Зубов, Николай Николаевич (контр-адмирал)

Зубов Николай Николаевич
Дата рождения	23 (11) мая 1885(1885-05-11)
Место рождения	местечко Липканы, Хотинский уезд, Бессарабия
Дата смерти	11 ноября 1960(1960-11-11) (75 лет)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя СССР СССР
Звание	инженер-контр-адмирал
Награды и премии

Никола́й Никола́евич Зу́бов (11 [23] мая 1885, местечко Липканы, Хотинский уезд, Бессарабская губерния — 11 ноября 1960, Москва) — русский и советский морской офицер, инженер-контр-адмирал, океанолог, полярный исследователь, доктор географических наук, профессор, Заслуженный деятель науки и техники РСФСР.

Биография

Родился в офицерской семье. Его отец — штабс-ротмистр Астраханского драгунского полка Николай Тимофеевич Зубов, профессиональный военный, кавалерийский офицер, отличившийся в сражениях Русско-Турецкой войны 1877—1878 гг., принадлежал к разряду так называемого «служилого», то есть жившего только на своё жалование, офицерства, впоследствии дослужился до генерал-майора. Мать — Людмила Эрастовна, дочь подполковника 21-й Скулянской бригады пограничной стражи Эраста Алексеевича Берга, занималась воспитанием детей (у Н. Н. Зубова было девять братьев и сестер).

Образование

Начальное образование Николай Зубов получил в Санкт-Петербурге, где окончил седьмую Санкт-Петербургскую гимназию и 1-й Санкт-Петербургский кадетский корпус. Для получения военного образования, нужно было выбрать училище, чтобы повторить карьеру отца — пройти нелегкий путь российского армейского офицера. Судьба распорядилась иначе.

Николай Зубов в шестнадцать лет принял решение стать морским офицером, и в 1901 году его имя появилось в списках воспитанников Морского кадетского корпуса. Это было уникальное военно-морское училище, колыбель строевых офицерских кадров Российского Императорского флота. Практически все прославленные российские флотоводцы, адмиралы, кругосветные мореплаватели, командиры кораблей были выпускниками Морского корпуса.

Личное дело каждого офицера времён Российской империи от кадетских лет на протяжении всей службы сопровождал любопытный документ, носивший название Аттестационной тетради. Её начинали заполнять, как только мальчик становился кадетом. В тетради регистрировались все успехи и провинности воспитанника, каждый год туда записывалась пространная неформальная характеристика. В итоге получался перечень личностных качеств кадета или юнкера задолго до присвоения первого офицерского звания.

Из характеристики кадета Н. Зубова за 1895/96 учебный год (кадету 11 лет): «…Выдающихся способностей, с отличной памятью, добрый, сердечный, ласковый, с хорошей силой воли. Правдив и откровенен. Очень живой и впечатлительный. К старшим относится приветливо и почтительно. С товарищами живет дружно и влияет на них в хорошую сторону. Сильно привязан к матери. К требованиям заведения относится серьезно и сознательно: исполнителен, опрятен и любит порядок. Много читает и прекрасно владеет речью».

Из выпускной характеристики: «Твердого характера и сильной воли. Легко подчиняет своему влиянию товарищей. Чрезвычайно правдивый и разумно откровенный. Добрый и услужливый, но с сохранением своего достоинства. Товарищ в лучшем смысле слова. С прекрасными способностями и достаточно трудолюбив». Став гардемарином Морского корпуса, Николай, как и все его однокашники, мечтал о золотых мичманских погонах на черном щегольском мундире морского офицера, а пока занятия сменялись практическими плаваниями на судах учебной эскадры, за которыми следовали короткие отпуска. И снова лекции, контрольные работы, экзамены.

В неполных девятнадцать Николай Зубов стал мичманом. Выпуск был досрочным, началась Русско-японская война.

Участие в Русско-японской войне

В автобиографическом «Жизнеописании» об этом времени три строчки: «В 1904 году окончил Морской корпус и был назначен в эскадру Рожественского. В чине мичмана на миноносце „Блестящий“ участвовал в Цусимском бою. Был ранен, долго лечился». Ранен в ногу тем же снарядом, который убил командира миноносца капитана 2-го ранга А. С. Шамова. Получивший в бою тяжелые повреждения миноносец «Блестящий» был оставлен командой и затонул, а его экипаж на однотипном миноносце «Бодрый» доставлен в Шанхай, где мичмана Зубова поместили в госпиталь. После выздоровления Н. Зубов на госпитальном судне «Орёл» в ноябре 1905 года возвратился в Россию.

