Дулуман, Евграф Каленьевич
Поделись знанием:
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
| Евграф Каленикович Дулуман | |
| укр. Євграф Каленикович Дулуман | |
 Е. К. Дулуман, 2012 год | |
| Место рождения: |
село Большая Бокова, Любашёвский район, Одесская область, СССР |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Место работы: |
Саратовская духовная семинария (1951-1952) |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
| Альма-матер: |
Одесская духовная семинария |
| Научный руководитель: | |
| Известные ученики: | |
| Известен как: |
деятель в области пропаганды атеизма, критики религии |
| Награды и премии: |
|
Евгра́ф Кале́ньевич (Кале́никович[1]) Ду́луман (фамилия при рождении — Доломан[2][3]; 6 января 1928, Большая Бокова, Любашёвский район, Одесская область, УССР, СССР — 24 июня 2013) — советский и украинский религиовед и философ, доктор философских наук, профессор, отлученный от церкви (1959 г.) кандидат богословия (1951 г.). Заслуженный работник культуры Украины. Марксист. Известен своей деятельностью в области научного атеизма[4][5]. Дулуман вёл активную борьбу с религией в виде диспутов, круглых столов, а также лекций на атеистические темы [6][5].
Содержание
Биография
Детство
Родился 6 января 1928 года в семье крестьянина села Большая Бокова Любашевского района Одесской области УССР[5][7]. Имя было выбрано по святцам[8]. Отец — Калень (Каленик) Доломан (Долуман)[9]был неграмотным, мать обучалась в церковно-приходской школе и позже работала учительницей.
В 1934 году пошёл в первый класс. К началу войны и приходу немцев в 1941 году Евграф закончил 7 классов Боковской средней школы[5][10]:3. Проживал на оккупированной территории и после её освобождения от немецких войск, в 1944 году, поступил в 8 класс Любашёвской средней школы[11][5][10]:33. Однако тяжёлое материальное положение не позволило далее продолжить светское образование. По собственному признанию Дулумана, в вопросах веры и дальнейшего обучения в семинарии на него большое влияние оказал сельский священник отец Алексей[11].
Церковная жизнь
Осенью 1945 года Евграф поступил на Одесские Пастырско-богословские курсы, спустя год реорганизованные в Одесскую духовную семинарию. В это заведение принимали лишь по исполнении 18 лет, поэтому первые пять месяцев обучения, до своего дня рождения, Евграф посещал занятия без официального зачисления. Четырёхлетний курс обучения был пройден за два года[5]. По собственным словам, был глубоко верующим[5], про своё отношение к религии в это время писал: «… я не только верил, я жил религией»[10]:40.
Учился с большим успехом, окончив семинарию досрочно в 1947 году и был направлен в Московскую духовную академию[12][5]. Здесь одновременно с ним учились такие известные в дальнейшем деятели Православной церкви, как митрополит Питирим, протоиерей Дмитрий Дудко, митрополит Сергий, архимандрит Иоанн (Крестьянкин), архиепископ Сергий, Патриарх Киевский и всея Руси-Украины Филарет, доктор богословия Алексей Буевский[5][7].
В ходе обучения сомнения относительно правильности выбора достигли такого масштаба, что весной 1949 года Дулуман предпринял попытку вернуться к светской советской жизни[13] — подал заявление об уходе из Московской духовной академии. Но ректор, митрополит Гермоген, и ряд других академических наставников, в частности Н. П. Доктусов и, в первую очередь, протоиерей Всеволод Шпиллер (научный руководитель кандидатской диссертации) и протоиерей Александр Ветелев, а также товарищи по учёбе, например, М. А. Денисенко, убедили его остаться[5][7][10]:56.
В 1951 году закончил МДА со степенью кандидата богословия, защитив диссертацию на тему «Главные партии англиканской церкви, их экклесиология и критика последней с православной точки зрения»[12][5][14]. Евграф Каленьевич был направлен в Саратовскую духовную семинарию, где работал в качестве доцента и заместителя инспектора[12][5][14]. Читал лекции по русскому языку и христианской философии (основное и нравственное богословие)[5]. Лекции были отмечены благодарностью Патриарха[12][10]:62. Работа здесь длилась один учебный год — с сентября 1951 года по июнь 1952 года[5].
Атеистическая жизнь
Сомнения в вере у Дулумана начались после чтения книг Людвига Фейербаха, Фридриха Энгельса и А. В. Луначарского, против которых он не смог найти аргументов в церковной литературе[15]. В 1952 году Евграф Дулуман демонстративно покинул Саратовскую семинарию, окончательно разуверившись в религии[5][16], о чём письменно уведомил вышестоящие церковные круги[5][16] и через СМИ — широкую общественность[17]. В одесском обкоме КПСС написал заявление о разрыве с религией[14]. В 1953 году вступил в ВЛКСМ[18].
