Кемаль-ад-Дин Бехзад

Кемаль-ад-Дин Бехзад

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Ке­маль-ад-Дин Бехза́д (перс. کمال‌الدین بهزاد‎; ок. 1455, Герат, Государство Тимуридов — 1535/1536, Герат, Сефевидское государство) — персидский художник-миниатюрист, работавший в Герате с 1468 по 1506 год и признаваемый одним из крупнейших мастеров гератской школы миниатюры и всего востока. В Узбекистане имя Камолиддина Бехзода носит Национальный институт художеств и дизайна.

Биография

Бехзад в истории персидского искусства является полулегендарной фигурой. Восторженные отзывы о нём современников и позднейших авторов стали причиной того, что его руке приписывается большое число работ — миниатюр и рисунков, с которыми специалисты до сих пор не смогли разобраться окончательно. Художественный авторитет Бехзада был так высок, что о нём счёл нужным упомянуть в своих мемуарах основатель династии Великих Моголов Бабур, не говоря уже о таких историках искусства, как Дуст Мухаммад или Кази Ахмед. Большинство исторических сообщений впоследствии подверглось критике. Наиболее достоверными сведениями считаются те, что изложены у известного историка Хондемира, в трудах, созданных им в 1499 и в 1524 годах, то есть ещё при жизни Бехзада. Точная дата рождения художника неизвестна, а приблизительную размещают между 1455 и 1460 годами. Поскольку нигде нет упоминаний о его знатном происхождении, можно предполагать, что Бехзад был выходцем из семьи небогатых горожан или ремесленников. По сообщениям историков, Бехзад рано остался сиротой. Воспитывал его известный каллиграф и художник Мирек Наккаш Хорасани, который при дворе Султана Хусейна Байкара занимал высокую должность китабдара — начальника библиотеки. Некоторые источники сообщают, что был ещё один художник, Пир Саид Ахмед Тебризи, которому Бехзад обязан своим искусством. К сожалению, исследователи до сих пор не обнаружили ни одной подписанной работы Пир Саид Ахмеда, поэтому степень воздействия его художественных приёмов на молодого Бехзада определить невозможно. Кроме того, на формирование личности Бехзада и его мировоззрения большое влияние оказал Алишер Навои, визирь, поэт и гуманист, создатель той творческой атмосферы, которая была присуща гератской придворной жизни во время правления Султана Хусейна Байкара. Историки считают, что Навои был непосредственным покровителем молодого таланта. А Хондемир утверждает, что уже в 23 года Бехзад стал ведущим художником гератской мастерской.

В 1480-е годы из стен китабхане Султана Хусейна Байкара вышло несколько манускриптов, в которых исследователи видят участие Кемаледдина Бехзада. В миниатюрах этих рукописей Бехзад проявляет себя и как мастер пейзажа, и как мастер батальных сцен, и как мастер изображений человеческих фигур и их индивидуальных особенностей. Ему принадлежит множество художественных нововведений. В 1490-х годах указом Султана Хусейна Байкара Бехзад был назначен главой султанской китабхане — библиотеки и мастерской по переписке книг. Теперь Бехзад не только создает миниатюры и рисунки, но осуществляет руководство проектами и руководит работой художников.

