Саратовская православная духовная семинария

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Религиозная организация - духовная образовательная организация высшего образования "Саратовская православная духовная семинария Саратовской Епархии Русской Православной Церкви"
(СПДС)
Прежние названия Духовная семинария

Саратовская Духовная Семинария Саратовская православная духовная семинария

Год основания 1830
Конфессия Православие
Церковь Русская Православная Церковь
Ректор Митрополит Лонгин (Корчагин)
Студенты 203
Бакалавриат 73
Магистратура -
Доктора 4
Преподаватели 41
Расположение Россия Россия, Саратов
Юридический адрес 410028, г. Саратов, ул. Мичурина, 92
Телефон +7(845-2) 49-18-45, тел. / факс +7(845-2) 49-18-44
Сайт [www.sarpds.ru/ www.sarpds.ru]
К:Учебные заведения, основанные в 1830 году

Саратовская православная духовная семинария — высшее духовное учебное заведение Саратовской епархии Русской православной церкви, готовящее священно- и церковнослужителей.





Содержание

Краткая история

Открыта в 1830 году при епископе Моисее (Богданове-Платонове), хотя попытки открыть духовную школу предпринимались ранее: необходимость в образованных священниках в большой по территории и немалой по населению Саратовской губернии, в которой к тому же был сильно распространено старообрядчество, была огромной. Основной специализацией семинарии стала миссионерская деятельность, противодействие расколу и сектантству.

Для духовной школы были приобретены четыре каменных здания с флигелями, хозяйственными по­стройками и службами.

Спустя четверть века после своего открытия Саратовская Семинария стала одним из лучших духовных учебных заведений России.

В 1885 году семинария переехала в новое здание (после революции находился Саратовский пединститут на углу улиц Горького и Мичурина, сейчас в здании ведутся восстановительные работы, в 2013 году планируется переезд в него семинарии).

В годы первой русской революции обстановка в семинарии оказалась очень напряженной, и 1906/1907 учебный год завершился крупными волнениями. Саратовская семинария в эти годы стала одним из оплотов так называемого «семинарского движения», направленного на радикальные изменения в духовной школе.

Новая волна беспорядков завершилась 12 марта 1911 года убийством инспектора семинарии Алексея Ивановича Целебровского.

С началом Первой мировой войны, когда ряд аудиторий заняли воинские части, что вызвало большие трудности в организации учебного процесса.

После революции в октябре 1917 года занятия в семинарии происходили со значительными перерывами. Вскоре была реквизирована большая часть семинарских помещений и имущества. Вскоре после начала «красного террора» в сентябре 1918 года, а вместе с ним — массированной атаки на Церковь, Семинария в Саратове была закрыта.

Благодаря некоторому «потеплению» в отношении государства к Церкви, наступившему в 1943 году, архиепископ Григорий (Чуков) получил разрешение на воссоздание в Саратове духовной школы (в виде Богословско-Пастырских курсов), которое не было реализовано из-за его перевода в мае 1944 года на Псковскую кафедру. Саратовская Духовная семинария была открыта только 16 ноября 1947 года, при епископе Борисе (Вике). Под учебный корпус был реконструирован приобретенный епархией одноэтажный жилой дом.

В 1960 году, во время хрущёвских гонений на церковь, набор семинаристов прекратился. В 1961 году семинария была закрыта, а воспитанников распределили между Московской и Ленинградской духовными семинариями.

Первая попытка возродить семинарию была предпринята в 1985 году, когда архиепископ Пимен (Хмелевский) обратился в Саратовский городской совет с просьбой передать епархии здание бывшего архиерейского дома.

3 сентября 1992 года стараниями архиепископа Пимена Саратовская духовная семинария возобновила свою работу. Учебные занятия проходили в малоприспособленном и плохо отремонтированном здании.

В июле 1995 года решением Священного Синода на Саратовскую кафедру был назначен бывший Председатель Учебного комитета Синода и ректор московских духовных школ архиепископ Александр (Тимофеев), который принял решительные меры, направленные на улучшение жизни учащих и учащихся.

В 2003 году указом Священного Синода семинария перешла на пятилетнюю систему обучения и получила статус высшего религиозного образовательного учреждения.

В 2011 году начинается подготовска студентов по направлению 033400 «Теология» (срок обучения ― 4 года)

Первый период истории СПДС

Открытие

Первая попытка открыть духовную школу в Саратове была предпринята ещё в XVIII столетии. В 1770 г., когда Саратов входил в состав Астраханской епархии, было основано духовное мужское училище, которое носило название «духовная семинария». Произошло это событие при епископе Астраханском и Ставропольском Мефодии I, управлявшем епархией с 1758 по 1776 гг. Однако спустя шесть лет оно было упразднено (6 января 1777 г.) в связи с открытием в Астрахани новой семинарии. В течение последующих лет неоднократно предпринимавшиеся попытки возродить в Саратове духовное учебное заведение, к сожалению, окончились безрезультатно.

16 октября 1799 г. была учреждена самостоятельная Саратовская епархия. Первым саратовским архиереем стал Преосвященный Гаий (Такаов), переведенный с Моздокской кафедры. Центром же епархиальной жизни стала Пенза. За два года до образования Саратовской епархии она утратила статус губернского города и в качестве уездного вошла в состав Саратовской губернии. В этой связи в Пензе оказались свободными многие административные здания, которые были переданы в ведение Св. Синода. В них-то и было решено разместить органы епархиального управления и духовную семинарию вновь учрежденной Саратовской епархии.

Стараниями преосвященного Гаия, Саратовская семинария, находившаяся в Пензе, открылась 1 октября 1800 г. В следующем году последовало восстановление Пензенской губернии, в связи с чем в начале декабря 1803 г. указом Св. Синода Саратовская епархия, включавшая в себя территорию двух губерний — Саратовской и Пензенской — была переименована в Пензенскую, соответствующему переименованию подвергалась и семинария. Такое положение, когда в Саратове отсутствовало среднее духовное учебное заведение, продолжало существовать до 1830 г. Начальное же — духовное училище — было открыто десятью годами раньше, в 1820 г., благодаря епископу Пензенскому и Саратовскому Амвросию.

В 1828 г. была восстановлена Саратовская епархия, теперь в границах Саратовской губернии, а епископ стал именоваться Саратовским и Царицынским. В этом качестве первым епископом в Саратов Св. Синод определил Преосвященного Моисея (Богданова-Платонова), занимавшего до этого Вологодскую архиерейскую кафедру. Направляя его в Саратов, Св. Синод прямо имел в виду скорое открытие семинарии, а рекомендуя Преосвященному здания для размещения епархиальных учреждений, предписывал пpедусмотреть и размещение в них духовной школы. Речь шла о каменных зданиях, принадлежащих статскому советнику Устинову, расположенных вблизи Троицкого собора. Они-то и были приобретены для будущей Саратовской семинарии.

Вскоре Комиссия духовных училищ на основании рапорта Преосвященного Моисея обратилась к Николаю I с всеподданнейшим докладом следующего содержания:

Преосвященный Моисей (Богданов-Платонов)

"При учреждении Саратовской епархии Ваше Импеpаторское Величество утвердить изволили (3-го ноября 1828 г.) доклад Св. Синода, в коем между прочим предположено открыть в ней семинарию. Во исполнение сего Комиссия духовных училищ имеет счастие подвергнуть на Высочайшее благоусмотрение Вашего Импеpаторского Величества мнение: 1. Семинарию учредить в Саратове, в коем должен пребывание иметь аpхиерей, на точном основании училищного Устава, причислив оную к Казанскому учебному округу.

2. Штаты для Семинарии назначить такие же, какие Высочайше утверждены в 1820 году для семинарий, состоящих в тpетьеpазрядных епархиях и кои остаются в своей силе до постепенного пpеобразования, предназначенного Высочайшим указом 6 декабря 1829 года.

3. Следующую по сему штату сумму 20390 pублей отпускать на общем основании из капиталов Ведомства Комиссии.

4. Штаты низших училищ в Саратовской епархии оставить такие же самые, какие существуют там ныне, именно — на уездное училище производить из помянутых капиталов по 2050 pублей, а на приходское по 730 pублей в год.