Далее работал бригадиром в колхозе в селе Большая Бокова[5][14]. Там же закончил вечернюю среднюю общеобразовательную школу. По собственному признанию три раза проваливался «на вступительных экзаменах в разные вузы»[19]. В сентябре 1953 года поступил в Одесский кредитно-экономический институт «в котором получил профессию бухгалтера Госбанка СССР», окончив в 1956 году.[5][19][20]. После этого по рекомендации ЛКСМ УССР был принят на 3-й курс философского факультета Киевского университета, который окончил в 1959 году[18][5].
24 марта 1957 года в газете «Комсомольская правда» опубликовал статью «Как я стал атеистом», где подробно рассказал историю своей жизни в Русской православной церкви, а также назвал причины своих сомнений в религиозной вере и уходе из семинарии. Про религию он писал, что она «несёт в себе дурман, который способен действительно опьянить некоторые не слишком сознательные головы». О причастии, молитвах и посте Дулуман говорил, что «здравый смысл немедленно опровергает смысл религии»[21].
С 1958 года выступал с атеистическими публикациями в прессе. 30 декабря 1959 года, среди прочих, был официально анафематствован Священным Синодом Русской православной церкви[17][22][23]. Сам Дулуман очень гордился такой оценкой своей богоборческой деятельности, поскольку считал, что это его поставило в один ряд с ранее отлучённым Л. Н. Толстым[24].
C августа по ноябрь 1959 года работал в должности старшего методиста по атеистической пропаганде Киевского планетария, затем в 1959—1962 годах референтом Киевского областного отделения общества «Знание»[5].
В 1962 году поступил в аспирантуру кафедры научного атеизма КГУ им. Т. Г. Шевченко[5]. В 1964 году защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидат философских наук по теме «Научная критика идеи Бога и её значение для преодоления религиозных пережитков»[5][25].
С января 1964 по октябрь 1969 года работал старшим преподавателем, доцентом, и. о. заведующим кафедрой научного атеизма в Киевском педагогическом институте имени А. М. Горького[5].
В 1965 году коммунистами кафедры научного атеизма и математического факультета рекомендован к вступлению в КПСС. Кандидат в члены партии с 1965 года, с 1966 — член КПСС[10]:26-27.
В 1969—1982 годы работал старшим научным сотрудником и заведующим Отделом научного атеизма Института философии АН УССР[5].
В 1974 году защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора философских наук «Религия как социально-исторический феномен»[25], ему было присвоено учёное звание профессора.
В 1982 году перешёл на должность профессора кафедры философии Украинской сельскохозяйственной академии. Работал заведующим Отдела научного атеизма в Институте философии АН УССР.
В 1998 году был отправлен на пенсию, но продолжил преподавательскую деятельность.
В 2000—2006 годы — профессор кафедры религиоведения философского факультета Восточноукраинского университета имени Владимира Даля[7].
С 2003 года до последних дней — профессор кафедры философии Киевского политехнического института[7][26][27].
В 2008—2011 годах — профессор кафедры философии и религиоведения Донецкого государственного университета информатики и искусственного интеллекта[5][26].
Дулуман скончался 24 июня 2013 года вследствие онкологического заболевания[26][27]. Прощание состоялось 26 июня 2013 года в Центре культуры и искусств Киевского политехнического института[26][27][28]. Похоронен на Байковом кладбище в Киеве.
Семья
В 1957 году, по собственным словам, «женился на девушке, колхознице из Сумской области»[5]. В браке родилось 3 дочери. У Е. К. Дулумана есть 3 внука[5].
Библиография
- Дулуман Е. К. Антиохийская и Александрийская богословские школы и их влияние на христологические споры IV—VI веков. — Московская духовная академия, 1950
- Дулуман Е. К. Главные партии англиканской церкви, их экклесиология и критика последней с православной точки зрения. Кандидатская диссертация. — МДА, 1951
- Дулуман Е. К. Как я стал атеистом // Комсомольская правда. — 1957. 24 марта. — С. 2.
- Дулуман Е. К. [www.ateism.ru/books/Duluman_ru.pdf Почему я перестал верить в бога]. — М.: Молодая гвардия, 1957.
- Дулуман Е. К. Почему я порвал с верой в Христа. — М.: Госполитиздат, 1958.
- Дулуман Е. К. Почему я перестал верить в бога. — М.: Госполитиздат, 1959.
- Дулуман Е. К., Танчер В. К. Опыт конкретного исследования характера религиозных представлений. // Вопросы философии. — 1964. — № 6.
- Дулуман Е. К., Танчер В. К. Опыт конкретного исследования характера религиозных представлений // Вопросы философии. — 1964. — № 10. — С. 118.
- Дулуман E.K. Научная критика идеи бога и её значение для преодоления религиозных пережитков: Автореф. дис. на соиск. уч. степ. канд. филос. наук. КГУ им. Т. Г. Шевченко. — Киев, 1965.
- Дулуман Е. К., Романец В. А. Мотивация верующими своей религиозности и вопросы индивидуальной работы. / Индивидуальная работа с верующими. - М., 1967.
