Катастрофа Як-40 под Степанакертом

Рейс Е-35Д Аэрофлота
Як-40 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	1 августа 1990 года
Время	10:09
Характер	CFIT
Причина	Ошибки экипажа и служб УВД
Место	Карабахский хребет, 22 км от Степанакерта, Лачинский район (Нагорно-Карабахская АО, АзССР, СССР)
Координаты	39°41′ с. ш. 46°32′ в. д.39.683° с. ш. 46.533° в. д. / 39.683; 46.533
Воздушное судно
Модель	Як-40
Авиакомпания	Аэрофлот (Армянское УГА, 2-й Ереванский ОАО)
Пункт вылета	Эребуни, Ереван
Пункт назначения	Степанакерт
Рейс	Е-35Д
Бортовой номер	CCCP-87453
Дата выпуска	9 сентября 1974 года
Пассажиры	43
Экипаж	3
Погибшие	46 (все)

В среду 1 августа 1990 года в окрестностях Степанакерта потерпел катастрофу Як-40 компании Аэрофлот, в результате чего погибли 46 человек.

Самолёт

Як-40 с бортовым номером 87453 (заводской — 9431036, серийный — 36-10) был выпущен Саратовским авиационным заводом 9 сентября 1974 года и передан Министерству гражданской авиации, которое к 7 октября направило его во 2-й Ереванский авиаотряд Армянского Управления гражданской авиации.

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс Е-35Д из Еревана в Степанакерт. Пилотировал его экипаж, состоявший из командира (КВС) А. Л. Даллакян, второго пилота А. Ованнисяна и бортмеханика Е. Давтяна. Поначалу в салоне разместились 30 пассажиров с билетами, затем командир в нарушение правил взял на борт ещё 13 незаконных пассажиров, которые были без билетов. В 09:41 Як-40 вылетел из Ереванского аэропорта (Эребуни). Установленные эшелоны полёта на трассе Ереван — Степанакерт находились в районе 5100—6600 метров, но экипаж сумел получить у диспетчера разрешение на занятие эшелона 4500 метров, который занял после пролёта ОПРС Андраник (39°49′47″ с. ш. 44°59′34″ в. д.39.82972° с. ш. 44.99278° в. д. / 39.82972; 44.99278 (ОПРС Андраник)   ), хотя минимальная безопасная высота на трассе была установлена 4516 метров.

В 09:47 диспетчер аэропорта Эребуни дал указание экипажу переходить на связь с диспетчером подхода, при этом неверно назвал расстояние между самолётом и аэропортом вылета — 20 километров, тогда как на самом деле оно составляло 35 километров. Далее экипаж связался с диспетчером подхода и тот назвал правильное расстояние до аэропорта — 35 километров. Однако экипаж пропустил «мимо ушей» исправленные данные и далее руководствовался первоначальными неверными, пользуясь которыми неверно рассчитал свою путевую скорость. В результате эта погрешность в расстоянии начала постепенно увеличиваться, в том числе и из-за попутного ветра. Так 09:50 экипаж доложил о пролёте Андраника, хотя уже находился в 17 километрах за ним, а в 09:57 — Азизбекова, за которым находился уже в 21 километре. Фактически экипаж не выполнял комплексное самолётовождение. Радиокомпас АРК-9 с момента вылета из аэропорта Эренбуни был настроен сразу на приводную радиостанцию Степанакертского аэропорта, полёт к которому выполнялся пассивным методом. При этом экипаж при полёте по маршруту исправно выполнил четыре доворота налево: 09:50:10 — на курс 110°, 09:53:10 — на курс 90°, а затем на курсы 81° и 75°. С учётом неверного определения удаления от аэропорта это привело к тому, что в 09:49 экипаж прошёл Андраник левее на 2 километра, а в 09:55 — Азизбеков левее уже на 4 километра.

Стоит отметить траекторию полёта, которая отличалась от установленной тем, что была спрямлена. Дело в том, что давно зревший Карабахский конфликт в 1990 году перешёл уже в фазу вооружённых столкновений между азербайджанцами и армянами, в результате чего армянские экипажи старались избегать полётов над азербайджанской территорией ввиду опасения быть сбитыми. В свою очередь, в схеме захода на посадку в аэропорт Степанакерт предусмотрен манёвр в районе ОПРС Агдам, который находится в 20 километрах к север-западу на территории Азербайджанской ССР. В результате, спрямляя маршрут, командир хотел на последней прямой двигаться до эшелона перехода 2400 метров, а затем выйти на ОПРС Степанакерт с курсом 75°, что позволяло выполнить манёвр захода на посадку за минимальное время.