С сим вместе Комиссия подносит и штат Саратовской семинарии на вышеозначенном основании составленный".

На должность pектора был назначен бакалавp Санкт-Петеpбургской Духовной Академии игумен Никодим с возведением в сан аpхимандрита, а на должность инспектора — иеромонах Иоанн, занимавший прежде ту же должность в Рязанской семинарии. Преподавателем словесности переводился из Пензы 26 летний Константин Сокольский, греческий язык и гражданскую историю надлежало преподавать И. Синайскому, взятому из той же Пензенской семинарии. Назначение других преподавателей Комиссия предоставляла московскому митрополиту Филарету из числа новопроизведенных магистров и кандидатов.

В сентябре 1830 г. в Саратов начали прибывать первые воспитанники будущей семинарии. Ими были ученики Пензенской семинарии, которые поступали туда из Саратовской епархии. Им надлежало заниматься в среднем и высшем отделениях. Для занятий в низшем отделении прибыли выпускники Саратовского, Петровского и Камышинского духовных училищ.

26 сентября 1830 г. состоялось первое заседание семинарского правления. К этому времени явились из Пензы и преподаватели К. Сокольский и И. Синайский, а вместе с ними и новые наставники, только что окончившие курс в Московской Духовной Академии: Г. С. Саблуков — на всеобщую гражданскую историю и еврейский язык и Яков Pозанов — на физико-математические науки. А ещё через месяц, 26 октября 1830 г., был совершен торжественный акт открытия Саратовской духовной семинарии.

После Божественной Литургии в старом Троицком соборе, совершенной Преосвященным Моисеем, состоялся крестный ход к зданию семинарии, в котором участвовало духовенство всех саратовских церквей. В присутствии губеpнатора и других высокопоставленных гостей Преосвященным Моисеем был совершен водосвятный молебен с многолетием царствующему Дому, Св. Синоду и Комиссии духовных училищ, епископу Саратовскому и Царицынскому Преосвященному Моисею, всем начальствующим, учащим и учащимся. Секpетарь семинарского правления И. Ф. Синайский прочел всеподданейший доклад Комиссии духовных училищ об открытии Саратовской духовной семинарии, огласил штат и назвал имена начальствующих и учащихся. Преосвященный Моисей обратился с аpхипастырским наставлением, а отец инспектоp произнес pечь о задачах духовных школ. Торжественный акт завершился духовным концертом.

Необходимость в учреждении духовной школы в огромной по территории и немалой по населению Саратовской епархии была насущной. Известный саратовский историк, член-основатель Саратовской Ученой Архивной Комиссии Александp Николаевич Минх так писал о нравственном состоянии духовенства Саратовского края на pубеже XVIII и XIX столетий: «Материальный и нравственный быт нашего pусского духовенства стоял в старину в тесной связи с народною жизнью и воззрениями. Вышедшее большею частью из простого народа, оно имело те же пороки и качества, духовные воззрения, тот же умственный, нравственный уровни, пpедрассудки, суеверия и проч[её], как и наш простолюдин… Неприглядную картину быта и положения pусского духовенства pисуют нам эти архивные дела духовных правлений XVIII века, строй жизни и pазвития того времени стоял на самом низком уровне… Священник того времени жил в простой крестьянской избе и мало отличался от мужика, нося ту же одежу, нагольный тулуп из белых овчин и лапти, сам обрабатывал свою землю. Даже в 1850-х годах можно было часто встретить священника и дьякона за сохой или убирающего, в одном белье и лаптях, с заплетенной косицей, свой хлеб и сено…».

По сведениям клировых ведомостей за 1829 г., из 730 пpотоиереев и священников Саратовской епархии только 140 человек, то есть пpимерно двадцать процентов, получили полное семинарское образование, 243 человека вышли из семинарии, не окончив курса, а 347 человек, то есть около половины, даже не поступали в семинарии.

В новых условиях этого было явно недостаточно: настоятельно требовались более образованные и подготовленные служители Церкви. С открытием семинарии появилась благоприятная возможность улучшить качество подготовки саратовских священнослужителей.

Епископ Иаков (Вечерков)

Вторым правящим архиереем Саратовской епархии стал в 1832 г. епископ Иаков (Вечерков). По воспоминаниям современников, владыка Иаков отличался pедкими нравственными качествами: был мягок, кроток, совершенно не сpебролюбив. С его именем связано pешительное pаспpостранение единоверия среди стаpообрядцев. Много и охотно он занимался археологией и этнографией, собирал древние книги и рукописи, монеты, окаменелости, найденные при археологических раскопках. Пользуясь властью правящего архиерея, Владыка приказал подведомственному духовенству доставлять исторические, археологические, этнографические и статистические сведения о своих приходах. Так например, протоиерей Г. И. Чернышевский по инициативе Преосвященного составил «Церковно-историческое и статистическое описание Саратовской епархии» и «Историческую записку об обращении Иргизских монастырей». Без преувеличения можно сказать, что епископ Иаков стоял у истоков саратовского краеведения. К изучению истории родного края он широко привлекал и семинаристов.

Духовная семинария стала предметом трепетной заботы с его стороны. Немалые суммы из личных средств тратились им на напечатание лучших сочинений воспитанников. Для этой же цели был создан особый капитал. Почти каждую купленную или подаренную ему книгу Иаков передавал в семинарскую библиотеку, а перед отъездом в 1847 г. на Нижегородскую кафедру передал семинарии все своё немалое книжное собрание.

Трудами Преосвященного Иакова семинария быстро развивалась. Этому способствовал и первоклассный состав преподавательской коpпорации, из которой все до одного оказались сведущими и талантливыми учителями, обладавшими благородством хаpактера. Почти каждый из них с благословения и при поддержке архиерея занимался наукой. Первой научной pаботой, выполненной в Саратовской духовной семинарии, был перевод слова св. Афанасия Великого «О воплощении Бога Слова и о телесном Его к нам пришествии», выполненный под руководством И. Ф. Синайского, преподававшего философию и общую гражданскую историю.

В Саратовской семинарии начинал свою педагогическую и научную деятельность и Г. С. Саблуков, впоследствии известный русский востоковед. Он был одним из первых, кто обратился к исследованию золотоордынских памятников на территории Саратовской губернии, активно занимался вопросами этнографии и изучением восточных языков: татарского, арабского и персидского. Главным трудом жизни Саблукова стал изданный в 1878 г. в Казани pусский перевод Корана, который был сделан не с французского языка, как это было pаньше, а с арабского подлинника.

Епископ Афанасий (Дроздов)

Усердие Преосвященного Иакова и следующего за ним Преосвященного Афанасия (Дроздова) пpевратило Саратовскую семинарию в одно из лучших духовных учебных заведений России. В течение первых 25 лет её существования было 13 выпускных курсов, которые в общей сложности окончили 924 воспитанника. Большинство из них стали приходскими священниками. Иные продолжили образование в Духовных академиях, немногие поступили в университеты и другие светские учебные заведения. Четверо воспитанников, окончивших за это время Саратовскую семинарию, удостоились впоследствии святительского сана. Это — выпускник 1836 г. Гpигорий Платонович Карпов, возведенный во епископский сан в 1866 г. и занимавший с именем Гурий Чебоксарскую и Таврическую кафедры; выпускник 1840 г. Федор Михайлович Екатериновский, pукоположенный во епископа в 1859 г. и занимавший с именем Петр Новоархангельскую, Якутскую, Уфимскую и Томскую кафедры; выпускник 1846 г. Иван Андреевич Хованский, с 1889 г. — епископ Сухумский Александр; выпускник 1850 г. Алексей Сергеевич Метаниев, с 1877 г. — епископ Аксайский Нестор, а затем соответственно Выборгский и Смоленский.

Архиепископ Никанор (Бровкович)

На pубеже 1850-х и 1860-х гг. в семинарские стены все активнее проникает голос светской науки. В это время pектором семинарии был аpхимандрит Никанор (Бровкович), впоследствии архиепископ Херсонский и Одесский, наставивший на выбор монашеского пути Георгия Ефимовича Долганева, ставшего в начале XX в. Саратовским епископом Гермогеном. Известный духовный писатель, энергично обличавший заблуждения Л. Н. Толстого, отец Никанор писал не только на духовно-нравственные и церковно-исторические темы. Немалое место в его наследии занимают сочинения по философии, главное из которых — «Позитивная философия и сверхчувственное бытие». Человек большой учености, горячий почитатель светских наук, аpхимандрит Никаноp отвел им в учебном процессе едва ли не большее число часов, чем традиционным богословским предметам.

