Животные в Библии
В Библии упоминается множество животных существ. Идентификация ряда зверей, их названия и особенности являются дискуссионным вопросом перевода оригинального текста Библии на различные языки.
Содержание
Говорящие животные Библии
- Змея (ивр. נחש) — первое животное, появляющееся в Ветхом Завете. Змей был искусителем Евы и привёл прародителей людей к грехопадению и изгнанию из рая.
- Валаамова ослица (ивр. אתון) — ослица пророка Валаама, на которой он ехал к царю Моава Валаку, чтобы проклясть израильтян.
Загадочные и мифические существа
В Библии упоминаются существа, идентификация которых затруднена или невозможна при современном уровне развития науки. Используемые переводчиками слова, обозначающие этих животных, иногда совпадают с названиями мифических существ (Драконы, единороги и т.д).
- Бегемот — Библейское слово «бегемот» было присвоено известному ныне под этим именем млекопитающему в XIX веке.
- Драконы — в Псалтири говорится о пленении евреев в Египте, который образно назван «землёй драконов» (Пс. 43:20).[1] В Ветхом Завете «драконы» аллегорически используются для описания яда: «вино их яд драконов и гибельная отрава аспидов» (Втор. 32:33). В книге Даниила содержится рассказ о том, как в Вавилоне Даниил комом из смолы, жира и волос умертвил «дракона» в храме (Дан. 14:23—28). Наиболее часто дракон упоминается в книге Откровения Иоанна Богослова (Откр. 12—13, 16:13, 20:2, см. Зверь Апокалипсиса).
- Единорог — аллегорически использовано для описания быстроты действия Бога: «Бог вывел их из Египта, быстрота единорога у него;» (Чис. 23:22). А так же упоминается как существующее животное (Иов 39:9-12) "9 Захочет ли единорог служить тебе и переночует ли у яслей твоих? 10 Можешь ли веревкою привязать единорога к борозде, и станет ли он боронить за тобою поле? 11 Понадеешься ли на него, потому что у него сила велика, и предоставишь ли ему работу твою? 12 Поверишь ли ему, что он семена твои возвратит и сложит на гумно твое?"
- Левиафан — морское чудовище (ивр. לווייתן) из Книги Иова (Иов. 40:20—41:26, Иов. 7:12).
Кары животными
- Десять казней египетских (нашествие лягушек, нашествие мошки, нашествие диких зверей, нашествие саранчи)
- Damnatio ad bestias#Восприятие смерти от зверей в религии
- Убийство 42 детей двумя медведицами: «И пошел он оттуда в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка.» (4Цар. 2:23-24)
Скульптуры животных
Птицы в Библии
Птицы в Библии служили источником пищи (на них охотился Исав), некоторые виды птиц были запретны для поедания. Также птиц приносили в жертву. Нередко птицы играют символическую роль.
- воробей (Прит. 26:2)
- ворон (Иов. 38:41)
- голубь (Быт. 8:8, Мф. 3:16, 10:16)
- гриф (Лев. 11:13)
- ибис (Втор. 14:16)
- коршун (Втор. 14:13)
- кречет (Втор. 14:13)
- ласточка (Прит. 26:2)
- лебедь (Втор. 14:16)
- орёл (Втор. 14:12, Иов. 39:27)
- павлин (Иов. 39:13)
- пеликан (Втор. 14:17, Соф. 2:14)
- рыболов (Втор. 14:17)
- сова (Втор. 14:15)
- страус (Втор. 14:15)
- удод (Втор. 14:18)
- филин (Втор. 14:16)
- цапля (Втор. 14:18)
- чайка (Втор. 14:15)
- ястреб (Втор. 14:15, Иов. 39:26)
Остальные животные Библии
Названия животных как и птиц перечислены в 11 главе книги Левит, объясняющей каких животных и птиц можно употреблять в пищу, а каких нельзя. В текстах Септугинты, Вульгаты, масоретском, славянском и в синодальном перечисленные животные и птицы отличаются[2][3][4].
Некоторые животные:
Б
В
- Верблюд (др.-греч. κάμηλος — Бытие. 24:61, 31:17, 37:25, 1Цар. 30:17, Ис. 21:7, 21:7)
- Волк (др.-греч. λύκος — Быт. 49:27). Описание волка — Иер. 5:6, Авв. 1:8, Соф. 3:3, Иез. 22:27, Мф. 7:15, 10:16, Деян. 20:29.
