Кастро (род)
Поделись знанием:
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Кастро (Castro) — знатнейший и богатейший род средневековой Галисии. Достиг пика могущества в XIV веке, когда Хуана де Кастро стала женой кастильского короля Педро I, а её сестра Инес — возлюбленной и матерью детей португальского короля Педру I. С 1366 до 1741 гг. глава рода носил титул графа Лемоса, впоследствии унаследованный герцогами Альба.
Происхождение
Родоначальник этого клана, Фернандо Гарсия, появляется в хрониках на рубеже XI и XII веков. О происхождении его нет точных сведений. Представители рода Кастро издавна считали его внебрачным сыном галисийского короля Гарсии. Это позволяло им считать свой род побочной ветвью древнейшей кастильской династии Хименесов.
Вопрос о происхождении рода Кастро остаётся дискуссионным. Современный испанский генеалог Хайме Салазар-и-Ача держится мнения, что Фернандо Гарсия был сыном графа Гарсии Ордоньеса и инфанты Урраки Гарсес, внебрачной дочери короля Гарсии III и Эстефании де Фуа. Первой сеньорией, с которой началось наращивание земельных владений Кастро, было местечко Кастро-Херис в Кастилии.
Сын Фернандо Гарсии, Гуттьере Фернандес, конкурировал с другим могущественным кастильским родом Лара из-за опеки над королем Альфонсо VIII. Конфликт с этим родом заставил племянника Гуттьере Фернандеса, Фернандо Родригеса, перейти на службу к леонскому королю Фернандо II, который назначил его своим майордомом (пфальцграфом, дворецким). Женой его была внебрачная дочь Альфонсо Императора, убитая им в припадке ревности.
Перечень средневековых глав рода Кастро
- Фернандо Гарсия де Ита (ок. 1065—1134), сеньор Иты, Уседы, Гвадалахары, Мединасели и родоначальник рода Кастро
- Гуттиере Фернандес де Кастро (ок. 1087 — ок. 1169), сын предыдущего
- Родриго Фернандес де Кастро "Эль-Кальво (ок. 1090 — ок. 1142), младший брат предыдущего
- Гуттиере Родригес де Кастро (ум. 1195), сын предыдущего
- Фернандо Родригес де Кастро «Эль Кастеллано» (1125—1185), сын Родриго Фернандеса де Кастро. Майордом (1162—1164, 1165—1166)
- Педро Фернандес де Кастро «Эль Кастеллано» (ок. 1160—1214), сын предыдущего. Майордом (1191, 1194, 1195—1197, 1204)
- Альваро Перес де Кастро «Эль Кастеллано» (ум. 1240), сын предыдущего. Майордом (1223), альферес (знаменосец) короля (1221, 1221—1222)
- Фернандо Родригес де Кастро (1280—1304), сын Эстебана Фернандеса де Кастро, внук Фернандо Гуттьереса де Кастро, правнук Гуттиере Родригеса де Кастро (ум. 1195).
- Педро Фернандес де Кастро «Эль де ла Гуерра» (ок. 1290—1342), сын предыдущего. Майордом (1332—1342),
- Фернан Руис де Кастро (ум. 1377), старший сын предыдущего.
Графы Лемос
Брат знаменитой Инес де Кастро и кастильской королевы Хуаны, Фернан Руис де Кастро, взял в жёны внебрачную дочь кастильского короля Альфонса XI, получив от него в 1366 г. титул графа Лемоса в Галисии. Он был третьим носителем этого титула, закрепившегося с тех пор в роду Кастро.
Поскольку титул графа Лемос был создан ещё в Средние века, задолго до инфляции титулов, его значение не уступало позднейшим титулам герцогского достоинства. Граф Лемос всегда признавался одним из первых сановников кастильской короны. В продолжение золотого века Испании наиболее известными его носителями были 7-й, или великий граф Лемос (1576—1622), вице-король Неаполя, и 10-й граф Лемос (1632-1672), вице-король Перу.
Много содействовал укреплению позиций Кастро при дворе и украшению их любимого Монфорте-де-Лемоса дядя 7-го графа — кардинал и севильский архиепископ Родриго де Кастро (1523—1600), один из доверенных советников короля Филиппа II.
В середине XVIII века после пресечения прямой линии рода Кастро их титулы перешли к герцогам Бервикам (побочная ветвь Стюартов), которые позднее стали герцогами Альба.
Список графов Лемос
- Альвар Нуньес Осорио (ум. 1329), 1-й граф Лемос, Трастамара и Саррия (1325/1327 — 1329), сын Альвара Родригеса Осорио, сеньора Вильяорнате, и Эльвиры Нуньес. Король Альфонсо XI конфисковал у Альвара Нуньеса Осорио графство Лемос, позднее передав его своему внебрачному сыну Энрике.