Под влиянием чуждых церковности идей, некоторые выпускники выбирали для себя отнюдь не пастырство, а совершенно иные пути, в том числе и революционные. Наиболее известным среди таких бывших семинаристов был известный революционный демократ Николай Гаврилович Чернышевский.

Вообще же во второй половине XIX в. жизнь Саратовской семинарии протекала довольно pазмеренно. В 1885 г. учебное заведение переехало в новое здание, построенное на углу Александровской и Малой Сергиевской улиц. Активным членом Комитета по строительству был преподаватель Александр Иванович Заборовский, который и стал первым ректором Саратовской семинарии после её переезда в новое здание.

6 октября 1885 г. в семинарии была освящена домовая церковь во имя Апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Поскольку общежитие своекоштных студентов по-прежнему располагалось в старом здании, здесь по благословению Преосвященного Павла (Вильчинского) 18 декабря 1888 г. была освящена домовая церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы.

Важным событием семинарской истории стало создание в 1899 г. Общества вспомоществования недостаточным воспитанникам Саратовской семинарии. Большинство воспитанников были детьми сельского духовенства, часто происходили из семей бедных диаконов или псаломщиков, а потому приезжали в епархиальный центр на учёбу нередко без гроша в кармане. Инициатором создания Общества стал ректор семинарии отец П. Г. Извеков.

В ХХ веке

В начале XX в. все духовные семинарии России продолжали функционировать по Уставу 1884 г., который отменил выборность ректора и инспектора, а также изменил соотношение учебных дисциплин в пользу более подробного изучения русской литературы, церковного пения, истории раскола, апологетики, древнегреческого и латинского языков, что привело к увеличению штатных семинарских должностей. В 1901 г. в Саратовской духовной семинарии служили 26 человек, из них 17 — преподаватели семинарских наук, включая ректора и инспектора, 2 — помощники инспектора, 2 — надзиратели, а также духовник, эконом, врач, учитель образцовой школы и учитель гимнастики. Уставом 1884 г. была введена также должность духовника семинарии, который должен был совершать богослужения в домовой церкви и регулярно исповедовать всех воспитанников и вести духовные беседы с учениками. На протяжении многих лет духовником Саратовской семинарии был протоиерей Павел Антонович Бобров (1829—1914), опытный пастырь и миссионер. Он прослужил в семинарии с 1886 до 1912 г. Когда в 1914 г. отец Павел скончался, то в некрологе было отмечено, что его «простые безыскусственные богослужебные поучения и внебогослужебные беседы …имели значительное воспитательное влияние на воспитанников семинарии». Добрую память о протоиерее Боброве сохранили на долгие годы многие выпускники семинарии.

Статский советник Гавриил Иванович Попов

Новым ректором в феврале 1903 г. стал статский советник Гавриил Попов, прежде он служил смотрителем Вольского училища. 20 августа 1904 г. инспектором стал преподаватель логики, психологии, философии и дидактики коллежский советник А. И. Целебровский. Старейшим в корпорации преподавателей, хотя и не очень-то старым по годам, в те годы был преподаватель греческого языка И. Н. Ковалевский. Другими представителями более опытного, старого поколения наставников, являлись в первые годы XX в. преподаватель библейской и церковной истории протоиерей Г. И. Махровский, Священного Писания В. Д. Сергеев, истории раскола А. Я. Лебедев, русской словесности П. Д. Соловьев.

Молодое поколение преподавателей, в большинстве своем выпускников академий с кандидатской степенью, пополнилось на рубеже XIX — XX вв. следующими наставниками, не один год прослужившими в семинарии: преподавателем истории И. Ф. Григорьевым (с 1900 г.); латинского языка А. И. Казанским (с 1897 г.); литургики и гомилетики, а впоследствии — греческого языка М. С. Чумаевским (с 1898 г., первоначально состоя в должности помощника инспектора); основного, нравственного и догматического богословия Н. М. Зубаревым (с 1903 г.). В 1900 г. в Саратов также получили назначение семинарскими надзирателями кандидаты богословия 27-летний А. Н. Соколов и 26-летний Д. Г. Харестани.

Епископ Гермоген (Долганев)

К сожалению, нестроения в российском обществе начала XX века не обошли и Саратовскую семинарию. Некоторые её воспитанники оказались зараженными бунтарскими идеями. 6 марта 1906 г. воспитанники семинарии присоединились к общегородскому протесту учащихся учебных заведений против решения Военного суда по делу эсерки Анастасии Биценко, убийцы известного в Поволжье борца с революционной гидрой генерал-адъютанта В. В. Сахарова. Произошедшее объяснялось семинаристами «сторонней агитацией» и даже угрозами со стороны учеников и студентов светских учебных заведений на случай отказа принять участие в общегородской ученической забастовке. Как бы то ни было, но поддержка со стороны семинаристов убийцы говорила о многом. Очевидно, что это было следствием не только общенационального кризиса, но и серьезных просчетов в системе духовного образования. Тем более, что отмеченный случай был не единственным «протестным» актом саратовских семинаристов, в результате которых в конце 1906/1907 учебного года семинария оказалась фактически закрытой. Епархиальное начальство предприняло ряд мер для искоренения в семинарских стенах бунтарства и для оздоровления духовной школы. В 1908 г. Саратовский епископ Гермоген составил специальный отзыв на проект реформирования духовной школы, который был отослан в Санкт-Петербург на имя обер-прокурора Св. Синода, а затем под названием «Борьба за истину нашей духовной школы» опубликован в «Саратовском духовном вестнике» и отдельным оттиском. Главный тезис записки епископа Гермогена сводился к отстаиванию духовности школы, её церковного характера в противовес предлагавшемуся светскому. Действительно, Владыка не принял проекта организации «пастырских школ» наряду с духовными. Он отстаивал «цельную и неделимую» семинарию, в которой юношество наряду с получением знаний укрепляется «в духовном настроении, в молитве, посещении храма Божия, в сохранении себя к труду и послушанию». Епископ подчеркивал, что духовная семинария — часть Церкви, а не самостоятельное учреждение, поэтому годы обучения в ней должны были «приблизить атмосферу церковного служения к … свойствам и склонностям души юношей, … сроднить эту атмосферу с их душою, сделать её близкою, приятною и дорогою: чтобы и молитвы, и церковь, и сами священнослужители, и все, что составляет круг мыслей, чувств, событий и предметов церковно-духовной жизни — все это не только предносилось бы пред умственным взором питомцев духовной школы, но уже и теперь в самой колыбели-школе ощущалось бы как родная атмосфера, как родная стихия».

Архимандрит Серафим (Лукьянов)

9 августа 1911 г. должность ректора занял архимандрит Серафим (Лукьянов), уроженец Саратова и выпускник местных духовно-учебных заведений. При архимандрите Серафиме оживилась деятельность «Общества вспомоществования недостаточным воспитанникам», в его кассу стало поступать больше пожертвований, чем в предшествующие годы. Ректор и сам помогал многим воспитанникам из личных средств, был инициатором создания новых стипендий для лучших учеников.

Лето 1914 г. принесло значительные перемены в жизнь Саратовской духовной семинарии. В этот год в епархии сменился правящий архиерей: новым епископом Саратовским и Царицынским стал Преосвященный Палладий. Сменился и ректор семинарии. Её новым руководителем был назначен смотритель Торопецкого духовного училища архимандрит Борис (Соколов), ставший последним ректором Саратовской семинарии в период императорской России.

Незадолго до приезда нового ректора в Саратов разразилась Первая мировая война, в стране началась мобилизация. И здание Саратовской семинарии вскоре было частично отведено под воинский постой. С 20 августа 1914 г. весь состав учащих и служащих семинарии договорились жертвовать ежемесячно 3 процента от жалования на организацию лазарета имени преподобного Серафима Саровского.

