Иоланта (опера Салливана)

Опера

Иоланта, или Пэр и пери
Iolanthe; or, The Peer and the Peri
Программа первой постановки, 1883 г.
Композитор	Артур Салливан
Автор(ы) либретто	Уильям Гилберт
Язык либретто	английский
Жанр	сказочная комическая опера, оперетта
Первая постановка	25 ноября 1882 года
Место первой постановки	Театр Савой, Лондон

Эта статья об опере Салливана; об опере Чайковского см.: Иоланта (опера).

Иола́нта, или Пэр и пе́ри (англ. Iolanthe; or, The Peer and the Peri) — сказочная комическая опера, или оперетта, в двух действиях композитора Артура Салливана и либреттиста Уильяма Гилберта. Премьера оперы состоялась 25 ноября 1882 года, впервые в истории театра одновременно в двух местах: театр Савой в Лондоне и театре Стандарт в Нью-Йорке.

История создания

Гилберт представил Салливану свои идеи насчет либретто для новой оперы в октябре 1881 года. Первоначальные идеи для сюжета возникли ранее в его сатирической балладе «Куратор фей» (англ. The Fairy Curate) из сборника «Баллады Бэба» (англ. Bab Ballads, «Бэб» — детское прозвище Гилберта), иллюстрированных комическими рисунками самого автора. Фея выходит замуж за обычного поверенного и рожает ему сына. Когда сын вырастает, она посещает его на Земле, но её ошибочно принимают за его любовницу, так как феи постоянно появляются молодыми и красивыми. Противостояние между феями и пэрами является вариацией на одну из любимых тем Гилберта: безмятежный уклад жизни женщин разрушается обществом доминирующих мужчин, открывающих им любовь смертных. Салливан одобрил этот забавный сюжет и Гилберт приступил к написанию текстов будущей оперы, которые в нескольких вариантах он представил композитору в декабре того же года.

Салливан работал над сюжетом несколько месяцев, в то время как раньше на это уходило всего несколько недель. В течение этих месяцев, он побывал в Египте, Италии и других странах. По возвращении в Лондон в апреле 1882 года, он переехал в новый дом, а в мае скоропостижно скончалась его любимая мать. В конце июля 1882 года Гилберт предоставил тексты некоторых песен, после чего Салливан приступил к написанию музыки на эти тексты. Затем они неоднократно встречались для обсуждения будущей оперы, после его большая часть текстов была готова. В сентябре начались репетиции музыкальных партий, а в октябре — театральной постановки. До начала ноября Салливан еще дописывал оперу и вносил некоторые изменения. Нехарактерным для Салливана является то, что он сам сочинил увертюру к опере, вместо того, чтобы поручить это своему ассистенту. Оперу репетировали сразу два состава, так как её премьера должна была состояться в один и тот же день одновременно в Лондоне и Нью-Йорке, впервые в истории любого спектакля.

В ранних своих работах Гилберт направлял сатиру против аристократии и политических деятелей. В этой опере, Палата лордов высмеивается как оплот неэффективности, привилегированности и глупости, ведь единственное, что даёт им право управлять государством — благородное происхождение, а это не какие-то личные качества, навыки и способности. Опера высмеивает многие аспекты британского правительства, систему политических партий, закон и общество. В «Иоланте» авторы сумели деликатно вставить критику между жизнерадостными, добродушными нелепостями и великолепным пышным зрелищем, чтобы было воспринято публикой как хороший юмор. Даже премьер-министр Уильям Гладстон похвалил постановку и отметил, что опера в целом производит хорошее впечатление. Позже, Гилберт не разрешил использовать цитаты из пьесы в кампании по уменьшению полномочий Палаты лордов.

Изначально опера называлась «Перола» (Pérola) и именно под этим именем её начали репетировать. В 1880 году, Генри Ирвинг сделал адаптацию «Дочери короля Рене» Уилса под именем «Иоланта», поэтому в октябре 1882 года Гилберт попросил своего продюсера, Ричарда Д’Ойли Карта, получить разрешение Ирвинга использовать имя. Ответил ли Ирвинг — неизвестно, но название оперы было изменено. Согласно часто повторяемым мифам, Гилберт и Салливан изменили название оперы перед самой премьерой. Однако, на самом деле, опера рекламировалась как «Иоланта» уже 13 ноября 1882 года.