Е
- Египетская кобра (аспид) (др.-греч. ἀσπίδος — Ис. 59:5)
Ё
З
- Заяц или Кролик (др.-греч. δασύ-πους — буквально:«мохноногий» — Лев. 11:6, Втор. 14:7). В библейских установлениях относительно дозволенных для употребления в пищу животных сказано, что нельзя есть «зайца, потому что он жуёт жвачку, но копыта у него не раздвоены, нечист он для вас» (Лев. 11:6). В оригинале — ивр. וְאֶת־הָאַרְנֶבֶת כִּי־מַעֲלַת גֵּרָה הִוא וּפַרְסָה לֹא הִפְרִיסָה טְמֵאָה הִוא לָכֶם. Слово «парса» (ивр. פרסה) может переводиться как «копыто, нога, подкова, величина стопы человека, подошва» и данную фразу иногда понимают лишь как указание на то, что заяц не относится к парнокопытным.[5]
- Змея (др.-греч. ἔχιδνα — Мф. 3:7, Лук. 3:7)
К
- Коза (др.-греч. αἶξ — Быт. 15:9, 30:35, 31:38, Исх. 12:5, Лев. 4:23, Чис. 28:15)
- Кит (др.-греч. κῆτος — Быт. 1:21)
- Корова (др.-греч. μόσχος — Лев. 22:28, Исх. 23:19, Втор. 22:6,7)
- Крот (др.-греч. ἀσπάλαξ — Лев. 11:30)
Л
- Ласка (др.-греч. γαλῆ — Лев. 11:29)
- Летучая мышь (др.-греч. νυκτερίδα — Лев. 11:19, Втор. 14:18). В Библии упомянута как «нетопырь» и отнесена к птицам.
- Лошадь (др.-греч. ἵππῳ, ἵππος — Ис. 28:28, Иов. 39:19—25).
- Лошак или Мул (др.-греч. ἡμί-ονος — буквально: «полуосёл» — Пс. 31:9)
- Леопард (др.-греч. πάρδαλις — Ис. 11:6, Иер. 5:6, 13:23, Авв. 1:8, Дан. 7:6, Откр. 13:2)
- Лев (др.-греч. λέων — Быт. 49:9, Суд. 14:5—6, 14:18, 1Цар. 17:34—35, 2Цар. 17:10, 3Цар. 13:24—25, 4Цар. 17:25—26, Амос. 3:12)
- Лягушка (др.-греч. βάτρᾰχος — Исх. 8:2—14, Пс. 78:45, 105:30, Откр. 16:13)
- Лиса (др.-греч. ἀλώπηξ — Иез. 13:4, Лк. 13:32, Суд. 15:4—5)
М
- Медведь (др.-греч. ἄρκος — 1Цар. 17:34—37, 4Цар. 2:24)
- Мышь (др.-греч. μῦς — Лев. 11:29)
- Мышь полевая (др.-греч. μυγάλη — Лев. 11:30)
О
- Обезьяна (церк.-слав. пίθикъ от др.-греч. πίθηκος; лат. simia — 3Цар. 10:22).
- Овца (др.-греч. πρόβατον — Исх. 29:38—42, Чис. 28:9,11, Лев. 9:3, 12:5, —25, —20, 1Пар. 29:21, 2Пар. 29:21)
- Олень (др.-греч. ἔλᾰφος — Пс. 103:18)
- Осел (др.-греч. ὄνος — Быт. 12:16, 45:23, Чис. 22:23, 1Цар. 9:3, Быт. 49:14)
Р
С
- Собака (др.-греч. κύων, κυνός — 3Цар. 14:11, 16:4, ,23, 22:38, Пс. 59:6,14)
- Слон (др.-греч. ἐλέφας, ἐλέφαντος) — в иудейском каноне Библии, как и в поэмах Гомера, не упоминается как животное, но упоминается др.-греч. ἐλεφάντινον — слоновая кость (Откр. 18:12, 3Цар. 10:22, 2Пар. 9:21). Упоминаются в православном и католическом каноне Библии (1Макк. 3:34, 6:46, 11:56, 2Макк. 11:4, 3Макк. 5:1-6:19[6])
Т
- Телёнок (др.-греч. μόσχος — Быт. 12:16)
- Тритон (др.-греч. καλαβώτης — Лев. 11:30)
- Тушканчик (др.-греч. χοιρογρύλλιον — Лев. 11:6)
Х
Я
- Ящерица (др.-греч. κροκόδειλος ὁ χερσαῖος — буквально: «крокодил сухопутный» — Лев. 11:29; др.-греч. σαύρα — Лев. 11:30)
См.также
Напишите отзыв о статье "Животные в Библии"
Примечания
- ↑ В славянских переводах «земля драконов» заменена на «место озлобления»
- ↑ [azbyka.ru/biblia/?Lev.11&crgl Библия на 5 языках: славянском, русском, древнегреческом, латинском, древнееврейском. Левит, глава 11]
- ↑ [chassidus.ru/library/tora_inline/vayikro/shmini.htm Тора с комментарием Раши Книга Вайикро Недельный раздел Шмини Глава 11]
- ↑ [www.bible.in.ua/underl/index.htm?OT/Le?11 Подстрочный перевод Библии Левит, глава 11]
- ↑ [hetrulycomes.info/dumulan/ctgry/1/hare.php Жвачный заяц с копытами]
- ↑ Третья книга Маккавейская входит в православный канон, но не входит в католический канон Библии
Отрывок, характеризующий Животные в Библии
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.