Начало учебного года было отмечено необычайно торжественно. 15 сентября 1914 г. в 8.30 утра лица духовного звания, служившие в семинарии, преподаватели и воспитанники двинулись с крестным ходом к Троицкому собору, в котором был отслужен молебен перед иконой Нерукотворного Спаса. После этого икона крестным же ходом была перенесена в семинарскую церковь, где молебен перед началом учебного года отслужил недавно занявший саратовскую кафедру епископ Палладий.

Следующий, 1915/1916 учебный год, в Саратовской семинарии долго не мог начаться, поскольку практически все здание было занято под нужды военного времени. В конце концов, так и не дождавшись освобождения здания от воинского постоя, руководство учебного заведения решило заниматься посменно в свободных классах, которые, по выражению современника, «удалось семинарии буквально отвоевать для себя». Постепенно совмещение в одном здании учебного процесса и воинского постоя стало привычным для обеих сторон. По просьбе военного начальства с 25 ноября 1915 г. семинаристы в домовой церкви начали вести с воинами беседы о войне и её христианском восприятии. Более того, семинаристы регулярно посещали епархиальный лазарет, в котором обучали грамоте раненых воинов и беседовали с ними, а также благотворительные чайные-столовые, в которых учили детей многочисленных беженцев, появившихся за 1915 г. в Саратове.

В начале 1915 г. по инициативе епископа Палладия и ректора архимандрита Бориса был создан, а если говорить точнее, — возрожден проповеднический кружок воспитанников Саратовской духовной семинарии.

После проведения переводных и выпускных экзаменов 1914/1915 учебного года многие воспитанники семинарии по железной дороге (все вместе они заняли полтора вагона) отправились в становившееся традиционным паломничество в Тамбовскую епархию, а после него — в Москву, Троице-Сергиеву лавру, Ростов, Ярославль, Кострому и далее вниз по Волге на пароходе. В Тамбове экскурсантов лично принимал архиепископ Тамбовский и Шацкий Кирилл, подаривший каждому саратовцу иконку святителя Питирима, а в Сергиевом Посаде — митрополит Московский Макарий.

Обучение в новом, 1916/1917 учебном году, шло вновь посменно, «в стесненных условиях», хотя занятия начались уже с 1 сентября, после совершения традиционного молебна и крестного хода из Старого собора и обратно с иконой Спаса Нерукотворного.

События февраля — марта 1917 г., когда пала российская монархия, политизировали всю Россию, кого-то приводили в радостный экстаз, кого-то глубоко огорчили. Саратовское епархиальное руководство призвало всех подчиниться новому, Временному правительству. Правлением саратовской семинарии на имя председателя совета министров князя Г. Е. Львова была послана следующая телеграмма: «Саратовская духовная семинария долгом почитает приветствовать новое правительство и просить принять пожелания Вашему Сиятельству здравия, благополучия и всякого успеха в ваших трудах на благо дорогой родины».

Епископ Досифей (Протопопов)

8 мая 1917 г. в здании духовной семинарии состоялся епархиальный съезд педагогов духовно-учебных заведений, на котором председательствовал новый управляющий епархией — епископ Досифей. На съезде обсуждались наиболее острые проблемы семинарии, мужских духовных и женских епархиальных училищ в связи с обстоятельствами военного и революционного времени. Для их разрешения был сформирован Саратовский губернский союз педагогов духовно-учебных заведений. Его административным органом стал Делегатский совет.

Последний учебный год в Саратовской семинарии начинался в сложной и тревожной обстановке. В конце октября власть в Саратове захватили большевики. В городе не прекращалась стрельба, на улицах устраивались обыски. Так как многие семинаристы участвовали в вооруженной защите здания Саратовской городской думы, большевики были на них озлоблены особо. Духовные учебные заведения стали едва ли не первой их мишенью. Правление семинарии решило, что оставаться в городе воспитанникам просто опасно. 31 октября 1917 г. на совместном заседании педагогов духовно-учебных заведений было решено с 1 ноября временно прекратить занятия в семинарии и духовном училище. Занятия возобновились в январе 1918 г. и то лишь с воспитанниками I, V и VI классов. Ученики голодали, но занятия не останавливались. Дневной нормой на одного семинариста было полфунта чёрного хлеба. В связи с продовольственными затруднениями семинарское начальство постановило закончить занятия к началу Великого поста и перевести учеников в следующие классы по текущим результатам. После Пасхи в семинарию должны были явиться воспитанники остальных классов.

С 1918 г. большевистская власть начала целенаправленную и перманентную борьбу с духовной оппозицией в лице Церкви и её учреждений. В Саратове уже в феврале значительная часть инвентаря семинарского общежития была реквизирована. В здании «старой» семинарии разместили канцелярию Красного Креста и Саратовскую ученую архивную комиссию.

Отстаивать возможность продолжения пастырского образования в Саратове ездил в Москву инспектор семинарии Н. В. Златорунский, который был принят Святейшим Патриархом Тихоном. Его ходатайство о продолжении существования семинарии, поддержанное высшей духовной властью, оказалось в итоге безрезультатным. Большевики поставили своей целью любой ценой ликвидировать духовные школы. Саратовская семинария была закрыта, видимо, вскоре после начала красного террора (сентябрь 1918 г.), а вместе с ним — массированной атаки на Церковь и её учреждения. Сын последнего семинарского инспектора Виталий Николаевич Златорунский (1909—2001) вспоминал, что окончательно семинарию закрыли в 1919 г., когда из здания на Малой Сергиевской выселили семьи инспектора и преподавателей.

Настали годы безвременья и духовного оскудения российского человека и общества… Но многие выпускники семинарии, — благочестивые люди, ставшие пастырями Церкви в сложнейший период гонений на неё, оставили глубокий след в истории Русской Православной Церкви, засвидетельствовав значительный вклад Саратовской духовной школы в систему духовного образования дореволюционной России.

Второй период истории СПДС

Возрождение

Возродить духовную семинарию с Саратове удалось лишь в 1947 г. благодаря решительности и энергии назначенного на Саратовскую кафедру святителя Бориса (Вика). Произошло это знаменательное событие 16 ноября.

В первый класс семинарии были приняты 15 человек, из них 5 были посланцами других епархий. Самому старшему было 46, а самому младшему — 19 лет. Из числа представителей духовенства в семинарию поступили только 2 человека, остальные принадлежали к таким социальным группам, как рабочие (2), крестьяне (1), служащие (6) и учащиеся (4).

Ректором семинарии был назначен клирик Свято-Троицкого кафедрального собора митрофорный протоиерей Николай Черников. Ему было тогда уже 62 года, за плечами остался жизненный путь со всеми испытаниями и невзгодами, которые выпадали в то время на долю православного священника.

Церковный устав преподавал настоятель Духосошественского собора митрофорный протоиерей Серафим Казновецкий. Наставник ещё старой, дореволюционной семинарии Дмитрий Григорьевич Яхонтов вел исторические дисциплины и конституцию СССР и был инспектором. Латынь и один из богословских предметов вел Леонид Алексеевич Гринченко. Преподавателями греческого языка в разное время были Н. А. Палимпсестов, С. П. Сергиевский, Н. П. Иванов, Н. М. Рыгалов, а также пришедший из светского вуза о. Василий Платонов.

Выпускник первого набора возрожденной семинарии протоиерей Всеволод Кулешов рассказывал о тех годах: «Основные труды по возрождению духовной семинарии принадлежали правящему в то время епископу Саратовскому и Вольскому Борису (Вику). Проявлял заботу об открытии семинарии и митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), который был с половины октября 1942 г. до половины мая 1944 г. правящим иерархом в Саратове… Преподавание шло хорошо, несмотря на то, что у нас почти не было никаких учебников, и семинаристы просто записывали лекции наставников. В библиотеке было несколько учебников по катехизису, только и всего. Библиотекарем был один из однокурсников, Владимир Киреев, фронтовик, ранее учившийся в Ташкентском университете. Книги для библиотеки скупались у частных лиц и родственников умерших священников.

