Кокорев, Василий Александрович

Василий Александрович Кокорев
Портрет В. А. Кокорева. 1860-е. Литография Василия Тимма.
Род деятельности:	русский предприниматель и меценат
Награды и премии:	почётный член Академии художеств (1889)

Васи́лий Алекса́ндрович Ко́корев (23 апреля [5 мая] 1817, Солигалич — 22 апреля [4 мая] 1889, Санкт-Петербург) — русский предприниматель и меценат, почётный член Академии художеств (1889).

Биография

Из старообрядческой семьи. По одним сведениям, он был из мещан, по другим — сыном купца средней руки, торговавшего солью — семья владела небольшим солеваренным заводом в городе Солигаличе на севере Костромской губернии. После смерти родителей, Василий стал совладельцем семейного бизнеса; в 1836—1841 годах был управляющим солеваренным заводом в Солигаличе, однако в связи с отменой ввозной пошлины на соль, солеваренный завод стал убыточным и юноша, по его собственным словам, «был вытеснен за рамки уездной жизни в Петербург для приискания откупных занятий».

Василий Александрович Кокорев поступил на службу управляющим винокуренного завода в Оренбургской губернии, а с осени 1842 года стал приказчиком казанского винного откупщика И. В. Лихачева. В 1844 году Кокорев подал записку в правительство о преобразовании винных откупов. В записке В. А. Кокорев рассуждал о необходимости придать торговле вином более цивилизованный характер; для доказательства его системы «питейного дохода» он получил «неисправный» откуп в Орловской губернии, за которым числился долг в 300 тысяч рублей серебром. Его ближайшим помощником стал Иван Фёдорович Мамонтов. Орловский откуп в короткое время стал приносить доход. Системой Кокорева заинтересовалось Министерство финансов и Кокореву предоставили в управление ещё 23 откупа. Вскоре система откупов Российской империи была переведена на комиссионерскую основу — в 1847 году было принято «Положение об откупно-акцизном комиссионерстве», действовавшее до 1863 года.

В 1850 году В. А. Кокорев поселился в Москве; приобрёл дворянскую усадьбу бригадирши Д. Н. Лопухиной с домом в Большом Трёхсвятительском переулке. В 1851 году получил звание коммерции советника. В короткие сроки он приобрёл, огромное по тем временам, состояние: к началу 1860-х годов, по некоторым оценкам, оно доходило до 7—8 миллионов рублей.

Не будь у Кокорева смекалки, деловой хватки и энергии, никакие связи не помогли бы ему к началу 60-х годов сколотить состояние в 8 миллионов рублей (да и то кое-кто поговаривал, будто Кокорев нарочно уменьшил общую сумму своего богатства). А в среде русских купцов он получил титул «Откупщицкого царя».

В Персии с 1850 года действовал созданный Кокоревым Московский торговый дом, получивший право приобретать казённое железо и медь с уральских заводов по себестоимости. В 1857 году Кокорев участвовал в создании «Закаспийского торгового товарищества» — совместно с бароном Н. Е. Торнау, Н. А. Новосельским, купцами И. Ф. Мамонтовым и П. А. Медынцевым; позднее к ним присоединился и предприниматель П. И. Губонин. В 1858 году «Закаспийское торговое товарищество» начало по проекту Либиха строительство завода по производству фотогена (керосина), которое было закончено к концу 1860 года. Завод несколько лет был убыточным и для исправления ситуации сначала был приглашён В. Е. Эйхлер, а затем, в 1863 году, Дмитрий Менделеев; химикам удалось получить столь впечатляющие результаты, что «Сураханский завод стал давать доход, несмотря на то, что цены керосина стали падать». Была введена круглосуточная перегонка нефти, предложено освоить производство эмалированных бочек, организовать нефтеналивную морскую перевозку и проложить нефтепровод от завода к берегу моря. На все ключевые посты Кокорев он назначил (а до этого обучил нефтяному делу) рабочих-мастеров только из России.

Необходимость транспортировки нефти заставила его заняться железнодорожным строительством и речным транспортом.

Кокорев принимал участие в создании Волго-Донской железной дороги (1858); Товарищества Московско-Курской железной дороги (1871); Общества Уральской железной дороги (1874).

Он содействовал учреждению Русского общества пароходства и торговли (1856) и Волжско-Каспийского пароходства «Кавказ и Меркурий» (1859). По заказу Кокорева в 1859 году началось сооружение нефтеналивных барж длиной 55 метров.