- О критериях религиозности и типологии верующих (участники дискуссии: Черняк В. А. Тепляков М. К., Угринович Д. М., Ярыгин А. Ф., Прокошина Е. С., Балтанов Р. Г., Кристев К., Дулуман Е. К., Ульянов Л. Н. Крывелев И. А., Константинов С. Д., Кобецкий В. Д., Кулапина Т. И., Клибанов А. И., Стойчев Т. С., Герасимов А. И.). // Информационный бюллетень ИНА АОН при ЦК КПСС. 1968. № 2.
- Дулуман Е. К., Лобовик Б. А. О модернизме и консерватизме в современной религии. // Коммунист Украины. – 1968. - № 1.
- Дулуман Е. К., Четырко М. Атеистическая литература издательств Украины (Обзор). // Коммунист Украины. – 1968. - № 8.
- Дулуман Е. К. Воспроизводство религии // Наука и религия. 1968. № 7. С. 9.
- Дулуман Е. К. Об идеологическом приспособлении современного богословия. Доклад на семинаре обкома Запорожской области. – Октябрь 1968.
- Дулуман Е. К. Место внушения и самовнушения в религии.// Информационный бюллетень ИНА АОН при ЦК КПСС — 1969. № 4.
- Дулуман Е. К. Идея бога. Исследовательский и полемический очерк. — М.: Наука, 1970.
- Дулуман Е. К., Дарманский П. Ф. Был ли священником Николай Коперник? // Наука и религия. — 1970. — № 10. — С. 18.
- Дулуман Е. К., Лобовик Б. А., Танчер В. К. Современный верующий. Социально-психологический очерк. — М.: Политиздат, 1970.
- Дулуман Е. К. Научный атеизм и борьба за мировоззрение масс. — Киев: Политиздат, 1974.
- Дулуман Е. К. Духовная культура и религия. — Киев, Наукова думка, 1974 (соавтор и научный руководитель авторского коллектива).
- Дулуман Е. К., Роменец В. А. Мотивация верующими своей религиозности и вопросы индивидуальной работы. - С. 82—90. / Индивидуальная работа с верующими. Изд. 2-е. - М., 1974. - 197 с.
- Дулуман Е. К. Религия как социально-исторический феномен: Автореф. дис. на соиск. учен. степени д-ра филос. наук (09.00.06). /АН УССР. Объедин. совет Ин-та философии и Ин-та государства и права. - Киев, 1975. - 45 с.
- Дулуман Е. К., Гараджа В. П., Зоц В. А., Коротков Н. Д. и др. Атеизм и религия в современной борьбе идей. — Киев: Политиздат Украины, 1975. — 492с.
- Дулуман Е. К. Атеизм в современной борьбе идей. — Киев: Политиздат, 1976.
- Дулуман Е. К., Роменец В. А. Мотивация верующими своей религиозности и вопросы индивидуальной работы // Индивидуальная работа с верующими. — М.: Мысль, 1977. — С. 82-90.
- Дулуман Е. К., Кирюшко Н. И., Яроцкий П. Л. Научно-техническая революция и формирование атеистического мировоззрения. — Киев: Наукова думка, 1980.
- Дулуман Е. К. Кризис религии в современных условиях. — Киев: Вища школа, 1982.
- Дулуман Е. К., Колодный А. Н. Обрядность как важнейший элемент сельского быта. // Социальные проблемы развития села. Сборник статей.- Мелеуз, 1982. – С.115-119.
- Дулуман Е. К., Зазюн Н. Ф., Шинкарук В. И. Атеизм и духовная культура. / Под общ. ред. Зоца. В. А. Межресп. фил. Ин-та науч. атеизма, Акад. обществ. наук при ЦК КПСС в г. Киеве — Киев: Вища шк., 1985. 437 с.
- Дулуман Е. К., Заглада А. А. Методологические и методические аспекты критики религиозного мировоззрения (В помощь пропагандисту научного атеизма). / Общество "Знание" УССР, Респ. дом науч. атеизма. - Киев: Б. и., 1986. - 34 с.
- Дулуман Е. К. Духовная культура и религия. — Киев: Вища школа, 1986 (автор раздела)
- Дулуман Е. К., Глушак А. С. [disk.yandex.ru/public/?hash=tlnKOS63VM0Vwo%2B3ZgXzRxIa63fVchFh8udtJRts3RM%3D&locale=ru Введение христианства на Руси]. — Симферополь: Таврия, 1988.- 184 с. ISBN 5-7780-0017-0.
- Дулуман Е. К. [humanism.al.ru/ru/magazine.phtml?issue=2000.15-04 Международное атеистическое движение]. // Здравый смысл. — 2000 — № 15.
- Дулуман Е. К. [propaganda-journal.net/2023.html Мировоззрение Т. Г. Шевченко: религия и атеизм], 2003.
- Дулуман Е. К. Теорема о смысле жизни человека. // Філософські дослідження. Збірник наукових праць Східноукраїнського національного університету імені Володимира Даля. — Випуск 4. — Луганськ, 2003. — С. 168.
- Дулуман Е. К. Не принуждайте граждан верить в Бога фундаменталистов. // Марксизм и современность. 2006, № 1-2 (35-36). С. 75.