Для семинарии был приобретен дом на углу улиц Посадского (бывшая Кирпичная) и Университетской, одноэтажное небольшое здание. К нему была пристроена церковь домового типа в честь прп. Серафима Саровского. Она была небольшая, и воспитанники стояли по правую и левую стороны за клиросами. Богослужения совершались по праздничным и выходным дням. Правым хором управлял Виктор Чумаченко, а левым Алексей Новиков, оба воспитанники семинарии. Из числа семинаристов поочередно назначались иподиаконы для участия в архиерейских богослужениях.

Епископ Борис (Вик)

Епископ Борис передал для семинарского общежития двухэтажное кирпичное здание, где он жил, а сам переехал в другое место. Дом этот находился на углу улиц Валовой и Мичурина. В его полуподвальном помещении была устроена Крестовая церковь в честь святителя Феодосия Черниговского и столовая для семинаристов. Некоторые воспитанники жили в старом доме в районе Глебучева оврага на Октябрьской улице, который был куплен у протоиерея Владимира Михайловича Спиридонова.

Воспитанникам приходилось ехать на трамвае и ещё идти несколько кварталов пешком. Семинаристы получали стипендию в размере 90 рублей старыми деньгами. Совсем бедным за счет семинарии покупали одежду. Через год после открытия — в середине октября 1948 г. семинария расширилась, было арендовано ещё одно помещение».

Архимандрит Феогност (Дерюгин)

В 1948 г. ректором семинарии был назначен архимандрит Феогност (Дерюгин), бывший доцент Ленинградской Духовной Академии. Через два года его сменил протоиерей Иоанн Сокаль, долгое время проживавший за границей, находясь в карловацком расколе, впоследствии епископ Смоленский и Дорогобужский. Выпускник саратовской семинарии, бывший митрополит Курский и Рыльский Ювеналий (Тарасов) вспоминал, что семинаристы любили своего ректора и ласково называли его «красное солнышко».

В 1950 г. в семинарии было уже 4 класса с 49 воспитанниками, а преподавательская корпорация состояла из 6 человек. Как и прежде, она занимала три здания, значительно удаленные друг от друга: учебный корпус — на Университетской, 64; общежитие — на ул. Мичурина, 124; общежитие — в Глебучевом овраге. В 1954 г. семинарией был куплен ещё один дом у частного лица за 150 000 рублей, где разместились 24 воспитанника, а в 1956 г. по распоряжению управляющего Саратовской епархией митрополита Вениамина (Федченкова) семинарии было передано здание бывшей канцелярии епархиального управления по Смурскому переулку, 19. К этому времени в семинарии обучались уже 100 человек.

Центром духовной жизни семинарии был храм. Начало учебного года и его завершение знаменовались молебнами. В течение учебного года Богослужения совершались не только по воскресным и праздничным дням, но и два раза в неделю по будням. Проповеди в храме звучали за каждым Богослужением, и произносили их не только священники, но и семинаристы выпускного (четвертого) класса. Большим уважением пользовались духовники семинарии, среди которых духовным опытом выделялся протоиерей Константин Соловьев, вернувшийся из 13-летней ссылки.

Выпускниками Саратовской семинарии являются многие видные иерархи Церкви, например, бывший митрополит Курский и Рыльский Ювеналий (Тарасов), митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев; † 1995), известные пастыри Саратовской епархии: протоиерей Георгий Лысенко, протоиерей Владимир Ларин, протоиерей Анатолий Шумов, протоиерей Петр Барковский, протоиерей Николай Архангельский, протоиерей Геннадий Беляков, протоиерей Всеволод Кулешов и другие.

Второе закрытие

В результате гонений на Церковь, возобновившихся с особой силой с конца 1950-х гг., по всей стране резко сократился прием абитуриентов в семинарии. Это должно было стать, по замыслу властей, удобным предлогом для закрытия духовных школ. 4 мая 1960 г. новый председатель Совета по делам Русской Православной Церкви «рекомендовал» Святейшему Патриарху Алексию I закрыть киевскую, саратовскую и ставропольскую семинарии, ссылаясь на незначительное число учащихся и на неудовлетворительные бытовые условия. Патриарх вынужден был подчиниться. Первой жертвой стала ставропольская семинария, которую слили с саратовской. Но и её вскоре постигла та же судьба — она была закрыта. За 13 лет своего существования Саратовская духовная семинария подготовила около 120 священников. Из них 37 человек несли службу в приходах Саратовской области.

Третий период истории СПДС

С середины 1980-х гг. в Саратове, как и во всей стране, начинается возрождение церковной жизни. Открытие духовной семинарии стало на несколько лет одной из приоритетных задач для епархиального управления и архиепископа Саратовского и Волгоградского Пимена (Хмелевского). Первая попытка Высокопреосвященного Пимена возродить семинарию была предпринята ещё в 1985 г., когда владыка обратился в Саратовский городской совет с просьбой передать епархии здание бывшего архиерейского дома. Но тогда последовал отказ.

Резкий поворот к лучшему наступил, когда в результате многочисленных требований управляющего епархией и благодаря настойчивости епархиального юриста Людмилы Мануковской вопрос о принадлежности архиерейского дома был вынесен на сессию Саратовского городского совета 6 мая 1991 г. В день памяти великомученика Георгия Победоносца решение в пользу передачи здания епархии было, наконец, принято. Высокопреосвященный Пимен направил Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II рапорт о возобновлении деятельности Саратовской православной духовной семинарии. Св. Синод Русской Православной Церкви утвердил её ректором клирика Волгоградской епархии протоиерея Николая Агафонова.

Тогда мало кто предполагал, что основная борьба за семинарию ещё впереди, а решение саратовских депутатов долго останется только на бумаге. Дело в том, что в то время в помещении архиерейского дома располагалась библиотека Саратовского государственного медицинского института, которой Саратовский городской исполнительный комитет обязывался предоставить аналогичное по площади и техническим условиям помещение. Но городские власти не торопились выполнять принятое решение. Бездействие власти во многом объяснялось крайне нестабильной политической обстановкой в стране, когда стали предприниматься активные попытки дать обратный ход демократическим преобразованиям.

8 января 1992 г. в Саратовском облисполкоме состоялась встреча архиепископа Пимена с президентом Российской Федерации Б. Н. Ельциным. Об этой встрече Владыка оставил запись в своем дневнике: "В Саратов приехал Ельцин. Повсюду он встречается с народом. В облисполкоме будет особая встреча с руководителями города и области. Кто-то поместил меня в список приглашенных. Я поехал. Меня провели на 6 этаж… Там в центре президиума сидит Б. Н. Ельцин. Увидев меня, он встал, пошел навстречу, пожал руку. Постепенно собрались начальство и приглашенные. Ельцин сделал доклад об экономике, отметил, что важны религия, нравственность, благотворительность. Я выступил примерно пятым. Начал так. «Вот Вы, Борис Николаевич, говорите, что нужны нравственность и религия. Но для этого нужны священники, а их у нас крайне недостаточно. Нужна духовная семинария, а с этим делом у нас тупик…» Ельцин говорит: «Неужели и такой вопрос нужно выносить на обсуждение президента? Неужели местная власть сама не может помочь Церкви…» Раздались голоса: «Все сделаем. Поможем. Откроем».

А 19 августа 1992 г., в день праздника Преображения Господня, в архиерейском дневнике появляется такая запись: «Сегодня началось выселение библиотеки из архиерейского дома. Наконец-то. После стольких лет борьбы…». В кратчайший срок был сформирован преподавательский состав и начались занятия. Курс семинарии по сравнению с общепринятым, был расширен за счет введения логики и истории философии. На праздник Успения Божией Матери в возобновленном семинарском храме архиепископом Саратовским и Вольским Пименом в сослужении первого ректора возрожденной семинарии протоиерея Николая Агафонова был отслужен молебен на начало учения.