Н. Зубов был награждён орденами — Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Оставшийся цусимский осколок 55 лет напоминал о боевом крещении. Последствия ранения и контузии сказывались долго. Восемь лет спустя участились головные боли, и старший лейтенант Зубов подал рапорт об отставке.

1910—1916 года

В 1910 году — окончил Гидрографическое отделение Морской академии. В 1912 году — в качестве старшего офицера посыльного судна «Бакан» произвёл мензульную съёмку губы Митюшихи на западном побережье Новой Земли, а также нижнего течения и устья реки Пёша в Чёшской губе. В 1913 году — подал в отставку по болезни. В 1914 году — стажировался в Бергене на международных океанографических курсах при Институте геофизики. Гражданская жизнь оказалась недолгой — началась Первая мировая война. В октябре 1914 года Н. Зубов вернулся на службу. Он — командир эскадренного миноносца «Послушный», кажется, самый молодой командир корабля в русском флоте. Через несколько месяцев его перевели в штаб Командующего флотом на должность флагманского штурманского офицера в штабе начальника дивизии подводных лодок Балтийского моря.

В октябре 1915 года подводная лодка «Кайман», на которой тогда находился старший лейтенант Зубов, захватила германский пароход и привела его в Або. За участие в этой операции Н. Зубов представлен к ордену Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом.

В декабре 1915 года Н. Зубов произведен в капитаны 2-го ранга.

Все эти годы Николай Николаевич пишет и публикует статьи по военно-морскому искусству, главное внимание в которых уделено вопросам маневрирования в бою. Одновременно Н. Н. Зубов читал курс Тактической навигации в штурманских классах Военно-Морской академии. В 1916 году он выпустил «Курс тактической навигации» — первый учебник о маневрировании в бою. Н. Н. Зубова справедливо считают одним из основоположников этого отдела военно-морского искусства. Записи в сохранившихся послужных списках капитана 2-го ранга Н. Н. Зубова обрываются 1 ноября 1916 года, когда была внесена последняя: «…Эскадренный миноносец „Мощный“ 29 сентября с/г на законном основании принял и в командование вступил».

Гражданская война и аресты

Трагические события революции и гражданской войны в России надолго отстранили Н. Н. Зубова от морских дел. В «Личном деле контр-адмирала Зубова Н. Н.» среди стандартных пунктов Личного листка есть такой, которого в наше время уже давно не встречается. Пункт 21 — Служил ли в белых армиях? «Да. По мобилизации в армии адмирала Колчака в чине подполковника. В боях не участвовал».

События этого времени впоследствии отозвались самыми мрачными страницами в его биографии. В 1924 году Н. Н. Зубов был сослан в город Чердынь на Северном Урале, откуда возвратился лишь через четыре года. В 1930 году он арестовывался по делу «Промпартии» и около года провел в переполненной камере Бутырской тюрьмы в Москве. К счастью все обошлось без трагических последствий, но испытанное тогда потрясение преследовало его до конца дней.

Н. Н. Зубов и советская океанология

Ещё в 1914 году на стажировке при институте Геофизики курсами руководил Хелланд-Хансен, а среди лекторов выступали Нансен и Бьеркнес — люди, которые справедливо считаются основоположниками физической океанографии. Поэтому не удивительно, что Николай Николаевич оказался в числе первых сотрудников Плавучего морского научного института — Плавморнина — первого океанологического учреждения в Советской России.

Советская океанология только начиналась. Директором Плавморнина стал гидробиолог профессор Иван Илларионович Месяцев, а начальником гидрологического отдела — Н. Н. Зубов.

Обстановка, в которой приходилось работать в те годы, требовала большого энтузиазма, увлеченности, самоотдачи, веры в успех. Именно эти качества позволили достроить и оборудовать «Персей», вывести его в море и начать серьезные научные исследования.

Любопытно, что четверть сборника «Песни „Персея“» составляют стихи Николая Николаевича Зубова. Он писал легко, быстро. Строки у него рождались почти экспромтом и никого не оставляли равнодушным, потому что были злободневны. Кажется, что автор имел тайный умысел, — его стихи неизменно будоражили экспедицию. В них, однако, никогда не было желчи, только легкая ирония.

Первый рейс на «Персее» окончательно определил жизненный путь Н. Н. Зубова, он стал исследователем моря. В 1924 году была опубликована его первая статья по океанологии, а за следующие девять лет — более тридцати работ. В их числе «Батиметрическая карта Баренцова, Карского и Белого морей», «К вопросу о происхождении промежуточного холодного слоя в полярных водах», «К вопросу о вентиляции придонных вод моря». Особенно большой вклад был сделан в области изучения морских арктических льдов, представлявших основное препятствие для плавания Северным морским путём.