- Дулуман Е. К. Свобода от религиозного фундаментализма.// Марксизм и современность. 2006, № 1-2 (35-36). С. 220.
- Дулуман Е. К. Современные дарвинисты против религии // Марксизм и современность. 2006, № 4 (38). С. 54.
- Дулуман Е. К. Число зверя. // Открытия и гипотезы: научно-популярное издание. - Киiв: ТОВ "Інтелект Медіа". - 2007 г. - N 7. - С.28-33. - ISSN 1993-8349.
- Дулуман Е. К. [archive.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/NRS/2009_2/NRO_2009_2/05/00_Duluman.pdf Календари, летоисчисление и дата рождения Иисуса Христа.] // Наука. Релігія. Суспільство. 2009, № 2. С. 253.
- Дулуман Е. К. [archive.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Nrs/2009_4/NRO_2009_4/01/02_Duluman.pdf Мораль, религия и воспитание.] // Наука. Релігія. Суспільство. / Держ. ун-т інформатики і штучного інтелекту; Відділ у справах релігій Донецької обл. держ. адміністрації. — Донецьк, 2009. — № 4. — С.16-28. — ISSN 1728-3671.
- Дулуман Е. К. [archive.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/NRS/2010_1/NRO_2010_1/05/00_Duluman.pdf Откуда «Иисус»? Откуда «Христос»?] // Наука. Релігія. Суспільство. / Донецький держ. ін-т штучного інтелекту та інш. — Донецьк, 2010. — № 1. — С. 192—210. — ISSN 1728-3671.
- Дулуман Е. К. Религия среди факторов формирования социальной идентичности // Мат. XXVIII Міжнародної науково-практичної конференції «Роль науки, релігії та суспільства у формуванні моральної особистості». − Донецьк: ІПШІ «Наука і освіта». − 2010. — 275с.
- Дулуман Е. К. [disk.yandex.ru/public/?hash=psVyVzJIxNUIsWDB/01uaAVUbu0ai457fiIvVhyNpls%3D&locale=ru Бог, Религия, Священники, Верующие и Атеисты]. — Киев: Феникс, 2012. —480c. ISBN 978-966-651-949-1
- Дулуман Е. К. История Пасхи. // Открытия и гипотезы: научно-популярное издание. - 2013. - N 5. - С. 27-28 . - ISSN 1993-8349.
- Дулуман Е. К. Откуда "Иисус"? Откуда "Христос" ? // Открытия и гипотезы: научно-популярное издание. - 2013. - N 10. - С. 24-31 . - ISSN 1993-8349
На украинском языке
- Дулуман Є. К. [www.ateism.ru/books/Duluman_ua_w.pdf Чому я перестав вірити в бога]. — Київ: ЦК ЛКСМУ, Молодь України, 1957.
- Дулуман Є. К. Чи був Христос (Популярна атеїстична Библиотечка). — Київ: Держполітвидав, 1958. — 23с.
- Дулуман Є. К. Він був богоборцем-атеїстом. // Войовничий атеїст. – 1964. – № 2. – С.31–33.
- Дулуман Є. К. Проти релігійного догмату. — Київ, 1963.
- Дулуман Є. К. Релігійний забобон і виховання — Київ, 1964. — 48с.
- Дулуман Є. К. Бесіди з віруючими. Вип. 2-й. — Київ: Знання, 1964.
- Дулуман Є. К. Мудрість бога? Ні, закономірність природи. Київ: Знання, 1965. −46с.
- Дулуман Є. К. До питання про модернізм і консерватизм релігії. // Питання атеїзму. - Вип. І. - Киів, 1965.
- Дулуман Є. К. Я іду до віруючих — Київ, 1966. — 47с.
- Дулуман Є. К. Мудрість бога? Ні, закономірність природи, Київ: Знання, 1966. −48с.
- Дулуман Є. К. Критика доказів існування бога. —Київ: Знання, 1968.
- Дулуман Е. К. Каналы преодоления религии и задачи атеистического воспитания. // Советская школа. – Киев. – 1968. - № 4. - С. 54—60. На укр. яз.
- Дулуман Є. К., Веселый А. В., Коротков М. Д. та ін. Духовна культура і релігія. Монографія. — АН УРСР, Ін-т філософії. — Київ: Наук. думка, 1972. — 295 с. (соавтор и научный руководитель авторского коллектива)
- Дулуман Є. К. Науковий атеїзм і боротьба за комуністичний світогляд мас. — К.: Політвидав України, 1972. — 114с.
- Дулуман Є. К. Релігія як соціально-історичний феномен.— Київ: Наукова думка, 1974
- Атеїзм і культурний прогрес.— Київ: Наукова думка, 1977 (автор раздела и научный руководитель авторского коллектива)
- Колодний А. Н., Дулуман Є. К. Індивідуальна робота з віруючими. Брошура. — Київ: Т-во Знання, 1981. — 46с.
- Колодний А. Н., Дулуман Є. К. Атеїстична література видавництв України. Огляд видань // Комуніст України. — 1982. — № 3.