- Энрике де Трастамара (13 января 1334 — 29 мая 1379), 2-й граф Лемос, Трастамара и Саррия, позднее король Кастилии под именем Энрике II (1366—1367, 1369—1379), внебрачный сын короля Кастилии Альфонсо XI. В 1366 году король Педро I Жестокий, сводный брат Энрике Трастамары, конфисковал его галисийские владения и передал их Фернандо Руису де Кастро.
- Фернан Руис де Кастро (ум. 1377), 3-й граф Лемос, Трастамара и Саррия (1366—1377), сын Педро Фернандеса де Кастро (ок. 1290—1342) и Изабель Понсе ле Леон (ум. 1367), брат Инес де Кастро (1325—1355), жены короля Португалии Педру I и Хуаны де Кастро (ум. 1374), жены короля Кастилии Педро I.
- Педро Инрикес де Кастилия (ок. 1355 — 2 мая 1400), 4-й граф Лемос, Трастамара и Саррия (1377—1400), 2-й констебль Кастилии. Внебрачный сын Фадрико Альфонсо Кастильского (1334—1358), внук короля Альфонсо XI и племянник короля Энрике II. С 1385 года женат на Изабель де Кастро ум. 1404), благодаря браку с которой получил во владение города Понферрада и Вильяфранка-дель-Бьерсо.
- Фадрике Энрикес де Кастилия (1388 — 22 марта 1430), 5-й граф Лемос, Трастамара и Серрия (1400—1429), единственный сын предыдущего. В 1429 году король Кастилии Хуан II конфисковал у него все владения и титулы, а самого графа заключил в замок Пеньяфьель, где он и скончался год спустя. Его сестра Беатрис Энрикес (1398—1455), став женой Педро Альвареса Осорио, сеньора Кабрера и Рибера, смогла вернуть себе имущество своего покойного брата, конфискованные ранее королем.
- Педро Альварес Осорио (ок. 1410 — 19 февраля 1483), 1-й граф Лемос. Его брак в 1433 году с Беатрис Энрикес привел с передаче ему в наследственное владение графства Лемос, ранее принадлежавшего правящему дому Трастамара, согласно указу короля Энрике IV, подписанному в Севилье 26 июня 1456 года
- Родриго Энрикес де Кастро (1459—1522), 2-й граф де Лемос, гранд Испании. Старший сын Алонсо де Кастро и Осорио (1442—1467), внук предыдущего
- Беатрис де Кастро Осорио Фермоса (1480— 11 ноября 1570), 3-я графиня Лемос, гранд Испании и мать кардинала Родриго де Кастро и Осорио (1523—1600), старшая дочь предыдущего
- Фернандо Руис де Кастро Осорио и Португал (Фернандо де Кастро и Португал) (11 июля 1505 — 19 июля 1576), 4-й граф де Лемос, 1-й маркиз Саррия, гранд Испании. Старший н предыдущей от первого брака
- Педро Фернандо Руис де Кастро Андраде и Португал Эль-Вьехо (29 июня 1524 — 21 августа 1590), 5-й граф де Лемос, 2-й маркиз Саррия, граф Испании, старший сын предыдущего
- Фернандо Руис де Кастро Андраде и Португал (1548— 19 октября 1601), 6-й граф де Лемос, 3-й маркиз Саррия, гранд Испании и вице-король Неаполя (1599—1601), старший сын предыдущего
- Педро Фернандес де Кастро и Андраде (1576 — 19 октября 1622), 7-й граф Лемос, 4-й маркиз Саррия, гранд Испании, президент Совета Индий, вице-король Неаполя (1610—1616), председатель Верховного Совета Италии. Старший сын предыдущего. Племянник кардинала Родриго де Кастро Осорио. Он умер бездетным, поэтому титулы унаследовал его младший брат, 8-й граф Лемос.
- Франсиско Руис де Кастро Андраде и Португал (1582 — сентябрь 1637), 8-й граф Лемос, 5-й маркиз Саррия, гранд Испании, вице-король Неаполя (1601—1603) и вице-король Сицилии (1616—1622). В 1629 году он отказался от всех своих титулов и имущества, принял монашеский сан в бенедиктинском монастыре в Саагуне. Ему наследовал его старший сын.
- Франсиско Фернандес де Кастро (1613 — 6 декабря 1662), 9-й граф де Лемос, 6-й маркиз де Саррия, гранд Испании и вице-король Арагона (1649—1652). Его младший брат, Фернандо, женился на 4-й графине Хельвес, что в будущем привело к переходу титулов к дому герцогов Бервик.
- Педро Антонио Фернандес де Кастро (20 декабря 1632 — 6 декабря 1672), 10-й граф Лемос, 7-й маркиз Саррии, гранд Испании, 27-й наместником Перу (1667—1672), единственный сын предыдущего
- Хинес Мигель Руис Мария Консепсьон де Кастро Андраде и Португал Осорио (16 октября 1666 — 30 сентября 1741), 11-й граф де Лемос, 9-й граф Вильяльба и 8-й маркиз Саррия, гранд Испании, старший сын предыдущего. Он умер бездетным, и его титулы и владения перешли к его племяннице, Розе Марии де Кастро и Сентурион.