В 1506 году умер Султан Хусейн Байкара, а через месяц после его смерти Герат захватили войска Бухарского ханство во главе со своим предводителем Мухаммедом Шейбани Ханом. Основатель империи Великих Моголов Бабур в своих «Записках» оставил о нём такое упоминание «…После того, как Шейбани Хан взял Герат, он очень дурно обошелся с женами и детьми (обоих) государей, не только с ними, но со всем народом. Ради преходящих благ нашей краткой жизни он учинил всевозможные грубости и непристойности… Всех поэтов и даровитых людей Шейбани Хан отдал во власть мулле Беннаи… Несмотря на свою безграмотность, учил Кази Ихтиара и Мухаммед Мир Юсуфа — знаменитых и даровитых гератских учёных — толковать Коран; взяв в руки перо, он исправлял писания и рисунки Султан Али-и Мешхеди и художника Бехзада…». Однако, несмотря на описания Бабура, Бехзад остался во главе китабхане в прежнем качестве, а Шейбани Хан позировал ему. От той поры остался превосходный портрет Шейбани Хана, созданный художником. Исследователи предполагают, что 1507—1510 годы Бехзад провёл в Бухаре, куда последовал за Шейбани Ханом наряду с другими гератскими художниками (хотя Бабур сообщает, что в эти годы он был в Герате). Однако, в 1510 году основатель сефевидской династии шах Исмаил I (правил в 1501—1524гг) разгромил и убил Шейбани Хана, после чего Бехзад перебрался в Тебриз — столицу заново создаваемой персидской империи, которую на сей раз, посредством завоеваний, собирала династия Сефевидов. Слава Бехзада в этот период достигла своего зенита. В истории сохранился более похожий на анекдот рассказ о том, что во время битвы при Чалдыране в 1514 году, в которой турки-османы разгромили персидскую армию, шах Исмаил I прятал Бехзада и каллиграфа Шах Махмуда Нишапури в пещере как сокровища. Ко двору шаха Исмаила художник прибыл между 1520 и 1522 годом. Сефевидский историк Будаг-мунши сообщает: « … в пору, когда мастер Бехзад прибыл в Ирак, мастер Султан Мухаммад уже наладил работу придворной китабхане…» То есть, Бехзад приехал уже в готовую мастерскую, с налаженным производством манускриптов. Хондемир сообшает, что своим указом от 24 апреля 1522 года шах Исмаил назначил Бехзада главой шахской китабхане. В его указе, написанном в характерной цветистой манере, говорится: « … в соответствии с этим чудом нашего века, образец для живописцев и пример для золотых дел мастеров, мастер Кемаль-од-Дин Бехзад, кто своей кистью живописца пристыдил Мани и своим карандашом рисовальщика унизил страницы Аржанга…», и далее «Мы приказываем поручить и доверить ему обязанности надзора и наблюдения за служащими царской библиотеки, и каллиграфами, и живописцами, позолотчиками и рисовальщиками на полях рукописей, и за мастерами, растворяющими золото и приготавливающими золотые листочки, а также мастерами выше перечисленных профессий в пределах всех наших владений…» «Он же со своей стороны должен нарисовать и написать на таблице своего сердца и на странице своего просвещенного разума образ бескорыстности и форму честности». Однако через пару лет, в 1524 году шах Исмаил в возрасте 37 лет неожиданно скончался, и более позднее творчество Бехзада связывают обычно с именем следующего сефевидского правителя, шаха Тахмаспа I (правил в 1525—1576 годах), под покровительством которого Бехзад продолжил служить в шахской мастерской до самой своей смерти. Во всяком случае, сефевидские авторы — Хондемир, Кази Ахмед и Искандер Мунши, описывают его именно как художника шаха Тахмаспа.

Об этом периоде жизни Бехзада историк Будаг-мунши сообщает следующее: «Его привезли [ко двору] из Хорасана, и в течение ряда лет он состоял при государе в качестве собеседника. Он всегда вёл благопристойные беседы. [Вместе с тем] он постоянно прихлёбывал [вино] и ни мгновения не мог обойтись без рубинового вина и ярких губ виночерпия. Он дожил до семидесяти лет и таким образом поддерживал себя молодым. Несмотря на запрет пить вино, [его не трогали, так как] в нём нуждались, а его величество (то есть шах Тахмасп) полагал: мастер был старцем с чистым образом жизни.» Указ о закрытии всех питейных заведений, опиумокурилен, публичных домов, и всякого рода увеселительных учреждений был издан Тахмаспом 16 сентября 1534 года, т.е за полтора-два года до смерти художника. Однако, как следует из сообщения сефевидского историка, на мастера этот указ не распространялся. В китабхане под руководством Бехзада работал его племянник, каллиграф Рустам Али, а также два внучатых племянника — художники Мухибб Али и Музаффар Али, которые последовали со всем семейством Бехзада в Тебриз ко двору шаха Исмаила.

Кемаледдин Бехзад скончался в 1535 либо в 1536 году. Упоминание о месте его кончины содержится в «Трактате о каллиграфах и художниках» Кази Ахмеда. Он пишет: «Его смерть в стольном городе Герате в районе Кух-и-мухтар; он похоронен в ограде, полной живописных изображений». Однако, Дуст Мухаммад сообщает, что художник был похоронен в Тебризе, рядом с могилой поэта-мистика шейха Камала. Впрочем, этот автор единственный, кто сообщает, что Бехзад похоронен именно в Тебризе.