- Дулуман Є. К. Бесіди з віруючими з актуальних питань. — Київ: Т-во Знання, 1982.
- Дулуман Є. К. Становлення і розвиток радянських обрядів та свят. — Київ, 1983. — 152с.
- Дулуман Є. К. «Благочестиві» вигадки та історична дійсність: правда про запровадження християнства на Русі. (Серія V «Науково-атеїстична». N 5). — Київ: Т-во Знання УРСР, 1988.
- Дулуман Є. К. Слово про Біблію // Людина і світ: науково-популярний атеїстичний журнал. — 1990 — № 9 — С. 20.
- Дурман Є К., Закович М. М., Калінін Ю. А. Програма курсу «Історія і теорія релігії та атеїзму»: для вузів. Київський держ. пед. ін-т ім. О. М. Горького. — Київ: КДПІ, 1991.
- Дулуман Є. К. «Отче наш» — молитва Господня, молитва всіх молитов. //Людина і світ: науково-популярний атеїстичний журнал. —1992 — № 4 — С. 8.
- Дулуман Є. К. Релігієзнавство як наука // Людина і світ. —1992 — № 5-6.
- Дулуман Є. К. «Отче наш» — молитва Господня, молитва всіх молитов. // Людина і світ: науково-популярний атеїстичний журнал. —1992 — № 7-8 — С. 2.
- Дулуман Є. К. Релігієзнавство як наука і навчальна дисципліна // Людина і світ. — 1992. — № 9-10.
- Дулуман Є. К., Колодний А. М., Філіпович Л. О., Єленський В. Є. Походження релігії. // Людина і світ. — 1992. — 11-12. — С. 22-24.
- Дулуман Є. К., Колодний А. М., Філіпович Л. О., Єленський В. Є. Первісні форми релігії. // Людина і світ. — 1992. — 11-12. — С.24 — 27.
- Дулуман Є. К. Буддизм- світова релігія // Людина і світ. — 1993. — № 1.
- Дулуман Є. К. Християнство як світова релігія // Людина і світ. — 1993. — № 2-3.
- Дулуман Є. К. Нікєе — цареградский символ віри // Людина і світ. — 1993. — № 2-3.
- Закович М. М., Дулуман Є. К., Рибачук М. Ф. та ін. Історія і теорія релігії та вільнодумства. Навчальний посібник. / Ред. проф. М. М. Закович. — Київ, 1996. — 256с.
- Дулуман Є. К., Фомін В. М. Взаємозвязок атеїстичного та морального виховання. — Київ, 1998. — 190с.
- Дулуман Є. К. Апокаліпсис відкладається: ідентифікаційні коди і число Звіра: нічого спільного // Пам’ять століть. — 1998. — № 5. — С. 24-30.
- Дулуман Є. К. Ісус Христос — ім’я і зміст слів // Людина і світ. — 1998. — № 7. — С. 40- 45; № 8.- С. 45-49
- Дулуман Є. К. [risu.org.ua/ua/library/periodicals/lis/lis_1998/lis_98_11-12/37368 Апокаліпсис відкладається: Ідентифікаційні коди і число Звіра: нічого спільного] // Людина і світ. — 1998. — № 11-12. — С.24—30.
- Дулуман Є. К. Християнство і духовна культура // Християнство і духовність: збірник матеріалів міжнародної наукової конференції циклу наукових конференцій Християнство: історія і сучасність. — Київ: Знання, 1998.
- Дулуман Є. К. [old.risu.org.ua/ukr/resourses/library/lis/1999/02_34-38 Календарі, літочислення і дата народження Ісуса Христа (1)] // Людина і світ. — 1999. — № 2. — С.34-38.
- Дулуман Є. К. [www.old.risu.org.ua/ukr/resourses/library/lis/1999/03-04_13-21 Календарі, літочислення і дата народження Ісуса Христа (2)] // Людина і світ. — 1999. — № 3-4. — С. 13-21.
- Дулуман Є. К., Закович М. М. та інші. Релігієзнавство. Підручник для студентів вищих навчальних закладів. М-во освіти і науки України — Київ: Вища школа, 2000. — 349с. — ISBN 966-642-012-0.
- Дулуман Є. К. Євангельський Ісус Христос в контексті соціально-історичних реалій. // Християнство: контекст світової історії і культури. — Київ, 2000. — С. 94-100.
- Закович М. М., Дулуман Є. К., Рибачук М. Ф. та ін. Історія і теорія релігії та вільнодумства. Навчальний посібник. / Ред. проф. М. М. Закович. — Київ, 2001.
- Дулуман Є. К. Світогляд Т. Г. Шевченка: релігія і атеїзм. // Марксизм и современность. 2003, № 1-2 (24-25). С. 150.
- Дулуман, Є. К., Ісаєв В. Д. Філософська пропедевтика. — Луганськ: Вид-во СНУ ім. В. Даля, 2004.
- Дулуман Є. К. Філософська пропедевтика: курс лекцій: навч. посіб. / Державний ун-т інформатики і штучного інтелекту. — Донецьк: Наука і освіта, 2008.