При острой нехватке педагогических кадров в преподавательскую корпорацию с самого начала вступили преподаватели-энтузиасты, которые смогли настолько увлечь учащихся, что все внешние обстоятельства просто не замечались. Первыми учителями семинарии наряду с ректором, протоиереем Николаем Агафоновым, стали инспектор А. К. Сычев, протоиерей Василий Стрелков, священник Константин Нефедов, священник Олег Полюнов, священник Константин Проскурин, протодиакон Михаил Беликов, иеромонах Иосиф (Микора). Вместе с преподавателями из духовенства трудились и профессора светских учебных заведений: Е. Н. Ардабацкий, В. Н. Парфенов, В. И. Евдокимов, Г. А. Воскресенская, М. Ф. Коротеева, В. Н. Гасилин, М. Ф. Козырев. В памяти первых поколений воспитанников семинарии навсегда останутся лекции по Священному Писанию Ветхого Завета и латинскому языку А. Г. Пенькевича, впоследствии принявшего священный сан, и преподавателя философии Н. В. Садовского.

С самого начала Саратовская духовная семинария обзавелась превосходной библиотекой, в которой было немало раритетов. Основу этого книжного собрания составили сотни томов святоотеческой, богословской, церковно-исторической, искусствоведческой, художественной литературы, подаренные архиепископом Пименом и его наследниками, а также протоиереем Лазарем Новокрещеных. Среди них были первые издания трудов священника Павла Флоренского, А. В. Карташева, В. В. Розанова, других выдающихся богословов и философов.

Первым и главным результатом работы семинарии в эти годы стало умение и желание учиться, характерное для всех семинаристов. Не случайно, большинство первых выпускников продолжили обучение в Духовных академиях. В настоящее время многие из них вернулись в стены родной семинарии в качестве преподавателей, чтобы продолжать и приумножать лучшие традиции саратовской духовной школы.

После смерти в 1993 году архиепископа Пимена до 1995 г. Саратовская епархия, а вместе с ней и семинария пережила ряд трудностей.

Епископ Нектарий (Коробов)

В 1994 году на Саратовскую кафедру был назначен епископ Нектарий (Коробов). Поскольку он был новохиротонисанным епископом ему нужно было время, чтобы освоиться в новой должности и вникнуть во все многообразие епархиальной жизни. Несмотря на огромную занятость в деле управления епархией Владыка старался как можно больше обращать внимания на жизнь Саратовской семинарии, заботился о её нуждах, следил за учебным процессом, посещал занятия и экзамены. Но, к сожалению, прослужив на кафедре 7 месяцев, Владыка Нектарий трагически погиб в автомобильной аварии. После смерти Владыки Нектария Саратовская кафедра вдовствовала 8 месяцев. В это время очень отчетливо обозначились некоторые проблемы в области функционирования Саратовской семинарии. Первая и очень серьезная проблема — это отсутствие систематического финансирования. Епархиальная власть, будучи сама очень стеснена в материальном плане все же поддерживала семинарию, но поддержка эта была недостаточной. Большую работу в отношении финансирования проводил ректор семинарии протоиерей Николай Агафонов, привлекая средства спонсоров. Положение несколько улучшилось, когда в 1995 году материальное обеспечение семинарии было поручено архиерейскому храму в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Были затруднения в учебном процессе в основном из-за недостатка преподавателей, вообще, и преподавателей, имеющих академическое образование, в частности.

Архиепископ Александр (Тимофеев)

В июле 1995 г. решением Св. Синода на Саратовскую кафедру был назначен архиепископ Александр (Тимофеев), и с началом его правления открылась новая страница в истории становления СПДС.

С сентября 1971 года Владыка преподавал в Московской духовной семинарии, а затем и в Академии. В 1981 году он был удостоен звания профессора, а в 1982—1992 годах занимал должность ректора Московской Духовной Академии и семинарии. Имея за спиной огромный опыт работы в духовных школах, архиепископ Александр самое пристальное внимание обратил на положение дел в СПДС. Он предпринял ряд решительных мер по улучшению состояния Саратовской православной духовной семинарии. Меры эти принимались по нескольким направлениям.

Первое, что было сделано: налажено бесперебойное систематическое финансирование семинарии из бюджета епархии, вполне достаточное для того, чтобы обеспечить все её материальные нужды. Другое направление — организация учебного процесса в соответствии с требованиями учебного комитета Св. Синода, предъявляемыми к духовным школам, в связи с чем были скорректированы и подготовлены учебные программы и планы. Проблему недостатка преподавательских кадров Владыка Александр решил тем, что пригласил в семинарию ряд преподавателей и выпускников МДА, таких как кандидат богословия, историк, архимандрит Никон (Лысенко), кандидат богословия, сектовед Роман Разинков (впоследствии священник), иеромонах Хрисанф (Каменный) обладавший огромной эрудицией и энциклопедическими познаниями, иеромонах Иероним (Миронов), иеромонах Никодим (Чибисов), игумен Варфоломей (Денисов), сейчас — первый проректор и другие. Из светских преподавателей были привлечены профессор В. И. Кащеев, профессор В. Н. Гасилин и другие.

Таким образом преподавательская корпорация изменилась количественно (более 30 чел.) и качественно — большинство преподавателей имели высшее духовное или светское образование, что не могло не сказаться положительно на учебном процессе. Многие из выпускников семинарии (из первых выпусков особенно) продолжали обучение в Духовных академиях и впоследствии пополнили состав преподавателей. Это — кандидат богословия протоиерей Димитрий Полохов (ныне проректор по учебной работе), иеромонах Симон (Морозов), священник Роман Усачев, священник Сергий Штурбабин и другие. Владыка Александр считал, что духовная школа должна не только обучать, но и (что самое главное) воспитывать будущих пастырей Церкви. В связи с этим организации на должном уровне воспитательного процесса Владыка уделял огромное внимание. Была упорядочена и реорганизована деятельность инспекции, увеличено количество дежурных помощников проректора по воспитательной работе, организована регулярная и продуктивная работа воспитательского совещания, была организована работа культурно-просветительской комиссии, которая устраивала посещение семинаристами музеев, театров, концертов и т. д. Была введена свойственная духовным школам форма одежды (кители). Поскольку по уставу семинария является закрытым учебным заведением, то Владыка счел нужным организовать постоянное проживание в общежитии как иногородних, так и местных, городских воспитанников (до этого в общежитии жили только иногородние воспитанники). Это, с одной стороны, способствовало сближению, сплочению между собой воспитанников, а с другой стороны, способствовало пресечению всяких негативных явлений, связанных с отлучками в город. Владыка говорил: «У воспитанника духовной школы три дороги — в храм, в аудиторию и в библиотеку!». Храму и участию семинаристов в храмовом богослужении архиепископ Александр также уделял большое значение. Храм «Утоли моя печали» стал семинарским, сохранив за собой именование Архиерейского. Помимо обязательного посещения богослужений в воскресные и праздничные дни, воспитанники были разбиты на богослужебные череды и поочередно участвовали в клиросном послушании в будние дни. Хор семинарии расширился в своем составе под руководством регента, преподавателя священника Алексия Бутенко, регулярно участвовал в архиерейских службах и также в различных епархиальных мероприятиях.

В связи с тем, что здания Епархиального управления на Первомайской улице ветшали и совершенно не соответствовали своему назначению, перед Владыкой стал вопрос о переносе Епархиального управления и резиденции епископа в другие, более соответствующие помещения. Так как со стороны властей поддержки в этом вопросе найдено не было, то Владыка решил перенести управление и резиденцию в здание семинарии, учитывая что все-таки это здание изначально было предназначено для пребывания Архиерея.

Таким образом, на первом этаже здания семинарии расположились Епархиальное управление и некоторые семинарские службы — канцелярия, бухгалтерия, библиотека, трапезная. В верхнем этаже половину занимали учебные классы и кабинеты, а другую половину — резиденция архиепископа. В здании были проведены серьезные ремонтные работы, закуплена мебель и оборудование. Была также улучшена и упорядочена работа канцелярии, бухгалтерии, библиотеки, экономской службы.

Ввиду стесненного существования семинарии и Епархиального управления церковная власть смогла добиться передачи в ведение семинарии 1-го этажа здания театрального общежития, а также 1-го этажа здания бывшей духовной консистории, куда после ремонта немедленно были перенесены часть аудиторий и семинарское общежитие.