После прекращения винных откупов в 1863 году понёс крупные убытки, остался должен казне 5,6 млн. рублей, из которых около 4 миллионов выплатил уже к 1866 году, передав в зачет долгов построенный в Москве в 1862—1865 годах гостинично-складской комплекс на Софийской набережной («Кокоревское подворье»). Комплекс, в который было вложено 2,5 миллиона рублей, был новшеством не только для Москвы, но и для Европы, поскольку предвосхитил появление «гранд-отелей». «Тут тебе и торговые склады, и шикарные апартаменты с русским убранством, и трактир-ресторан с разнообразной русской кухней, а с 1883 года — электрический свет!».

В 1865 году стал крупнейшим пайщиком учреждённого Московского купеческого банка. В 1870 году он стал инициатором создания Волжско-Камского коммерческого банка. Учредил «Северное общество страхования и склада товаров с выдачей варрантов» и сумел довести начатое дело до конца.

В 1870-х годах по инициативе Кокорева было создано «Северное телеграфное агентство», значительно расширившее район действия телеграфа.

Поселившись в Москве, Кокорев близко сошёлся со славянофилами, хотя ему были чужды идеалы воинствующего панславизма, постулат самодержавия и связанных с ними представлений о сословном приоритете дворянства .

Кокорев сыграл большую роль в развитии общественного транспорта Москвы — был главным инициатором проведения конки — конно-железной дороги, связавшей центр через Мясницкую с тремя вокзалами на Каланчёвской площади. Он был товарищем (помощником) Московского городского головы (1858—1859), гласным Московской городской думы (1866—1869).

По окончании Крымской войны, в феврале 1856 года он организовал грандиозное чествование черноморских моряков, проезжавших через Москву. Перед русско-турецкой войной 1877—1878 годов Кокорев вместе с текстильными фабрикантами братьями Хлудовыми сыграл решающую роль в финансировании и экипировке военной миссии генерала Черняева на Балканах — 45 миллионов рублей — фантастическая по тем временам сумма.

Среди друзей В. А. Кокорева были Д. И. Менделеев, М. П. Погодин, Т. С. Морозов.

Кокоревская галерея.

Собирать картины русских и иностранных художников В. А. Кокорев начал в середине 1850-х годов и к 1861 году, на месте гостиницы в Трёхсвятительском переулке, как утверждает ряд источников, им было построено, специально для размещения своей коллекции, здание (арх. И. Д. Черник), в котором 26 января 1862 года открылась первая Московская публичная картинная галерея, названная Кокоревской. Восемь залов на втором этаже без окон, с верхним светом. Внизу — специальное помещение для чтения лекций. И буфет, называемый одними современниками трактиром, а другими — рестораном «Тиволи». Собрание насчитывало по одним сведениям — 570 произведений, по другим — 430 картин и 35 скульп­тур, которые располагались по историческому и монографическому принципу. Только работ Карла Брюллова было больше сорока; причём, Кокорев заказал одному из брюлловских учеников повторение знаменитых картин «Итальянское утро» и «Итальянский полдень», хранившихся в царском собрании. Попавший в галерею в 1860 году, ещё до её открытия, граф Михаил Бутурлин писал:

В одной из зал отборной этой коллекции стена была увешана снизу доверху творениями гениального Карла Павловича Брюллова. В середине стены поражал зрителя портрет во весь рост графини Юлии Павловны Самойловой. …Как могла графиня Самойлова расстаться с этим сокровищем и как могло оно попасть к откупщику Кокореву.

Картин И. Айвазовского было в коллекции более двадцати, пейзажей А. Боголюбова — одиннадцать, картин В. Тропинина — шесть.

В 1870 году в связи с финансовыми затруднениями Кокорев продал основную часть коллекции Министерству Императорского дворца; ряд произведений живописи и скульптуры приобрёли П. М. Третьяков и Д. П. Боткин.

Разорение и смерть

В. Чумаков считает, что причиной потери Кокоревым состояния, в конце 1860-х годов было лишение его доступа «к государственной кормушке» из-за неосторожных выступлений; так, московский генерал-губернатор Закревский докладывал в столицу: «В Москве завелось осиное гнездо… Гнездо это есть откупщик Кокорев». Однако здесь проявились многие факторы, в том числе и неудачное вложение финансов.

До самой смерти Кокорев оставался старообрядцем поморского толка. Немало помогал единоверцам. Благодаря его заступничеству в 1886 году в доме рубашечника Никифорова на Лиговке начал действовать новый поморский молитвенный дом.

Умер В. А. Кокорев 23 апреля 1889 года от сердечного приступа. Похоронен на Малоохтинском старообрядческом кладбище Санкт-Петербурга. Когда его хоронили, поморцы в старорусском одеянии вынесли тело своего благодетеля из шикарного особняка и несли его дубовый гроб, сделанный без единого гвоздя, на полотенцах до самого кладбища Фамильное захоронение Кокоревых до сих пор сохранилось в восточном углу кладбища..