- Дулуман Є. К. [archive.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/NRS/2010_2/NRO_2010_2/04/00_Duluman.pdf Християнство як світова релігія.] // Наука. Релігія. Суспільство. /Донецький держ. ін-т штучного інтелекту та інш. Донецьк, 2010. — № 2. — С. 224—243. — ISSN 1728-3671.
- Дулуман Є. К. Філософія: курс лекцій. / Нац. техн. ун-т України "Київ. політехн. ін-т". – К.: НТУУ "КПІ", 2013. - 236 c
На других языках
- Dulumans J.K. Kāpēc es vairs neticu dievam: bijušā teoloģijas kandidāta stāsts. Rīga: Latvijas Valsts izdevniecība. 1958. – 39 с.
- Дулуман Е. К. Защо престанах да вярвам в бога: Разказ на един бивш канд. по богословие. / Прев. от рус.: Надя Узунова. София: Изд-во на Бълг. ком. партия, 1959. - 43 с. - 3000 тир.
- Дулуман Е. К. Мыйла ме дугдi веруйтны енлы: богословие кузя вöвлöм канд-тлöн висьт. - Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1959. - 48 с.
- Дулуман Е. К. Малы мон инмарлы оскемысь дугди: Богословиея азьвыл кандидатлэн верамез. - Ижевск: Удмурт. кн. изд-во, 1959. - 44 с.
- Duluman J. K. Prečo som prestal veriť v boha: rozprávanie bývalého kandidáta teológie. / Ján Koscelanský. KV KSS. - Bratislava, 1962.
Редактор
- Онищенко А. С. Социальный прогресс, религия, атеизм. Эволюция современного религиозного сознания и проблемы формирования атеистического мировоззрения / Отв. ред. Дулуман Е. К.; Ин-т философии АН УССР. - Киев: Наукова думка, 1977. - 344 с.
- Яроцкий П. Л. Кризис иеговизма: критический анализ идеологии и эволюции обыденного религиозного сознания. / Отв. ред. Дулуман Е. К.; Акад. наук Укр. ССР, Ин-т философии. - Киев: Наукова думка, 1979. - 301 с.
- Закович Н. М. Советская обрядность и духовная культура. / Под. ред. Дулумана Е. К. — Киев, Наукова думка, 1980.
- Лисовенко Н. А. Философия религии Марбургской школы неокантианства. / Ред. Дулуман Е. К.; АН УССР, Ин-т философии. - Киев: Наукова думка, 1983. - 96 с.
- Сенчило В. Л. Формирование научно-атеистических убеждений старшеклассников: Пособие для учителя. / Под ред. Дулумана Е. К. — Киев: Рад. шк., 1983. - 158 с.
- Становление и функции советских обрядов и праздников: Сб. науч. тр. / АН УССР, Ин-т философии; Отв. ред. Дулуман Е. К. — Киев: Наук. думка, 1983. 152 с.
- Бражник И. И. Право. Религия. Атеизм. Правовое содержание научного атеизма. / Отв. ред. Дулуман Е. К. - Киев, 1983. - 206 с.
- Возняк С. М., Кравец В. М., Шпак З. В. и др. Взаимосвязь атеистического и нравственного воспитания. / Отв. ред. Дулуман Е. К., Фомин В. М. — Киев: Наук. думка, 1983.
- Козик П. З. Раннее христианство: вымыслы и действительность. / Под ред. Дулумана Е. К. — Киев, Вища шк, 1987. 111 с.
Напишите отзыв о статье "Дулуман, Евграф Каленьевич"
Примечания
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, Евграф Каленикович любил пошутить. Так, например, войдя в первый раз в студенческую аудиторию, он заявлял: фамилия моя Дулуман, а зовут меня еще хуже — Евграф Каленикович..
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, Родом наш герой из украинского села в Одесской области, и настоящая его фамилия Доломан (доломан — так у казаков называли бурку). Но какой-то шибко грамотный секретарь сельсовета, невзирая на протесты, решил почему-то перекрестить хлопца в Дулумана. Кстати, он был не первый, поскольку к этому времени в фамилии уже была одна ошибка и она писалась Долуман..
- ↑ По свидетельству Евграфа Дулумана, его фамилия Доломан была искажена при оформлении паспорта, см. [www.ateism.ru/duluman/nogot03.htm Как мне внушить, что Бога нет?]
- ↑ [www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=101638&cf= Скончался Евграф Дулуман — известный украинский религиовед, покинувший Церковь в 1950-е гг.] // Портал Credo.ru, 25.06.2013
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 [philosophy.kpi.ua/2013/06/blog-post_25.html#more Помер Євграф Каленинович Дулуман] (рус.). // Киевский политехнический институт (25 июня 2013). [web.archive.org/liveweb/philosophy.kpi.ua/2013/06/blog-post_25.html#more Архивировано из первоисточника 29 июня 2013].