Премьера

Премьера оперы состоялась 25 ноября 1882 года, через 3 дня после того как была снята из репертуара театра Савой опера «Пейшенс» (англ. Patience). «Иоланта» — первая премьера театра Савой и первая новая театральная постановка в мире, полностью освещённая электрическим светом, позволившим некоторые специальные эффекты, которые не были возможны в эпоху газового освещения: сверкающие волшебные палочки фей, головы главных фей были украшены венками светящихся звезд, подключенных к батарейке.

Среди зрителей на премьере присутствовал капитан Эйр Мэсси Шоу (англ. Eyre Massey Shaw), глава столичной пожарной бригады, который сидел в центре партера. Во время спектакля Элис Барнет в роли Королевы фей непосредственно ему исполнила во время спектакля куплет:

О, капитан Шоу, Вид истинной и сдержанной любви Могла б твоя бригада При помощи холодного каскада Моей большой любви пыл охладить?

Оригинал Oh, Captain Shaw Type of true love kept under Could thy brigade with cold cascade Quench my great love, I wonder?

Первое исполнение оперы прошло с большим успехом. Новая опера с восторгом была принята зрителями и заслужила похвалу критиков, которые, правда, выразили мнение, что второй акт нуждается в некоторой доработке. До 1884 года опера выдержала 398 исполнений в Лондоне, став четвертым по счёту успешным произведением Гилберта и Салливана и седьмой из четырнадцати их совместных работ.

В тот же день, 25 ноября 1882 года, премьера оперы состоялась также в театре Стандарт (Standard Theatre) в Нью-Йорке; постановкой дирижировал ассистент композитора Альфред Селльер. Разные гастролирующие труппы исполняли эту оперу по всей Великобритании и США. 9 мая 1885 года опера была впервые исполнена в Королевском театре в Мельбурне, Австралия (постановка Д. К. Уильямсона). Оперная труппа Д'Ойли Карта исполняла эту оперу почти непрерывно с 1891 до 1982 года в театре Савой и гастрольных поездках, осуществив также несколько записей.

Рассматривая свою работу с Гилбертом как легкомысленную, без конца повторяющуюся и не дающую ему раскрыться в полной мере как композитору, Салливан намеревался отказаться от партнерства с Гилбертом и Д'Ойли Картом после «Иоланты», но в день её премьеры, он получил письмо от своего брокера Эдварда Холла, уведомляющего о потере денег, в том числе 7000 фунтов стерлингов инвестиций Салливана, основной части его состояния. Образ жизни Салливана не был дешёвым, он обеспечивал большую семью своего покойного брата, Фредерика Салливана, а также свою любовницу, Фанни Рональдс, и её семью. Вскоре он пришел к выводу, что единственный верный способ поправить своё финансовое положение — продолжать писать «савойские оперы». 8 февраля 1883 года он подписал новый пятилетний договор о творческом партнерстве с Гилбертом и Картом. Гилберт уже работал над либретто для их следующей оперы «Принцесса Ида». 22 мая 1883 года Салливан был посвящён королевой Викторией в рыцари за его «заслуги... оказанные продвижению музыкального искусства» в Великобритании.

Действующие лица

Роль	Певческий голос	Театр Савой 25 ноября 1882 года
Лорд-канцлер	баритон	Джордж Гроссмит (G. Grossmith)
Джордж, граф Маунтарарат	баритон	Ратленд Баррингтон (R. Barrington)
Томас, граф Толлоллер	тенор	Дорвард Лели (D. Lely)
Уиллис, рядовой гренадерской гвардии	бас	Чарльз Мэннерс (C. Manners)
Стрефон, аркадийский пастух	баритон	Ричард Темпл (R. Temple)
Королева фей	контральто	Элис Барнетт (A. Barnett)
Иоланта, фея, мать Стрефона	меццо-сопрано	Джесси Бонд (J. Bond)
Силия, фея	сопрано	Мэй Фортескью (M. Fortescue)
Лейла, фея	меццо-сопрано	Джулия Гвинн (J. Gwynne)
Флита, фея	разговорная роль	Сибилла Грей (S. Grey)
Филлида, аркадийская пастушка, подопечная Лорда-канцлера	сопрано	Леонора Брэхем (L. Braham)
Хор герцогов, маркизов, графов, виконтов, баронов и фей

Содержание оперы

Первое действие

Природный ландшафт Аркадии.