- Роза Мария де Кастро и Сентурион (6 апреля 1691 — 14 марта 1772), 12-я графиня де Лемос, 9-я маркиза де Саррия, гранд Испании. Старшая дочь Сальвадора Франсиско Руиса де Кастро и Португала, племянница предыдущего. Она умерла в 1772 году, не оставив потомства. После наследственных споров между ветвями семьи, право собственности переходит к её племяннику, герцогу Бехару.
- Хоакин Лопес де Суньига Сотомайор и Кастро (1715 — 10 октября 1777), 13-й граф де Лемос, 10-й маркиз Саррия, 12-й герцог Бехар и Вильянуэва, гранд Испании. Единственный сын Хуана Мануэла де Суньиги Сотомайора и Кастро, 11-го герцога Бехара (ок. 1670—1747), и Рафаэла де Кастро Португал и Сентурион (1693—1718), племянник предыдущей. Он умер бездетным, и он титулы графа Лемоса и маркиза Саррия из дома Кастро перешли к ближайшей родительской ветви, дому Бервик.
- Франсиско Хакобо Фитц-Джеймс Стюарт и Колон де Португал (28 декабря 1718 — 30 сентября 1785), 14-й граф де Лемос, 11-й маркиз Саррия, 3-й герцог Бервик и гранд Испании. Потомок Фернандо Руиса де Кастро и Португала (брата 7-го и 8-го графов Лемос). Старший сын Джеймса Фитцджеймса, 2-го герцога Бервика (1696—1738). Женат с 26 июля 1738 года на Марии Терезе де Сильва и Альварес де Толедо, дочери герцога Альбы. Ему наследовал его сын.
- Карлос Бернардо Фитц-Джеймс Стюарт и Сильва (25 марта 1752 — 7 сентября 1787), 15-й граф де Лемос, 12-й маркиз Саррия, 4-й герцог Бервик и гранд Испании, единственный сын предыдущего. Женат с 15 сентября 1771 года на Каролине Августе цу Штольберг-Гедерн, принцессы Хорнс.
- Хакобо Фитц-Джеймс Стюарт и Штольберг (25 февраля 1773 — 3 апреля 1794), 16-й граф де Лемос, 13-й маркиз Саррия, 5-й герцог Бервик и гранд Испнании, единственный сын предыдущего
- Хакобо Фитц-Джеймс Стюарт и Сильва (3 января 1791 — 5 января 1794), 17-й граф Лемос, 14-й маркиз Саррия, 6-й герцог Бервик и гранд Испании, сын предыдущего. Он умер в возрасте трех лет, ему наследовал его младший брат
- Карлос Мигель Фитц-Джеймс Стюарт (19 мая 1794 — 7 октября 1835), 18-й граф де Лемос, 15-й маркиз Саррия, 7-й герцог Бервик, 14-й герцог Альба и гранд Испании, младший брат предыдущего
- Луис Хакобо Фитц-Джеймс Стюарт и Вентимилья (3 июня 1821 — 10 июля 1881), 19-й граф де Лемос, 16-й маркиз Саррия, 8-й герцог Бервик, 14-й герцог Альба и гранд, старший сын предыдущего. Был женат на Франсискаеде Палафокс Портокарреро, 9-й графиня Монтихо, сестре императрицы Франции Евгении.
- Карлос Мария Фитц-Джеймс Стюарт и Портокарреро (4 декабря 1849 — 15 октября 1901), 20-й граф де Лемос, 17-й маркиз Саррия, 9-й герцог Бервик, 6-й герцог Альба и гранд, единственный сын предыдущего
- Джакобо Фитц-Джеймс Стюарт (17 октября 1878 — 24 сентября 1953), 21-й граф де Лемос, 18-й маркиз Саррия, 17-й герцог Альба, 10-й герцог Бервик и гранд Испании, старший сын предыдущего
- Мария дель Росарио Фитц-Каэтана Джеймс Стюарт и Сильва (28 марта 1926 — 20 ноября 2014), 22-я графиня де Лемос, 19-я маркиза де Саррия, 11-я герцогиня Бервик, 18-я герцогиня Альба и гранд Испании, единственная дочь предыдущего
- Карлос Фитц-Джеймс Стюарт и Мартинес де Ирухо (род. 2 октября 1948), 23-й граф Лемос, 20-й маркиз де Саррия, 12-й герцог Бервик, 19-й герцог Альба и гранд Испании, старший сын предыдущей.
Источники
- [fmg.ac/Projects/MedLands/SPANISH%20NOBILITY%20LATER%20MEDIEVAL.htm#_Toc343597661 Сведения о происхождении рода Кастро]
Напишите отзыв о статье "Кастро (род)"
Отрывок, характеризующий Кастро (род)
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