В 1931 году Н. Н. Зубов назначен ученым секретарем Советского национального комитета по проведению Второго Международного полярного года (МПГ). Именно Н. Н. Зубов настоял на включении в программу МПГ обширного цикла океанологических работ в полярных водах.

В 1932 году Н. Н. Зубов на маленьком парусно-моторном боте «Николай Книпович» впервые в истории арктического мореплавания обогнул с севера архипелаг Земля Франца-Иосифа. Этот отчаянно смелый ледовый рейс на деревянной скорлупке Николай Николаевич блестяще осуществил, опираясь на собственный благоприятный прогноз ледовой обстановки, подтвердившийся полностью. Результаты были получены интереснейшие, так как океанологические работы проводились в районе, где до этого не работало ни одно исследовательское судно. В этом плавании была исправлена ошибка Нансена, который в 1895 году нанес на карту острова Ева и Лив, названные им в честь жены и дочери. Оказалось, что они представляют один остров с низменным перешейком в центральной части, и Н. Н. Зубов, всегда относившийся к Нансену с неизменной почтительностью, сохранил за ним имя Ева-Лив.

В 1930 году на базе геофизического цикла физико-математического факультета МГУ был организован Московский гидрометеорологический институт (МГМИ). Н. Н. Зубов, ставший сотрудником института с первых дней, мечтал о создании в нем кафедры океанологии для подготовки специалистов-мореведов высшей квалификации. Такую кафедру (первую в нашей стране) ему удалось организовать в 1932 году Николай Николаевич стал её заведующим и руководил кафедрой до осени 1941 года.

В 1935 году Н. Н. Зубов был научным руководителем высокоширотной экспедиции на ледокольном пароходе ледоколе «Садко» (начальник экспедиции — Г. А. Ушаков). В этом рейсе «Садко» достиг рекордной широты в свободном плавании: 82°41,6 с.ш. на 87-м восточном меридиане. «До нас, — писал Зубов, — в центральной части Полярного бассейна работал только Нансен на „Фраме“, но у него не было таких средств для исследования, какие были у нас. В результате мы получили единственные в мире коллекции морских организмов, донных отложений и образцов воды». Для своего времени результаты экспедиции на «Садко» были выдающимися. Впервые удалось выйти за пределы материкового шельфа и выполнить комплексную океанологическую станцию в глубоководной части Арктического бассейна. Были открыты острова Неприметные и остров Ушакова. За эту экспедицию профессор Н. Н. Зубов был награждён легковым автомобилем (личные машины в то время были исключительной редкостью).

В 1932 году Н. Н. Зубов опубликовал статью «Гидрологические работы Морского научного института в юго-западной части Баренцева моря летом 1928 г. на э/с „Персей“». Эта небольшая брошюра (83 страницы с рисунками и картами) стала одной из первых крупных отечественных работ по физической океанологии. В ней получено несколько важнейших результатов, каждый из которых был достоин диссертации докторского ранга.

Н. Н. Зубов настоятельно вводил в обращение новый, более современный термин «океанология». (В то время науку о море называли «океанографией».) Отстаивая новое название науки, он хотел тем самым подчеркнуть внутреннюю сущность, скрытый механизм океанических процессов. «Логос» — понятие, учение.

В 1934 году он был включен в состав Межведомственного бюро ледовых прогнозов.

В 1937 году Н. Н. Зубов утвержден в ученой степени доктора географических наук без защиты диссертации, по совокупности научных трудов.

Весной 1939 года — произвёл ледовую авиаразведку в Карском море.

За зимнюю кампанию 1941—1942 годов Николай Николаевич был награждён орденом Отечественной войны I степени и медалью «За оборону Советского Заполярья», которой очень дорожил. Капитан 2-го ранга Н. Н. Зубов был назначен начальником штаба отряда ледокольной проводки Беломорской военной флотилии. Он прогнозировал сроки ледостава и вскрытия льда, руководил организацией ледовых переправ через Северную Двину, планировал работу ледоколов для проводки транспортных судов с военными грузами. Весной 1943 года Н. Н. Зубов, повышенный в звании до капитана 1-го ранга, был отозван в Москву и назначен помощником начальника Главного управления Северного морского пути (ГУСМП) по научной части.

В 1944 году Н. Н. Зубов назначен начальником Федеральное государственное учреждение «Государственный океанографический институт имени Н. Н. Зубова» (ФГУ «ГОИН»). Новый руководитель института начал свою деятельность с того, что добился выделения ему отдельного помещения в Кропоткинском переулке, дом № 6, где ГОИН, отметивший своё 70-летие, размещается до сих пор. Руководил им до 1948 года.