За двадцать пять лет до событий, разворачивающихся в опере, фея Иоланта вышла замуж за смертного человека, что запрещено законами сказочной страны. Королева фей смягчила смертный приговор Иоланты, приговорив её к изгнанию, с условием, что Иоланта оставит своего мужа и никогда не будет общаться с ним. Спустя 25 лет, феи всё также скучают по Иоланте и умоляют свою королеву помиловать Иоланту и вернуть её в сказочную страну («Tripping hither, tripping thither»).

Вызванная Королевой фей («Iolanthe! From thy dark exile thou art summoned»), Иоланта восстаёт из ручья, кишащего лягушками, который был её домом в изгнании. Королева, не в силах вынести какое-либо еще наказание, прощает Иоланту, которая тепло встречена другими феями. Иоланта рассказывает своим сёстрам, что у неё есть сын, Стрефон — наполовину эльф, но его ноги смертны. Феи смеются, что Иоланта еще слишком молода, чтобы иметь взрослого сына. Одно из преимуществ бессмертия фей является то, что они никогда не стареют.

Появляется Стрефон, красивый аркадийский пастух, который встречает свою мать и тётушек-фей («Good-morrow, good mother»). Он говорит Иоланте о своей любви к подопечной Лорда-канцлера, прекрасной Филлиде, которая не знает о его смешанном происхождении. Стрефон подавлен, так как Лорд-канцлер запретил им жениться, отчасти потому, что простой пастух не подходит Филлиде, отчасти потому, что он сам хочет жениться на ней. В действительности же половина членов британской Палаты лордов хотят на ней жениться. Королева фей обещает ей помочь («Fare thee well, attractive stranger»). Вскоре появляется Филлида, она и Стрефон в нежном диалоге планируют своё будущее и возможный побег от Лорда-канцлера («Good-morrow, good lover», «None shall part us from each other»). Во всем великолепии и с шумом прибывают пэры королевства («Loudly let the trumpet bray», «The law is the true embodiment»). Поражённые красотой Филлиды они обращаются к Лорду-канцлеру, чтобы он решил, кто получит её руку. Лорд-канцлер в их обществе стесняется выразить своё собственное намерение жениться на Филлиде, поскольку он является её опекуном. Лорды послали за Филлидой, чтобы она сама выбрала одного из них, но она отказывает всем, так как считает, что люди не принадлежащие к знати более добродетельные («My well-loved Lord», «Nay, tempt me not»). Пэры умоляют её не презирать их только из-за «голубой крови» («Spurn not the nobly born», «My lords, it may not be»). Стрефон подходит к Лорду-канцлеру, и ссылаясь на то, что сама Природа приказывает ему жениться на Филлиде, просит разрешения на брак. Лорд-канцлер иронично замечает, что Стрефон не представил достаточно доказательств того, что Природа хоть как-то заинтересована в этом вопросе, и отказывается дать своё согласие на брак между Стрефоном и Филлидой («When I went to the Bar»).

Разочарованный Стрефон призывает на помощь Иоланту. Не смотря на свой многовековой возраст, она появляется семнадцатилетней девушкой (феи никогда не стареют) и обещает помочь своему сыну. Графы Толлоллер и Маунтарарат вместе с Филлидой видят Иоланту в тёплых объятиях Стрефона и приходят к очевидному выводу («When darkly looms the day»). Стрефон пытается оправдаться: «Она была и есть матерью моей от моего рождения» («She is, has been, my mother from my birth!»), но пэры открыто смеются над его очевидно абсурдными заявлениями. Филлида сердито отвергает Стрефона из-за его якобы неверности и заявляет, что она выйдет замуж либо за лорда Толлоллера, либо за лорда Маунтарарата («...and I don't care which!»). Стрефон зовет на помощь фей, которые появляются, но пэры принимают их за прогуливающихся школьниц. Обиженная Королева фей накладывает на пэров магическое заклинание: Стрефон станет членом Парламента и в его власти будет принятие любого закона, который он предложит («With Strephon for your foe, no doubt»).