На общественные поминки кто-то принес самодельные плакатики с цитатами из Библии: «Видел ли ты человека проворного в своем деле? Он будет стоять перед царями… (Прит. 22,29)» и «…Как хорошо слово во время! (Прит. 15,23)». Вместо речей в качестве своеобразного завещания прочитали отрывки из знаменитой книги Кокорева, одного из самых успешных деловых людей России, со странным названием «Экономические провалы»: «Пора государственной мысли перестать блуждать вне своей земли, пора прекратить поиски экономических основ за пределами Отечества, засорять насильными пересадками на родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу».

Кокорев-публицист

Кокорев оказывал материальную поддержку таким изданиям, как «Русская беседа» и «Русский вестник», где иногда печатался. Одним из первых он начал выступать за отмену крепостного права. В 1859 году в газете «Санкт-Петербургские ведомости» появился разработанный им проект освобождения крестьян (статья «Миллиард в тумане»). Из его статей, печатавшихся, главным образом, в «Русском Вестнике» 50-х и 60-х гг., а позднее в «Русском Архиве» 1880-х гг. наиболее известны: «Экономические провалы», «Путь севастопольцев», «Взгляд на европейскую торговлю», «Мысли о русской внутренней торговле», «Об откупах».

В своих публицистических работах, печатавшихся, главным образом, в «Русском Вестнике» (1850-е и 1860-е гг.) и в «Русском Архиве» (1880-е гг.), Кокорев настаивал на губительности для России механического заимствования западноевропейских финансовых и хозяйственных форм.

Кокоревым был предложен план выкупа крестьян на волю с помощью капитала специально созданного частного банка: он предлагал освободить крестьян с землей, а помещикам выплатить за это деньги посредством уплачиваемого крестьянами кредита в течение 37 лет. Проект Кокорева был схож с проектом его друга — историка К. Д. Кавелина.

К известным трудам В. А. Кокорева относятся: «Нужды и желания промышленности» (1858), «Нужды и потребности» (1882), «Мысли русского, порожденные речью Князя Бисмарка»(1888). В последней Кокорев касается политических и экономических аспектов отношений России и Германии. Он утверждает, что России важен и необходим союз с Германией, что она — её единственная надежная союзница на Европейском континенте.

В «Нуждах и желаниях промышленности» В. А. Кокорев рассуждает о перспективах создания в России компании для обработки пеньки и торговли ею, а также о возможностях развития хлебной торговли на Тоболе

Работа «Нужды и потребности» посвящена подробному анализу необходимости введения в России винной монополии. Как известно, впоследствии монополия на винно-водочную продукцию была введена в начале XX в. реформатором С. Ю. Витте. Однако идейное первенство данному экономическому мероприятию принадлежит, похоже, именно Кокореву. Кокорев полагал, что для улучшения экономики России необходимы три условия: народный кредит, сельское хозяйство и денежный курс. Главным здесь он ставит благоустройство сельского хозяйства. Сельское хозяйство, в свою очередь, должно быть согласовано с «винокурением» и введением «питейного сбора». Только после этих мер, по мнению Кокорева, возможно «утверждение дешевого народного кредита», средства для которого предполагается извлечь из акциза на винокурение. Далее он говорит, что пока существует кабак, никакие мероприятия экономического плана, никакие дешевые кредиты не принесут желаемого. а обратятся в «наживу кабатчиков».

Пожалуй, самая известная работа Василия Александровича, написанная им уже на закате жизни, в 1887 году, — «Экономические провалы», в которой даёт оценку экономическим событиям за полвека. Анализируя экономические неудачи России, Кокорев доказывает, что они являются, как правило, результатом слепого копирования зарубежного опыта.

"Известный коммерсант К., водворяющий в Россию несколько десятков лет американский хлопок и устроивший с пособием своих средств для разных лиц более 40 бумагопрядильных и ткацких фабрик, — пишет Кокорев (имея в виду немца Л. К. Кнопа с сыновьями), — праздновал какой-то юбилей… Многочисленное русское общество пировало на этом юбилее, а правительство возвело его в какой-то чин. Таким образом, отпраздновали пир, так сказать, на хребте русского народа, лишившегося льняных посевов и насильственно облеченного в линючий ситец. Распространение которого, увлекая нашу монету за границу, увеличило внешние займы и усилило финансовое расстройство. Вспоминая этот юбилей, нельзя не воскликнуть: «О невинность, это ты».

Примечательно, что в своей работе Кокорев обращается к этическим аспектам экономики. Он вводит понятие «смиренномудрия», которым предлагает регулировать хозяйственные процессы

Другими известными работами Кокорева являются «Путь севастопольцев», «Взгляд на европейскую торговлю», «Мысли о русской внутренней торговле», «Об откупах» и пр.