В 09:59, когда экипаж доложил о пролёте ОПРС Азизбеков, а фактически был уже в 21 километре за ним, ему было дано указание переходить на связь с диспетчером аэропорта Кафан. Когда экипаж связался с ним, диспетчер дал указание сохранять эшелон 4500 метров до траверза Лачина, который являлся рубежом снижения, но при этом, кстати, весьма условен, так как не был маркирован и даже не внесён в инструкции по производству полетов Кафанского и Степанакертского аэродромов. К тому же, диспетчер не стал наблюдать за самолётом и не сообщил экипажу расстояние и азимут относительно аэропорта, а экипаж, в свою очередь, не стал докладывать о расчётном времени пролёта траверза Лачина, а также не стал уточнять своё местонахождение.

К тому моменту командир уже начал сомневаться в расчётах по определению местонахождения самолёта, но землю скрывала сплошная облачность с верхней границей 3000—3300 метров. Затем слева на траверзе он, как ему показалось, увидел высоту 2823 метра и в 10:03:00 доложил о расчётном времени снижения, на что диспетчер, проверив по радиолокатору местонахождение самолёта, дал разрешение снижаться на траверзе Лачина с безопасного эшелона до эшелона 3900 метров. На самом же деле увиденная гора являлась высотой 3616 метров, поэтому неверно определивший своё местонахождение экипаж начал преждевременный спуск (до траверза). Так как диспетчер аэропорта Кафан не контролировал полёт авиалайнера, то экипаж, достигнув в 10:07 эшелона 3900 метров, не стал докладывать об этом и без задержки самовольно продолжил спуск. В 10:08 экипаж, намеренно назвав диспетчеру неверную высоту 3900 метров, запросил переход на связь с аэропортом Степанакерт. Кафанский диспетчер не наблюдал за самолётом и не знал его фактическую высоту, к тому же у него отсутствовала прямая связь со степанакертским диспетчером, но тем не менее он дал разрешение экипажу перейти на связь с аэропортом посадки.

Когда в 10:08 экипаж вышел на связь с диспетчером аэропорта Степанакерт, ошибка в определении местонахождения рейса уже достигала 24 километров. Экипаж был намерен совершить посадку с кратчайшего манёвра, поэтому авиалайнер снижался по курсу 75°, как казалось экипажу, на БПРМ. Командир сообщил диспетчеру о входе в зону на высоте 3900 метров и пролёте перевала Лысогорского и запросил разрешение снизиться до высоты 2400 метров на БПРМ. В Степанакертском аэропорту не было радиолокатора, однако диспетчер не зная о фактическом местонахождении самолёта разрешил снизиться до высоты 3000 метров на ДПРМ.

В 10:09:57 снижающийся в облаках Як-40 в Лачинском районе в 22 километрах западнее Степанакертского аэропорта без крена и в полётной конфигурации на высоте 2520 метров врезался в гору Карабахского хребта высотой 2853 метра и полностью разрушился. Все 46 человек на борту погибли. На момент событий это была крупнейшая среди катастроф Як-40, на 2013 год — третья (после катастроф в Хороге и под Махачкалой).

Причины

Заключение: Катастрофа произошла вследствие сочетания следующих факторов:

1. Нарушений КВС установленных директивными документами правил полётов, выразившихся в неудовлетворительном самолётовождении, спрямлении маршрута и преждевременной самовольном снижении до высоты ниже безопасной, что привело к столкновению с горой.
2. Нарушений диспетчерами УВД аэропортов Эребуни, Кафан и Степанакерт правил УВД в своих зонах, выразившихся в невыполнении правил контроля за полётами ВС и невмешательстве в действия экипажа, нарушившего правила самолётовождения и режим полёта, что не позволило своевременно предотвратить столкновение самолёта с препятствием. У диспетчеров на МВЛ Ереван—Степанакерт сложился стереотип работы: разрешать те условия подхода, которые запрашивают экипажи.

Данные нарушения стали возможными вследствие наличия недостатков в организации лётной работы, полетов и управления воздушным движением на МВЛ Ереван—Степанакерт Армянского и Азербайджанского УГА.

—

Отрывок, характеризующий Катастрофа Як-40 под Степанакертом

Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.