Второе действие

Двор Вестминстерского дворца, Лондон.

Рядовой Первой гренадерской гвардии Уиллис шагает на ночном дежурстве возле Вестминстерского дворца, размышляя вслух о политике («When all night long a chap remains»). Появляются феи и дразнят пэров успехом ставшего членом Парламента Стрефона, который выдвигает законопроект о прохождении пэрами конкурсного экзамена («Strephon's a member of Parliament»). Пэры просят фей остановить озорство Стрефона, заявляя, что Палата пэров не поддаётся изменениям («When Britain really ruled the waves»). Хотя феи отвечают, что они не могут остановить Стрефона, они сильно притягиваются к пэрам, чем очень тревожат Королеву фей. Указывая на Рядового Уиллиса, который всё еще находится при исполнении служебных обязанностей, Королева утверждает, что она способна подавлять свои чувства, которые пробуждает в ней его мужская красота («Oh, foolish fay»).

Филлида не может решить должна ли она выйти замуж за Толлоллера или за Маунтарарата, поэтому она оставляет выбор за ними. Толлоллер говорит Маунтарарату, что традиции его семьи потребовали бы сражаться насмерть за Филлиду на дуэли. Оба решают, что их дружба важнее любви и отказываются от своих притязаний («Though p'r'aps I may incur thy blame»). Лорд-канцлер появляется в ночной одежде и описывает страшный сон, который приснился ему из-за его неразделённой любви к Филлиде («Love, unrequited, robs me of my rest»). Два пэра пытаются подбодрить его и советуют ему сделать еще одну попытку получить руку и сердце Филлиды («If you go in you're sure to win»).

Стрефон теперь возглавляет обе партии в Парламенте, но он несчастен из-за потери Филлиды. Он видит Филлиду и доказывает ей, что его мать — фея, что объясняет её видимую молодость («If we're weak enough to tarry»). Филлида и Стрефон просят Иоланту уговорить Лорда-канцлера дать разрешение на брак, потому что "никто не может устоять перед красноречием феи". Иоланта отвечает, что это невозможно, потому что Лорд-канцлер — её муж, который считает, что она умерла бездетной, и она не может открывать ему правду под страхом смерти. Тем не менее, чтобы спасти Стрефона от потери любви, Иоланта решает пойти завуалированной к Лорду-канцлеру («My lord, a suppliant at your feet»). Хотя Лорд-канцлер тронут её привлекательностью, которая напоминает о его жене, он заявляет, что сам хочет жениться на Филлиде. В отчаянии Иоланта открывает своё лицо, не смотря на предупреждения невидимых фей, показывая, что она его давно умершая жена, а Стрефон — его сын. Лорд-канцлер поражен видя её живой, но Иоланта вновь нарушила закон фей и у Королевы не остается иного выбора — она должна быть казнена («It may not be ... Once again thy vow is broken»). Во время подготовки к казни Иоланты Королева узнаёт, что остальные феи выбрали себе мужей из числа пэров, следовательно, должны понести такое же наказание. Королева бледнеет от мысли, что ей придется уничтожить всех фей, но Лорд-канцлер предлагает ей изменить закон путем вставки в него всего одного слова: «Каждая фея, которая не выйдет замуж за смертного должна умереть». Королева фей радостно соглашается, а послушный солдат, Рядовой Уиллис, чтобы спасти ей жизнь, соглашается жениться на ней. Раз конкурсный экзамен теперь отбирает для Палаты пэров только людей со знаниями и навыками, пэры, не видя никаких причин оставаться в мире смертных, принимают предложение Королевы фей стать волшебными эльфами и отправиться в сказочную страну («Soon as we may, off and away»).