Кокорев преисполнен самого глубокого пессимизма и видит будущее в черных красках: «Печалование о расстройстве русских финансов, — пишет он, — объемлет в настоящее время все сословия; все чувствуют, как в наших карманах тают денежные средства и как неуклонно мы приближаемся к самому мрачному времени нужд и лишений».

Академическая дача для летней практики

22 июля 1884 года «на сорока десятинах, прилегающих к землям крестьян деревни Малый Городок», под Вышним Волочком, на живописном полуострове, образованном истоком реки Мсты и озером Мстино, В. А. Кокорев открыл Владимиро-Марьинский приют, названный впоследствии «Академической дачей». Первоначально он предназначался для летней практики малоимущих студентов Академии художеств. В распоряжение молодых художников были предоставлены дом со столовой и библиотекой, хорошо оборудованная мастерская, помещения для занятий пением и музыкой. Здесь жили и работали И. Е. Репин, А. И. Куинджи, В. А. Серов, П. П. Чистяков, И. И. Бродский, А. М. Васнецов, Н. К. Рерих, И. И. Левитан, Н. П. Богданов-Бельский и др.

Семья

Жена — Вера Ивановна. Жила с дочерью в Санкт-Петербурге на Тверской улице (современный адрес — дом 8). Когда в 1906 году был принят закон, позволявший беспрепятственно регистрировать старообрядческие общины, именно петербургские поморцы воспользовались им первыми в России. Участок на Тверской улице был пожертвован Верой Ивановной Кокоревой для постройки храма. В августе 1906 года, в день Преображения, здесь была заложена пятиглавая церковь в новгородском стиле. Проект выполнил архитектор Д. А. Крыжановский. Храм был построен на пожертвования петербургских поморцев, причем львиную долю средств — четверть миллиона — внесла семья Кокоревых.Поморскому храму Знамения Пресвятой Богородицы.

Дети:

• Александр Васильевич (1848—1908). Жил в Царском Селе в роскошном дворце необыкновенной ценности, как по оригинальности постройки (арх. С. Данини), так и по внутренней обстановке. Летом 1911 года усадьба в Царском Селе была пожертвована Санкт-Петербургскому женскому медицинскому институту для устройства клиники по внутренним болезням им. В. А. Кокорева, отца дарителя. Однако дом очень долго пустовал; лишь с начала Первой мировой войны в особняке был организован лазарет.
• Георгий Васильевич (1852—1889)
• Иван Васильевич (1853—1879)

• Сергей Васильевич (? — 1930 или 1932). Был членом Правления Волжско-Камского банка. Жена — Евдокия Викуловна (1870—1943), урождённая Морозова, дочь В. Е. Морозова. На имя супруги в 1895 году была приобретена бывшая усадьба Шатиловых Мухалатка, которая значительно увеличилась за счёт купленных у соседей земель и на начало XX века составила 225 десятин. Супруги после ужасов Крыма 1920-х годов оказались снова в Москве, где и были похоронены — недалеко от Морозовых на Преображенском кладбище. Первый муж их единственной дочери Натальи был убит в Первую мировую войну, а второй — расстрелян после октябрьской революции.
• Прасковья Васильевна (? — не позже 1914). Её муж — Василий Петрович Верховской, дворянин Нижегородской губернии, действительный статский советник, член Правления Волжско-Камского коммерческого банка, Председатель правления Выборгского товарищества для устройства постоянных квартир. Оставил дневники и воспоминания.
• Александра Васильевна (? — после 1930). Была дважды замужем: 1-й муж — московский купец-старообрядец Григорий Иванович Ананьев; 2-й муж — А. П. Галяшкин, член Правления Волжско-Камского коммерческого банка.
• Любовь Васильевна (? — ?). Её муж, Александр Александрович Галяшкин, член Правления Волжско-Камского коммерческого банка. В начале XX века она убежала от мужа с детьми к врачу итальянского посольства Борису Моллё.

Библиография

• Кокорев В. А. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Econom/kokor/index.php «Экономические провалы»]

Литература

• Кокорев, Василий Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Филаткина Н. А. [www.mosjour.ru/index.php?id=2264 Василий Александрович Кокорев (1817—1889)] // Московский журнал. — 2015. — № 8. — С. 28—46. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-7110&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-7110].

Ссылки

• [www.c-cafe.ru/days/bio/32/kokorev.php Василий Александрович Кокорев. Дело — керосин]
• [www.ng.ru/style/2000-09-26/16_slavianophil.html Экономический славянофил]

Отрывок, характеризующий Кокорев, Василий Александрович

Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.