Творчество

Художественное наследие, оставленное Бехзадом, до сих пор представляет собой проблему для исследователей, как в отношении атрибуции, так и в отношении реконструкции его творческой эволюции. Существует только одна рукопись с миниатюрами, на которых стоит его подпись — это «Бустан» поэта Саади, хранящаяся ныне в Национальной библиотеке Каира. Манускрипт был создан для библиотеки Хусейна Байкара, в нём содержатся четыре миниатюры, подписанные Бехзадом; следы его подписи обнаружены также на фронтисписе книги. В колофоне, написанном Султаном Али Мешхеди, есть дата — 1488 год, однако две миниатюры содержат другую дату — 1489 год. Впрочем, даже в этом, казалось бы, бесспорном случае есть исследователи, сомневающиеся в достоверности подписей. Миниатюры остальных манускриптов с той или иной степенью уверенности приписываются кисти Бехзада на основании сравнительного анализа. Это миниатюры рукописей:

• «Зафарнаме» («Книга побед», автор Шараф ал-Дин Али Язди), с посвящением Хусейну Байкара, которая датируется 1467 годом, миниатюры — 1480 годом (Балтимор, Библиотека Гарретта)
• «Хамсе» (Пять поэм) Алишера Навои с посвящением Султану Хусейну Байкара от его сына Бади ал-Замана (1485 г., рукопись поделена на две части, одна в Оксфорде, Бодлейанская библиотека, другая в Манчестере)
• «Мантик ал-Таир» («Беседы птиц») поэта Аттара (1486 г., Нью-Йорк, музей Метрополитен).
• «Гулистан» (Розовый сад) Саади (1486 г., частное собрание)
• «Хамсе» (Пять поэм) поэта Низами, копия сделанная в 1495-96 годах (Лондон, Британская библиотека)
• «Хамсе» Низами, копия, датированная 1442 годом, но с добавлением миниатюр датированных 1490-ми годами (Лондон, Британская библиотека).

Итого, семь манускриптов. Три из них — «Зафарнаме», «Гулистан» и «Хамсе» Низами от 1495-96 гг. содержат надписи, оставленные могольским императором Джахангиром (правил в 1605—1627 годах), который был любителем и знатоком живописи. В пометках он приписывает Бехзаду все миниатюры «Зафарнаме», 16 из двадцати одной миниатюры «Хамсе» Низами, а в отношении «Гулистана» сообщает, что не может определить руку художника. Большинство современных ученых разделяют мнение Джахангира в отношении рукописи «Зафарнаме», но выражают сомнение по поводу «Хамсе» Низами, поскольку её миниатюры приписывают также Миреку, Абд аль-Раззаку и Касиму Али. Один был учителем Бехзада, а двое других его последователями, поэтому весьма трудно отличить их руку от руки Бехзада. Так или иначе, но три этих манускрипта послужили источником вдохновения для могольских придворных художников. Иконографические схемы «Зафарнаме» использовались для создания могольских династических историй, таких как «Акбарнаме». В некоторых иных могольских рукописях содержатся композиции, прямо скопированные с миниатюр «Хамсе» Низами от 1495-96 гг. Кроме перечисленных, существуют два манускрипта, датируемые началом XVI века, созданные для шаха Тахмаспа I, в которых исследователи угадывают руку Бехзада — «Шахнаме» Фирдоуси (частное собрание), и ещё один вариант «Хамсе» Низами из Британской библиотеки в Лондоне. Некоторые из их миниатюр имеют композиционные особенности, сходные с миниатюрами «Бустана» Саади, созданными Бехзадом. Однако вопрос об их авторстве остаётся открытым.

Хондемир и Кази Ахмед сообщают, что Бехзад выполнял работы не только в манускриптах, но и на отдельных листах. К таким, бесспорно принадлежащим его руке, относят два портрета, Шейбани Хана и Хусейна Байкара, а также изображённые в тондо «Молодой и пожилой мужчина» (ок 1528 г, Галерея Фрир, Вашингтон), и лист «Два дерущихся верблюда и их погонщики» (Тегеран, Библиотека дворца Гулистан). Кроме этого, существует множество отдельных рисунков, приписываемых Бехзаду, которые разбросаны по разным собраниям мира, однако их авторство вызывает сомнения. Дискуссии об индивидуальном художественном стиле Бехзада основываются на миниатюрах из каирского «Бустана» Саади. Эти миниатюры считаются отправной точкой для понимания его творчества.