В своих действиях по упорядочению работы семинарии архиепископ Александр был решителен, неотступен и тверд. Эта твердость и решительность сначала вызывала у части преподавателей и воспитанников некоторое непонимание и растерянность. Но когда стало ясно, что за этой решительностью и суровостью стоит огромный опыт работы архиепископа в системе духовных школ и большая любовь к делу духовного образования, то для непонимания не осталось места. Владыка буквально жил жизнью и проблемами семинарии. Сам лично вникал во все малейшие подробности учебного и воспитательного процесса, давал ценные советы и делился своим огромным опытом наставника и воспитателя.

Можно сказать, что семь с половиной лет, до своей кончины († 7 января 2003 г.), пребывания архиепископа Александра в должности ректора являются периодом подъёма и становления СПДС. Семинария при нём, как бы твердо «встала на ноги» и стала работать как четко налаженный безотказный механизм. И преподаватели, и сотрудники, и воспитанники, и духовенство, из которого добрая половина — выпускники СПДС, с теплотой и благодарностью вспоминают Владыку Александра.

Семинария в наше время

В августе 2003 года Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II ректором Саратовской православной духовной семинарии назначен Преосвященнейший Лонгин, Епископ Саратовский и Вольский. В том же году семинария согласно указу Священного Синода перешла на пятилетнюю систему обучения, что потребовало введения новых предметов и привлечения новых преподавателей. В учебный план были включены Миссиология, Риторика Аскетика и многие другие. В 2004 году семинария получила статус учреждения высшего профессионального религиозного образования.

Осенью 2005 года в Саратове прошли торжества, приуроченные к празднованию 175-летия Саратовской православной духовной семинарии. Впервые юбилей старейшего вуза города отмечался так широко. В торжествах приняли участие Высокопреосвященнейший Герман, Митрополит Волгоградский и Камышинский, Высокопреосвященнейший Филарет, Архиепископ Пензенский и Кузнецкий, Преосвященнейший Лонгин, Епископ Саратовский и Вольский, а также воспитанники и преподаватели семинарии, вузов Саратова, представители научной и творческой интеллигенции области.

В год своего 175-летия трудами Преосвященнейшего Лонгина, Епископа Саратовского и Вольского, Саратовская православная духовная семинария переехала в новое отремонтированное здание на улице Радищева, 24"б" (здание бывшей Саратовской духовной консистории). Были значительно улучшены и условия проживания воспитанников — отремонтировано общежитие семинарии.

В 2007 году состоялась передача Епархиальному управлению здания дореволюционной семинарии по адресу улица Мичурина, 92. В настоящее время масштабные восстановительные работы окончены (2013 год), теперь в одном здании расположены: Храм, трапезная, учебные аудитории, общежитие, библиотека, музей истории Саратовской епархии, актовый зал, спорт зал, прачечная и административные службы семинарии.

Учебный процесс

В настоящее время Саратовская православная духовная семинария имеет очное и заочное отделения. В 2011 г. Саратовская православная духовная семинария получила [www.sarpds.ru/litsenziya-na-pravo-vedeniya-obrazovatelnoy-deyateln/ государственную лицензию], выданную Федеральной службой по надзору в сфере образования и науки, на право ведения учебной деятельности [www.sarpds.ru/fgos-033400-teologiya/teologiyafg.html по основной образовательной программе 033400 «Теология»]. В основе программы лежит Федеральный государственный образовательный стандарт 3-го поколения, ориентированный на вхождение российских государственных образовательных учреждений в Болонский процесс. Учебный план и рабочие программы по дисциплинам разрабатывались совместно со специалистами Учебного управления СГУ им. Н.Г Чернышевского. Срок обучения 4 года.

В случае успешной аккредитации выпускникам семинарии будут выдаваться дипломы государственного образца, что позволит им продолжить своё обучение в магистратурах светских и духовных учебных заведений, как в России, так и за рубежом.

Особое внимание Владыка ректор уделяет пополнению библиотечного фонда новыми книгами и учебными пособиями. В 2011г. в Саратовской православной духовной семинарии прошла презентация электронной внутрисетевой библиотеки. Она создана с целью оптимизации учебного процесса, а также в соответствии с требованиями федерального государственного образовательного стандарта.

Значительное место в учебном процессе занимают лекции, которые вне учебного плана были прочитаны известными богословами Русской Православной Церкви. Перед учащимися в разное время выступали с лекциями профессора Московской Духовной Академии архимандрит Платон (Игумнов), протодиакон Андрей Кураев, С. С. Хоружий, А. И. Осипов, В. М. Кирилин, А. Л. Дворкин, Н. К. Гаврюшин, секретарь Ученого совета Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии протоиерей Кирилл Копейкин, кандидат богословия диакон Георгий Максимов, старший преподаватель кафедры биомедицинской этики Российского государственного медицинского университета иеромонах Димитрий Першин, кандидат богословия священник Алексий Пенькевич, духовные писатели прот. Николай Агафонов, архим. Тихон (Шевкунов), поэт Ольга Седакова и др.

Двухтысячелетний опыт Православной Церкви свидетельствует о том, что адекватное усвоение духовных знаний возможно только при условии полноценной церковной жизни. Основа духовного образования создается только соединением богословия с молитвой. Поэтому особое место в процессе получения духовного образования занимает богослужебная практика. Центром духовной жизни Саратовской православной духовной семинарии является храм во имя Апостола и евангелиста Иоанна Богослова. В нём воспитанники приобретают навыки литургической жизни, несут певческое и пономарское послушание, получают первый опыт пастырского труда и церковной проповеди. Студенты 3-го курса произносят проповеди учащимся семинарии во время вечерней молитвы. Студенты старших курсов проповедуют прихожанам семинарского храма на Всенощном бдении и Божественной Литургии. Важной традицией стало совместное совершение Литургии выпускниками семинарии в священном сане незадолго до окончания учебного года. Ежегодно 5 ноября, воспитанники Саратовской православной духовной семинарии молятся за Божественной литургией святого апостола Иакова, совершаемой Ректором СПДС Митрополитом Саратовским и Вольским Лонгином в сослужении преподавателей семинарии. Хор Саратовской семинарии поет за богослужениями и ведет концертную деятельность.

В течение учебного года регулярно проводятся встречи воспитанников семинарии с курсовыми наставниками. Такие встречи очень важны в деле духовного воспитания студентов. На это обращает особое внимание Владыка Лонгин: «Мы вкладываем в душу учащихся не только знания, но стараемся воспитать их ревностными и неравнодушными, поэтому ответственность каждого пастыря и преподавателя, его личный положительный пример играет большую роль».

Единство образовательного процесса и полноценной церковной жизни воспитанников, которое является главным педагогическим принципом семинарии, помогает ей выполнять свою основную задачу — готовить достойных служителей Церкви.

Паломничество

Важное место в духовном воспитании учащихся занимают паломнические поездки в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, Свято- Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь, на остров Валаам, к святыням Санкт-Петербургской епархии и к другим православным святыням России.

8 ноября 2011 г. воспитанники и преподаватели Саратовской православной духовной семинарии совершили паломническую поездку в г. Саранск. В кафедральном соборе во имя святого праведного воина Феодора Ушакова г. Саранска паломники приложились к Поясу Пресвятой Богородицы, пребывающему в это время в храме.

10 октября 2012, в день памяти священномучеников Германа, епископа Вольского и Михаила, пресвитера Саратовского, семинаристы, преподаватели СПДС и прихожане храмов города почтили память этих святых. На Воскресенском кладбище Саратова секретарь Саратовской епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия священник Максим Плякин рассказал будущим пастырям о Саратовских новомучениках, похороненных здесь. Затем был отслужен праздничный молебен священномученикам Герману и Михаилу. Молебен служили на месте захоронения Саратовских новомучеников — общей братской могиле пострадавших за веру Христову.

Межрегиональные Пименовские чтения

Воспитанники и преподаватели семинарии являются активными участниками всех церковных событий в жизни Саратовской епархии, а также самых разнообразных культурных, духовно-просветительских, социальных и миссионерских проектов, научно-практических конференций регионального и общероссийского масштаба, проходящих в Саратовской области. Среди подобных мероприятий можно выделить учрежденные в 2003 году по благословению Высокопреосвященнейшего Лонгина ежегодные межрегиональные Пименовские чтения.