Музыкальные номера

• Увертюра

Первое действие

• 1. «Tripping hither, tripping thither» (Силия, Лейла — соло, хор фей)
• 2. «Iolanthe! From thy dark exile thou art summoned» (Королева, Иоланта, Силия, Лейла и хор фей)
• 3. «Good-morrow, good mother», соло (Стрефон и хор фей)
• 4. «Fare thee well, attractive stranger», соло (Королева и хор фей)
• 4a. «Good-morrow, good lover» (Филлида и Стрефон)
• 5. «None shall part us from each other», дуэт (Филлида и Стрефон)
• 6. «Loudly let the trumpet bray», хор пэров (теноры и басы)
• 7. «The law is the true embodiment», песня (Лорд-канцлер и хор пэров)
• 8. «My well-loved Lord» и баркарола «Of all the young ladies I know», трио с хором (Филлида, Толлоллер и Маунтарарат и хор пэров)
• 9. «Nay, tempt me not», речитатив (Филлида)
• 10. «Spurn not the nobly born», хор пэров и песня (Толлоллер)
• 11. «My lords, it may not be» (Филлида, Толлоллер, Маунтарарат, Стрефон, Лорд-канцлер и хор пэров)
• 12. «When I went to the Bar», песня (Лорд-канцлер)
• 13. Финал Первого действия (Ансамбль)
  • «When darkly looms the day», «The lady of my love has caught me talking to another»
  • «Go away, madam», «Henceforth Strephon, cast away»
  • «With Strephon for your foe, no doubt», «Young Strephon is the kind of lout»

Второе действие

• 1. «When all night long a chap remains», песня (Рядовой Уиллис)
• 2. «Strephon's a member of Parliament», хор фей и пэров
• 3. «When Britain really ruled the waves», песня (Маунтарарат и хор)
• 4. «In vain to us you plead», дуэт (Лейла, Силия, хор фей, Маунтарарат, Толлоллер и хор пэров)
• 5. «Oh, foolish fay», песня (Королева и хор фей)
• 6. «Though p'r'aps I may incur thy blame», квартет (Филлида, Маунтарарат, Толлоллер и Рядовой Уиллис)
• 7. «Love, unrequited, robs me of my rest», речитатив и песня (Лорд-канцлер)
• 8. «If you go in you're sure to win», трио (Толлолер, Маунтарарат и Лорд-канцлер)
• 9. «My bill has now been read a second time», речитатив и песня (Стрефон)
• 10. «If we're weak enough to tarry», дуэт (Филлида и Стрефон)
• 11. «My lord, a suppliant at your feet», речитатив и баллада (Иоланта)
• 12. «It may not be», речитатив (Иоланта, Королева, Лорд-канцлер и хор фей)
• 13. Финал Второго действия. «Soon as we may, off and away» (Ансамбль)

Примечания и источники

Примечания

Источники

Литература

• Ainger, Michael. Gilbert and Sullivan – A Dual Biography. — Oxford: Oxford University Press, 2002. — ISBN 0-19-514769-3.
• Bradley, Ian. The Complete Annotated Gilbert and Sullivan. — Oxford, England: Oxford University Press, 1996. — ISBN 0-19-816503-X.
• Crowther, Andrew. Gilbert of Gilbert & Sullivan: his Life and Character. — London: The History Press, 2011. — ISBN 978-0-7524-5589-1.
• Hayes, Scott. Uncle Arthur: The California Connection. — Sir Arthur Sullivan Society, 2002.
• Jacobs, Arthur. Arthur Sullivan – A Victorian Musician. — Oxford: Oxford University Press, 1984.
• Rollins, Cyril; Witts, R. John. The D'Oyly Carte Opera Company in Gilbert and Sullivan Operas: A Record of Productions, 1875–1961. — London: Michael Joseph, 1962.
• Tillett, Selwyn; Turnbull, Stephen; Walters, Michael. Iolanthe – A commemorative booklet for the centenary of the first production at the Savoy Theatre, Saturday 25 November 1882. — Saffron Walden, Essex, UK: Sir Arthur Sullivan Society, 1982.

Ссылки

• «Иоланта» Артура Салливана: ноты произведения на International Music Score Library Project
• [www.gilbertandsullivanarchive.org/iolanthe/carte/doc_iol.html Фотографии постановок «Иоланты», труппа Д'Ойли Карта, 1882—1980]

Отрывок, характеризующий Иоланта (опера Салливана)

– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.