В батальном жанре Бехзад создал новые иконографические схемы, в которых, несмотря на ярость изображенных сражений, уравновешенность композиции и цветовая гамма достигают уровня иллюзии восточного орнамента, радующего и успокаивающего глаз, но не переходящего в пестроту. Его композиционным решениям присуща особая уравновешенность и гармония. До появления Бехзада практически невозможно найти иного персидского художника, который с таким безупречным вкусом и чувством меры расставлял бы человеческие фигуры и другие композиционные элементы. Он великолепно владел линией, поэтому его фигурам свойственно ощущение движения. Кроме этого, при изображении людей Бехзад добивался портретного сходства, поэтому во многих миниатюрах исследователи обнаруживают повторяющиеся персоны, например, Султана Хусейна Байкара. Ему приписывают также то, что он первым стал передавать разный цвет кожи, как это есть у реальных людей. Особенно многими авторами отмечается тот факт, что в свои миниатюры Бехзад любил вставлять сценки из реальной жизни, не имеющие прямого отношения к сюжету, для того, чтобы оживить и разнообразить их. Отмечают также присущее Бехзаду чувство юмора, которое часто проявлялось в его миниатюрах. В качестве примера можно привести миниатюру «Гарун аль Рашид в бане», созданную на тему притчи о прославленном багдадском халифе Гаруне аль Рашиде и брадобрее; на миниатюре поверх снятой в бане одежды можно разглядеть царскую корону.

У Бехзада было много последователей и учеников. Среди самых талантливых следует упомянуть Касима Али, Мир Сеида Али, Ага Мирека и Музаффара Али. Искусство Бехзада имело долгое эхо, и оказало влияние на среднеазиатскую (Бухара, Самарканд), сефевидскую, и могольскую живопись.

Память о Бехзаде

• Музей имени Бехзада в Душанбе
• [discover.uz/places/tashkent/museum/sad_museum_kamoliddina_behzoda/ Мемориальный сад-музей Камолиддина Бехзода в Ташкенте]
• [www.liveinternet.ru/community/2425473/post75853509/ Музей искусств имени Камолиддина Бехзода в Бухаре.]

Литература

• Деннике Б. Живопись Ирана. М., 1938
• Кази Ахмед. Трактат о каллиграфах и художниках. М. — Л., 1947
• Мастера искусств об искусстве, т. I, М., 1965
• Кильчевская Э. Два портрета Кемалетдина Бехзада. в сб. «Сокровища искусства стран Азии и Африки» выпуск I, М., 1975
• Пуладов У. Кемаледдин Бехзад. Душанбе. 1978.
• Полякова Е. А., Рахимова З. И. Миниатюра и литература востока. Ташкент. 1987.
• Акимушкин О. Ф., «Легенда о художнике Бехзаде и каллиграфе Махмуде Нишапури» в кн. «Средневековый Иран. Культура, история, филология» СПб. Наука. 2004
• Акимушкин О. Ф., «Заметки к биографии Камал ад-Дина Бехзада» в кн. «Средневековый Иран. Культура, история, филология» СПб. Наука. 2004
• O.F. Akimushkin. Arabic-script sources on Kamal al-Din Behzad. Manuscript Orientalia. Vol.7 2 June. Thesa, St. Petersburg. 2001.
• Basil Gray. Persian Painting. Skira. 1961
• E. Bahari. Bihzad. Master Of Persian Painting. London — N-Y. 1997

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Кемаледдин Бехзад
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Persien/XVI/1580-1600/Kazi_Achmed/text1.htm Кази Ахмед. Трактат о каллиграфах и художниках]
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Persien/XVI/1580-1600/Kazi_Achmed/text3.htm Трактат о каллиграфах и художниках]
• [www.sanat.orexca.com/rus/archive/2-05/battle-piece.shtml Батальный жанр в творчестве Бехзада]

Отрывок, характеризующий Кемаль-ад-Дин Бехзад

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.