Майданик, Кива Львович

Кива Львович Майданик
Дата рождения:	18 января 1929(1929-01-18)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	24 декабря 2006(2006-12-24) (77 лет)
Место смерти:	Москва
Страна:	СССР СССР→Россия Россия
Научная сфера:	Историк и политолог, латиноамериканист
Место работы:	Институт истории АН СССР Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО)
Альма-матер:	истфак МГУ
Научный руководитель:	И. М. Майский

Ки́ва Льво́вич Майда́ник (18 января 1929, Москва — 24 декабря 2006, Москва) — советский (затем российский) латиноамериканист и специалист по странам Пиренейского полуострова, историк и политолог, неортодоксальный марксист.

Отец известного музыкального критика Артемия Троицкого.

Биография

Родился в семье адвокатов. Отец, Лев Абрамович Майданик (1902—1975), был одним из основателей советской адвокатуры, заложил основы защиты прав трудящихся в спорах с государством по делам о несчастных случаях на производстве, автор ряда научных трудов и монографий в различных областях юриспруденции. Первым среди советских адвокатов удостоен звания «Заслуженный юрист РСФСР». Мать — Адель Исааковна Барац (1902—2000).

В 1951 году К. Майданик окончил исторический факультет МГУ с красным дипломом, но в условиях начавшейся «борьбы с космополитизмом» не был рекомендован в аспирантуру, а направлен на работу в школу. Три года Майданик преподавал историю в школе в городе Николаев (Украинская ССР), последующие два — в Москве.

Одновременно с работой в школе поступил в заочную аспирантуру, откуда был отчислен как аспирант академика И. М. Майского, также попавшего под удар в ходе кампании по «борьбе с космополитизмом». После окончания этой кампании был восстановлен в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию по теме «Борьба Коммунистической партии Испании за единство рабочего движения в первый период национально-революционной войны (1936—1937)».

С 1956 года работал в Институте истории Академии наук СССР, с 1980 года и до конца жизни — в Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) АН СССР (РАН). Первоначально специализировался на рабочем движении развитых капиталистических стран, затем — на проблемах «третьего мира», в первую очередь — стран Латинской Америки. Большое воздействие на развитие взглядов Майданика оказала поездка на революционную Кубу, знакомство с лидерами Кубинской революции, в первую очередь с Эрнесто Че Геварой.

В 1963—1968 годах К. Майданик работал в Праге в редакции международного журнала «Проблемы мира и социализма» в должности заместителя заведующего отделом Латинской Америки. В этот период он установил личные контакты с большинством руководителей коммунистических и левых социалистических партий и движений Латинской Америки, стал близким другом ряда видных латиноамериканских революционеров, таких как Шафик Хандаль (который стал позднее Генеральным секретарём ЦК Коммунистической партии Сальвадора), Нарсисо Иса Конде (стал позднее Генеральным секретарём ЦК Доминиканской коммунистической партии), выдающийся сальвадорский поэт-партизан Роке Дальтон.

В эти годы К. Майданик стал одним из самых информированных и серьёзных советских латиноамериканистов, при этом его позиция всё сильнее расходилась с официальной точкой зрения руководства КПСС. Майданик приветствовал появление новых левых движений в Латинской Америке, включая партизанские, критиковал ряд латиноамериканских компартий за догматизм и предсказывал, что их позиция приведёт к утрате этими партиями авангардной роли в революционном движении. Он заслужил репутацию «левака», руководство Коммунистической партии Аргентины много раз направляло в ЦК КПСС доносы на Майданика и требования убрать Майданика из журнала «Проблемы мира и социализма». В 1968 году из-за несогласия с позицией КПСС по отношению к «Пражской весне» Майданик был отозван в Москву.

В 1970—1980-х годах К. Майданик стал одним из ведущих специалистов СССР по проблемам общественного развития стран «третьего мира», в первую очередь, разумеется, Латинской Америки. Он был автором и редактором многих коллективных монографий, из которых наиболее заметны в научном плане книги «Развивающиеся страны: закономерности, тенденции, перспективы» (М., 1974), «Развивающиеся страны в современном мире. Пути революционного процесса» (М., 1986) и «Общественная мысль развивающихся стран» (М., 1988). Работы Майданика этого периода были новым словом в советской латиноамериканистике, изменившим её лицо.

В 1970-е годы К. Майданик входит во всё более заметный идеологический конфликт с советским партийным руководством. В начале 70-х годов по указанию партийных органов был рассыпан набор книги под редакцией М. Я. Гефтера, в которой содержалась написанная К. Майдаником глава о типологии социальных революций нового и новейшего времени, пионерская для тех лет. Аналогичная судьба постигла и книгу, посвящённую проблемам фашизма, его генезису, особенностям и социальной сущности во второй половине XX века. Изданный «для служебного пользования» сборник «Ультралевые течения в национально-освободительном движении стран Азии, Африки и Латинской Америки» (1975), одним из основных авторов и главным редактором которого являлся К. Майданик, был сожжён руководством ИМЭМО.

