярный епископ Алали и Антон Йозеф Груша — титулярный епископ Карре, 5 июня 1887 года в кафедральном соборе Святого Стефана, в Вене.

Кардинал

Возведён в сан кардинала-священника на консистории от 16 января 1893 года, получил красную шляпу и титулом церкви Санти-Нерео-эд-Акиллео 15 июня 1893 года.

Назначен архивариусом Святой Римской Церкви 25 июня 1894 года, занимал этот пост до своей смерти 7 мая 1896 года.

Скончался 7 мая 1896 года, в Риме. тело было выставлено для прощания в церкви Сан-Лоренцо-ин-Лучина и похоронен в капелле Священной Конгрегации Пропаганды Веры, кладбище Кампо-Верано, в Риме.

Награды

Кавалер большого креста королевского венгерского ордена Святого Стефана.

Ссылки

• [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bgalim.html Информация]  (англ.);
• [www2.fiu.edu/~mirandas/bios1893.htm#Galimberti Информация]  (англ.).

Отрывок, характеризующий Галимберти, Луиджи

Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.