В мае победного 1945 года Н. Н. Зубову в связи с 60-летним юбилеем и 40-летием научной деятельности и военно-морской службы было присвоено звание инженер-контр-адмирала.

В 1948 году приглашен в Московский государственный университет на должность профессора кафедры гидрологии. Однако кафедры океанологии в Москве тогда не было, так как Гидрометеорологический институт после возвращения из эвакуации был переведен в Ленинград, где кафедра океанологии стала впоследствии океанологическим факультетом. Николай Николаевич стал хлопотать о выделении на базе кафедры гидрологии океанологической специализации. Первая программа подготовки географов-океанологов была составлена Н. Н. Зубовым совместно с профессором Е. В. Близняком.

В 1953 году естественные факультеты Московского университета переезжали в новые помещения на Воробьевых (Ленинских) горах. Тогда в структуру географического факультета была включена новая кафедра океанологии. Должность заведующего кафедрой была единодушно предложена профессору Н. Н. Зубову, но неожиданно для всех он от заведования отказался.

Последние годы жизни Н. Н. Зубов провел в должности профессора кафедры океанологии географического факультета Московского университета. Он читал курсы лекций по динамической океанологии, морским приливам, морским льдам, морским течениям.

В 1960 году в связи с 75-летним юбилеем Н. Н. Зубову было присвоено почетное звание «Заслуженного деятеля науки и техники РСФСР». Скончался 11 ноября 1960 года, похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Названы именем Н. Н. Зубова

• Экспедиционно-океанографическое судно «Николай Зубов» Гидрографической службы ВМФ
• Научно-исследовательское судно «Профессор Зубов» Арктического и антарктического института Госкомгидромета
• Мыс Зубова на архипелаге Новая Земля
• Залив Николая Зубова в море Моусона
• Федеральное государственное учреждение «Государственный океанографический институт имени Н. Н. Зубова» (ФГУ «ГОИН»)

Награды

• Орден Святого Станислава III степени с мечами и бантом
• Орден Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость»
• Орден Святой Анны III степени с мечами и бантом — за участие в захвате германского парохода на п/л «Кайман»
• Орден Отечественной войны I степени (02.12.1945)
• Медаль «За оборону Советского Заполярья»
• Заслуженный деятель науки и техники РСФСР (1960 год)

Вклад в науку

• Одним из первых выдвинул и разработал проблему ледовых прогнозов в арктических морях.
• Заложил основы учения о вертикальной циркуляции вод и о происхождении холодного промежуточного слоя в море.
• Разработал способ вычисления уплотнения вод при их смешивании.
• Сформулировал закон дрейфа льдов по изобарам.
• Является одним из популяризаторов и историков науки. Этой теме посвящены его работы об освоении Арктики, теории дрейфа материков Е. Быханова, русских мореплавателях и пр.

Сочинения

• Гидрологические работы Морского научного института в юго-западной части Баренцова моря летом 1928 г. на э/с «Персей», 1932
• Элементарное учение о приливах в море., М., 1933
• Динамический метод обработки океанологических наблюдений., Л. — М., 1935
• Морские воды и льды., М., 1938
• Динамическая океанология,М., 1947
• Седовцы, М., 1940
• Льды Арктики., М., 1945
• В центре Арктики. Очерки по истории исследования и физической географии Центральной Арктики., М., 1948
• Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов., М., 1954
• Избранные труды по океанологии., М., 1955
• Основы учения о проливах Мирового океана., М., 1956
• Динамический метод вычисления элементов морских течений., Л., 1956 (совм. с О. И. Мамаевым)
• Океанологические таблицы., Л., 1957
• Вычисление уплотнения при смешении морских вод., Л., 1958 (совм. с К. Д. Сабининым).

Ссылки

• [oceanography.ru/content/view/37/75/ Биография на сайте ГОИН]
• [bse.sci-lib.com/article048819.html БСЭ]
• [www.museum.msu.ru/museum107-50.htm Музей землеведения МГУ]
• Список адмиралов, вице-адмиралов, контр-адмиралов, ВМФ СССР (1940—1945)
• Список инженер-адмиралов, инженер-вице-адмиралов, инженер-контр-адмиралов, ВМФ СССР (1940—1945)
• Список инженер-адмиралов, инженер-вице-адмиралов, инженер-контр-адмиралов, ВМФ СССР (1946—1960)

Отрывок, характеризующий Зубов, Николай Николаевич (контр-адмирал)

Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.