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, Причём спорили между собой мы недолго и всё реже и реже, а вот что касается споров и диспутов с представителями церквей — то это стало даже некоторой традицией. Инициатором и основателем этой традиции был, разумеется, Евграф Каленикович Дулуман. И я считаю большой честью, что именно меня он выбрал в качестве постоянного ведущего этих диспутов..
- ↑ 1 2 3 4 5 [sotref.com/o_proekte/15-o_rukovoditele_proekta_sotrefkom.html О руководителе проекта СОТРЕФ. ком] // Сайт Sotref.com
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, Евграфом нарекли по святцам..
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, Что же касается отчества, то на самом деле отца звали даже не Каленик, а Калень. Впрочем, оба этих имени сугубо украинские..
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Дулуман Е. К. Бог, Религия, Священники, Верующие и Атеисты. — К.: Феникс, 2012. — 480 с. — ISBN 978-966-651-949-1.
- ↑ 1 2 Пихорович, 27.06.2013, Сам Евграф Каленикович рассказывает, что явилась эта «судьба» в лице сельского священника отца Алексея, который с семьей снимал в их хате комнату. Священник попался грамотный, и в результате недолгих дискуссий радикальный, но весьма поверхностный атеизм семнадцатилетнего школьника (после освобождения от немцев Евграф Дулуман начал посещать восьмой класс в соседнем селе), как ветром сдуло. Особо убедительными ему показались аргументы, согласно которым множество великих учёных были религиозными людьми. Впрочем, был еще один фактор, который существенно усилил поповскую пропаганду - страшная бедность разоренного войной села. У матери (отец не вернулся с войны) просто не было средств для того, чтобы сын мог продолжать учёбу в школе. А в семинарии, нашёптывал добрый пастырь, бесплатно кормят и одевают..
- ↑ 1 2 3 4 Пихорович, 27.06.2013, Учился в семинарии Дулуман не просто хорошо, а очень хорошо (закончил за два года вместо положенных четырёх). Настолько хорошо, что священником после окончания семинарии он не стал, а был благословлен на продолжение учёбы в Московской духовной академии, где тоже добился выдающихся успехов, за что был оставлен при академии, успешно защитил кандидатскую диссертацию и был направлен на работу в качестве доцента и заместителя инспектора в Саратовскую духовную семинарию. Притом, всего за год работы успел заслужить благодарность патриарха..
- ↑ Дулуман Е. К. [www.ateism.ru/duluman/nogot03.htm Как мне внушить, что Бога нет?]
- ↑ 1 2 3 4 Биографии, 2006, с. 178.
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, По долгу службы он начал штудировать атеистическую литературу, чтобы знать как её опровергать. И если большинство популярных брошюрок опровергнуть было не очень сложно, то о труды таких атеистов как Фейербах, Энгельс, Луначарский критик атеизма споткнулся очень крепко. Сколько не рылся он в церковной литературе, найти аргументов против этих критиков религии не получалось..
- ↑ 1 2 Гаркавенко О. [www.pravoslavie.ru/smi/50509.htm Имя Божие похулившие. Годы хрущевских гонений: судьбы отступников] // Сайт Православие.ру, 20.12.2011.
- ↑ 1 2 Журавский А. В. [religio.rags.ru/journal/anthology4/a4_3.pdf Генезис и формы постсоветского атеизма в России]. // Религия в России / Дискуссии.— 2001.— Т. 10. (Кафедра государственно-конфессиональных отношений РАГС). [www.webcitation.org/6Fx18suev Архивировано из первоисточника 17 апреля 2013].
- ↑ 1 2 Пихорович, 27.06.2013, После окончания вечерней школы он подает документы на философский факультет Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко, но осторожное руководство отнюдь не спешит раскрыть двери этого известного вуза для бывшего духовного академика - мало ли что ему еще взбредет в голову! Поэтому оказывается Евраф Дулуман поначалу студентом Одесского торгово-экономического института, но мечты своей стать философом не покидает. В 1956 году по ходатайству ЦК ЛКСМУ (членом комсомола Дулуман стал еще в 1953 году) его переводят сразу на третий курс философского факультета им. Т. Г. Шевченко, который он закончил в 1959 году..
- ↑ 1 2 Дулуман Е. К. [www.ateism.ru/duluman/renegat.htm Читайте Лео Таксиля! Читайте атеистов!!] // Ateism.ru.
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, После окончания вечерней школы он подает документы на философский факультет Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко, но осторожное руководство отнюдь не спешит раскрыть двери этого известного вуза для бывшего духовного академика — мало ли что ему еще взбредет в голову! Поэтому оказывается Евраф Дулуман поначалу студентом Одесского торгово-экономического института, но мечты своей стать философом не покидает. В 1956 году по ходатайству ЦК ЛКСМУ (членом комсомола Дулуман стал еще в 1953 году) его переводят сразу на третий курс философского факультета им. Т. Г. Шевченко, который он закончил в 1959 году..
- ↑ Биографии, 2006, с. 178-179.
- ↑ См. Журнал Московской Патриархии.— 1960.— № 2.— С. 27.
- ↑ Выписка, 2006, с. 175-176.
