Луций Сестий Альбаниан Квиринал

Луций Сестий Альбаниан Квиринал лат. Lucius Sestius Albanianus Quirinalis<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Консул-суффект Римской империи 23 года до н. э.
Отец:	Публий Сестий

Луций Сестий Альбаниан Квиринал (лат. Lucius Sestius Albanianus Quirinalis) — политический деятель эпохи ранней Римской империи.

Его отцом был наместник Киликии Публий Сестий, произнесший речь в защиту Цицерона. В 44 году до н. э. Квиринал поддержал убийцы Гая Юлия Цезаря Марка Юния Брута. В 42 году до н. э. он был проквестором Брута в Македонии. Октавиан помиловал Квиринала после гибели Брута. В 23 году до н. э. он занимал должность консула-суффекта, а в 22-19 годах до н. э. находился на посту недолго просуществовавшей провинции Трансдуриана на северо-западе Испании, где он основал три алтаря в честь императора Августа.

Квиринал был другом Горация, который посвятил ему одну их своих од. При раскопках виллы в Сеттифинестрe, которая принадлежала родителям Квиринала, была найдена глиняная посуда с буквами LS, которые, по всей видимости, являются инициалами его имени.

Литература

• Prosopographia Imperii Romani. S 611.
• Der Neue Pauly. Stuttgart 1999. T. 11. c. 476.

Отрывок, характеризующий Луций Сестий Альбаниан Квиринал

– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.