Восьмые Межрегиональные Пименовские чтения «Церковь, образование, наука. История взаимоотношений и перспективы сотрудничества», проходившие 10 — 16 декабря 2010 года, были посвящены 180-летию Саратовской православной духовной семинарии. К юбилею СПДС трудами преподавателей был выпущен альбом «Саратовская православная семинария. История и современность», c 18 февраля по 18 мая 2011 в Саратовском областном музее краеведения работала выставка, посвящённая 180-летию Саратовской православной духовной семинарии, а епархиальной телестудией «Восхождение» снят фильм, рассказывающий об истории духовной школы.

В 2008 году историческое здание семинарии (на улице Мичурина) было возвращено Саратовской Епархии Русской Православной Церкви, после чего началась его реконструкция. 9 октября 2013 года, в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова, в возрожденном семинарском храме была совершена первая Божественная литургия. В день престольного праздника Литургию возглавил Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин ему сослужили преподаватели семинарии в священном сане.

Преподаватели и студенты семинарии активно сотрудничают с информационно-издательским отделом епархии. Подготовленные ими материалы публикуются в журнале «Православие и современность», газете «Православная вера» и на епархиальном сайте www.eparhia-saratov.ru, который является одним из самых посещаемых порталов православного Интернета. Воспитанники семинарии совмещают учёбу с работой в катехизаторском отделе епархии, участвуют в миссионерских поездках по Саратовской епархии, которые организует епархиальный отдел по работе с молодежью.

Труды Саратовской православной духовной семинарии

Ежегодно в издательстве Саратовской епархии выходит в свет сборник «Трудов Саратовской православной духовной семинарии», в котором представлены научные работы не только преподавателей, но и студентов семинарии. Вышли из печати учебники по «Уставу православного богослужения» и «Священному писанию Ветхого Завета», написанные преподавателем семинарий А. С. Кашкиным; по «Основам правовой деятельности прихода», архимандрита Пахомия (Брускова) (ныне епископ Покровский и Николаевский); «Аскетика в русской духовной традиции» преподавателя семинарии проф. В. Н. Белова.

Преподавательская корпорация

На сегодняшний день в преподавательскую корпорацию Саратовской православной духовной семинарии входят опытные педагоги — священнослужители и миряне. Значительная часть преподавателей из числа священнослужителей имеет высшее богословское образование, ученую степень кандидата богословия и звание доцента. Небогословские дисциплины преподаются педагогами, имеющими высшее светское образование, в их числе профессора, доценты и кандидаты наук.

Семинарский хор

Семинарский храм в честь Апостола и евангелиста Иоанна Богослова

В 1885 году в жизни Саратовской семинарии произошло важное событие — семинария переехала в новое здание на углу улиц Александровской и Малой Сергиевской (теперь пересечение улиц Горького и Мичурина).

Отношение к проекту здания семинарии имели два архитектора: А. М. Салько и Н. Н. Марков. Проект нового семинарского комплекса, в который входил и домовой храм семинарии, составил синодальный архитектор Николай Никифорович Марков (1815—1885). Смету на построение здания «Духовной православной семинарии и иконостаса и росписи церкви в здании семинарии» подготовил знаменитый саратовский архитектор Алексей Маркович Салько (1839—1918). Он же был и архитектором-производителем работ при строительстве самого здания. Здание семинарии было построено в характерном для эпохи императора Александра III эклектическом стиле. В фасаде здания вместо лепных украшений используется кирпичный декор, который восходит к средневековым русским и византийским прототипам.

Активным членом Комитета по строительству нового здания семинарии был преподаватель Александр Иванович Заборский, который стал первым ректором семинарии после её переезда в новое здание.

Как и во всяком духовном учебном заведении Русской Православной Церкви центром духовной жизни и воспитательного процесса в деле подготовки будущих пастырей Церкви стал храм семинарии. Домовая церковь апостола и евангелиста Иоанна Богослова была освящена 6 октября 1885 года епископом Саратовским и Царицынским Павлом (Вильчинским). Храм находился в середине здания, в бельэтаже высотою в два этажа, занимая обширную и почти квадратную территорию. В храме имелся резной дубовый иконостас, иконы в который написал художник Лев Степанович Игорев.

Имеется историческое свидетельство о посещении в 1891 году здания новой семинарии обер-прокурором Святейшего Синода К. П. Победоносцевым, на которого семинарский храм произвел «весьма приятное впечатление своей изящной простотой (иконостас дубовый без позолоты) и художественным стилем иконной живописи».

Интересным историческим пресечением между храмом Саратовской семинарии и храмом Санкт-Петербургской семинарии стало не только то, что они были освящены в честь апостола и евангелиста Иоанна Богослова и фактически были спроектированы одним и тем же архитектором Н. Н. Марковым, но и то, что при них действовали братства помощи неимущим студентам.

После октябрьского переворота 1917 года была реквизирована большая часть семинарских помещений и имущества, а в сентябре 1918 года семинария была закрыта. После закрытия духовной школы в 1918 году храм был разгромлен.

Здание семинарии было передано Педагогическому институту. Помещение храма было разделено межэтажным перекрытием и в нём были устроены учебные аудитории.

В 2008 году здание семинарии передано в безвозмездное пользование Саратовской Епархии Русской Православной Церкви, после чего началась его реконструкция. 9 октября 2013 года, в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова, в возрожденном семинарском храме была совершена первая Божественная литургия. В день престольного праздника Литургию возглавил Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин ему сослужили преподаватели семинарии в священном сане.

Храм является центром семинарской жизни. Здесь будущие священники учатся на деле тому, что будет главным в их жизни — молитве и богослужению.

Каждую неделю студенты духовной школы участвуют в богослужении. Особое внимание уделяется чёткому исполнению Богослужебного Устава Православной Церкви. На клиросном послушании семинаристы учатся церковному пению и чтению.

Студенты поочерёдно помогают в храме, следя за ходом священнодействий, совершаемых в алтаре. Священнослужители помогают в решении вопросов, возникающих у семинаристов.

Старшие курсы произносят проповеди. Будучи в дальнейшем служителями Слова, студенты духовной школы уделяют этой составляющей богослужения особое внимание. Проповедник призван в своём слове укрепить колеблющихся в вере, вернуть в Церковь отпавших от Неё, помочь кающимся в получении прощения. Студенты третьего курса произносят проповеди за вечерней молитвой, где присутствуют лишь семинаристы, а следующий год проповедуют на богослужении в храме.

Этим не ограничивается участие семинаристов в богослужении. Они несут послушания в храмовой ризнице, церковной звоннице, семинарском хоре. Студенты, уже имеющие священный сан, совершают богослужения, помогают учащимся в получении основных навыков совершения Таинств Святой Церкви. В октябре 2014 года Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл совершил чин Великого освящение домового семинарского храма.

Ректор

 Этот раздел не завершён.
Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.

Напишите отзыв о статье "Саратовская православная духовная семинария"

Ссылки

  • [sarpds.ru Официальный сайт семинарии]
  • [www.sarpds.ru/adress/menu-kontakty Контакты]
  • [www.sarpds.ru/abit/menu-osnovnye-svedeniya Основные сведения]
  • [www.sarpds.ru/abit/menu-struktura-i-organy-upravleniya Структура и органы управления]
  • [www.sarpds.ru/abit/menu-rukovodstvo-pedsostav Руководство. педагогический (научно-педагогический) состав]
  • [www.sarpds.ru/abit/menu-platnye-obrazovatelnye-uslugi Платные образовательные услуги]
  • [www.sarpds.ru/2014-10-22-10-43-12/menu-obshhaja-informacija-o-prieme-na-obuchenie Абитуриенту: Общая информация о приеме на обучение]
  • [www.sarpds.ru/menu-istoriya-seminarii/menu-istoriya-seminarii-ot-osnovsniya-do-nashih-dney История Саратовской православной духовной семинарии от основания до наших дней]

Координаты: 51°31′32″ с. ш. 46°01′38″ в. д. / 51.525583° с. ш. 46.027333° в. д. / 51.525583; 46.027333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.525583&mlon=46.027333&zoom=17 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Саратовская православная духовная семинария

Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Саратовская_православная_духовная_семинария&oldid=81552425»