- ↑ Пихорович, 27.06.2013, Нужно сказать, что Евграф Каленикович очень гордился такой оценкой своего богоборческого труда. Шутил, что этим самым его поставили в один ряд с такими людьми как Лев Толстой, который был отлучен в 1901 году..
- ↑ 1 2 [www.ateism.ru/duluman/bio.htm Curriculum Vitae]
- ↑ 1 2 3 4 [novosti.dn.ua/details/205343/ Умер последний «воинствущий» философ-атеист Украины] // Новости Донбасса, 26.06.2013
- ↑ 1 2 3 [donetskie.com/novosti/2013/06/26/izvestnyy-ukrainskiy-filosof-i-ateist-uzhe-obyasnyaet-bogu-svoyu-pozitsiyu-ili-obratilsya-v-prah Известный украинский философ и атеист уже объясняет Богу свою позицию или обратился в прах] // Донецкие вести, 26.06.2013
- ↑ [www.krasnoetv.ru/node/18904 Прощание с Е. К. Дулуманом 26 июня 2013 года в Центре культуры и искусств Киевского политехнического института] // Сайт Krasnoetv.ru
Литература
- Выписка из постановления Святейшего Патриарха и Священного Синода № 23 от 30 декабря 1959 года // Что такое анафема. — М.: Издательство «Даръ», 2006. — С. 175-176. — 320 с. — ISBN 5-485-00101-7.
- Биографии трёх отлучённых, упомянутых в постановлении Святейшего Патриарха и Священного Синода: Осипова, Далманского и Дулумана // Что такое анафема. — М.: Издательство «Даръ», 2006. — С. 176-179. — 320 с. — ISBN 5-485-00101-7.
- Пихорович В. Д. [propaganda-journal.net/7197.html Великий богоборец] // Научно-популярный журнал «Пропаганда». — 27.06.2013.
- Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь и советское государство в 1943-1964 годы. От «перемирия» к новой войне. — СПб.—М.: Dean+Adia. — 216 с.
- Боголюбов Д. И. [archive.jmp.ru/page/index/195010609.html Протоиерей Александр Павлович Смирнов (некролог)]. // Журнал Московской патриархии. – 1950, октябрь. - № 10. – С. 12. [web.archive.org/web/20140824183626/archive.jmp.ru/page/index/195010609.html Архивировано из первоисточника 24.08.2014.]
- Полищук Е. С. [www.jmp.ru/archiv/jmp_05_2011.pdf Богословское творчество в Русской церкви]. // Журнал Московской патриархии. – 2011, май. - № 5. – С. 90.
- Victoria Smolkin-Rothrock. [escholarship.org/uc/item/39q3d8tq “A Sacred Space Is Never Empty”: Soviet Atheism, 1954-1971.] A dissertation submitted in partial satisfaction of the requirements for the degree of Doctor of Philosophy in History in the Graduate Division of the University of California, Berkeley. 2010.
Ссылки
- Проект Е. Дулумана «[www.sotref.com/ Свобода от религиозного фундаментализма]»
- [www.evduluman.narod.ru/ Личный сайт Е. Дулумана] ([duluman.uath.org/ вторая версия]), обе версии не обновляются
- [www.ateism.ru/duluman/ Е. Дулуман на Атеистическом сайте]
- [www.atheism.ru/persons/author.phtml?author=Duluman Е. Дулуман] // сайт «Научный атеизм»
- [krasnoe.tv/category?categoryid=436 Видеолекции Е. К. Дулумана] на Красном ТВ
- [hetrulycomes.info/dumulan/ Ответы на вопросы Дулумана Е. К.]
- [www.atheo-club.ru/newphpBB/viewtopic.php?f=6&t=888 Ответы на «Ответы на вопросы Дулумана Е. К.»]
- [opium.2bb.ru/viewtopic.php?id=215 Видеолекции Е. Дулумана] // Украинский атеистический сайт
- [www.bbc.co.uk/ukrainian/news/2010/08/100801_duluman_ie_is.shtml Пыркало Светлана. «Проф. Дулуман: никакой правды в религии нет (Проф. Дулуман: ніякої правди в релігії немає)».] // BBC Украины. Мой мир. – 2010, 1 августа (воскресенье). - 13:15 GMT. [web.archive.org/web/20140822194746/www.bbc.co.uk/ukrainian/news/2010/08/100801_duluman_ie_is.shtml Архивировано из первоисточника 22.08.2014 г.]
Отрывок, характеризующий Дулуман, Евграф Каленьевич
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.
Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Любашёвском районе Одесской области
- Доктора философских наук
- Заслуженные работники культуры Украины
- Учёные по алфавиту
- Выпускники философского факультета Киевского университета
- Атеизм
- Философы СССР
- Философы Украины
- Религиоведы СССР
- Выпускники Московской духовной академии
- Кандидаты богословия
- Богословы Украины
- Христианские богословы
- Отлучённые от церкви
- Члены КПСС
- Социалисты Украины
- Религиоведы Украины
- Похороненные на Байковом кладбище