Осенью 1982 года К. М. Майданик был исключён из КПСС и не прошёл специально устроенную аттестацию как научный сотрудник ИМЭМО, что автоматически предполагало его увольнение из института. Майданику инкриминировалось недоносительство об «антисоветских взглядах и действиях» его аспиранта Андрея Фадина, арестованного КГБ в апреле 1982 года по делу «молодых социалистов» (или, иначе, по делу Федерации демократических сил социалистической ориентации). А. Тарасов характеризует идеологию «молодых социалистов», издававших подпольные журналы «Варианты», «Левый поворот» и «Социализм и будущее», как «сплав идей еврокоммунизма, левой социал-демократии и идей „новых левых“».

Майданик обвинялся также в том, что он участвовал (вместе с А. Фадиным и другой своей аспиранткой Татьяной Ворожейкиной) в «антисоветском совещании» с Ш. Хандалем (который в тот момент был руководителем партизанской организации Вооружённые силы национального сопротивления Сальвадора) на квартире Т. Ворожейкиной, и в систематическом получении от Фадина «антисоветской литературы». Однако после смерти Л. И. Брежнева и избрания Генеральным секретарём ЦК КПСС Ю. В. Андропова исключение из КПСС было заменено Майданику на «строгий выговор с занесением в личное дело», что позволило ему остаться сотрудником ИМЭМО. По мнению А. Тарасова, это было связано с позицией Андропова по отношению к ИМЭМО в целом.

Однако эти события сделали невозможной защиту докторской диссертации К. Майданика и превратили его в «невыездного» вплоть до периода перестройки. Было известно, что Майданик считает сталинизм термидорианским перерождением Октябрьской революции, что и определило оппозиционное отношение Кивы Львовича к советской власти.

К. Майданик возлагал большие надежды на перестройку как на возможность «возвращения к идеалам Октября» и выступал активным пропагандистом идей перестройки в СССР и за рубежом. Его программное интервью на испанском языке «Перестройка: революция надежды» было опубликовано практически во всех странах Латинской Америки.

С конца 1980-х годов К. Майданик вновь стал «выездным» и неоднократно посещал страны Латинской Америки и Испанию, встречался с лидерами многих государств и левых партий и движений. Он был единственным советским (российским) латиноамериканистом, которого в этот период приглашали читать лекции в университетах Латинской Америки не о событиях в СССР (России), а о Латинской же Америке. К научной работе он добавил активную публицистическую и общественную деятельность.

К. Майданик отрицательно отнёсся к восстановлению капитализма на постсоветском пространстве и отказывался участвовать в проектах и мероприятиях новой власти, несмотря на выгодные в финансовом отношении предложения. Но он участвовал в разных мероприятиях левой оппозиции, не связанной с КПРФ, поскольку Майданик считал эту партию не революционной, а термидорианской и шовинистической.

С возникновением и развитием мирового антиглобалистского движения К. Майданик принял в нём активное участие, он присутствовал и выступал на Всемирных Социальных Форумах антиглобалистов, на III Всемирном Социальном Форуме в Порту-Алегри Майданик был удостоен специального заседания и был награждён многотысячной овацией. Он — автор серьёзных работ по теории и истории антиглобалистского движения вообще и в Латинской Америке в частности.

В 2000-е годы К. Майданик добавил к этой деятельности и преподавательскую — читал лекции в МГУ.

Обстоятельства смерти

24 декабря 2006 г. ушел из жизни знаменитый латиноамериканист Кива Львович Майданик. Точнее сказать, был убит современной российской коммерческой медициной. Кива Львович обратился к врачу по поводу артроза плечевого сустава (распространённое явление в пожилом возрасте). Ему назначили серию инъекций внутрисуставно. И хотя самочувствие Майданика резко ухудшилось уже после первой инъекции и он говорил об этом врачу, тот не отменил уколы, а продолжал их, поскольку каждая инъекция была платной. В результате у Майданика развился острый гнойный артроостеомиелит. Ему сделали хирургическую операцию и вычистили сустав. Но было поздно: инфекция уже распространилась на лёгкие и мозг, вызвав пневмонию и менингит. Сердце Кивы Львовича, перенёсшего в прошлом инфаркт, не выдержало.

В 2007 году Институт Латинской Америки РАН издал книгу, посвящённую памяти Майданика. В этой книге Кива Львович назван «выдающимся латиноамериканистом» и «корифеем отечественной латиноамериканистики» . Его друзья говорили: «Кива Майданик — это учёный с душой революционера».

К. Л. Майданик свободно владел испанским, португальским, французским, английским, итальянским, немецким и чешским языками. Он автор нескольких сот статей, в том числе сразу написанных на испанском, португальском и английском языках, опубликованных во многих странах мира.

Похоронен рядом с родителями на Востряковском еврейском кладбище.

Сочинения

• Испанский пролетариат в национально-революционной войне 1936—1937 гг. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1960.
• Эрнесто Че Гевара: его жизни, его Америка. М.: Ad Marginem, 2004. ISBN 5-93321-081-1

Литература

• Isa Conde N. Kiva Maidanik: Humanidad sin límites y herejía revolucionaria. Santo Domingo (Republica Dominicana): Editora Tropical, 2007.

Ссылки

• [www.alternativy.ru/ru/friends/maidanik в журнале «Альтернативы»]
• [scepsis.ru/authors/id_59.html В библиотеке журнала] «Скепсис»
• [www.situation.ru/app/j_art_545.htm Современный системный кризис мирового капитализма и его воздействие на общества Периферии (Латинская Америка)]
• [www.situation.ru/app/j_art_906.htm Социальный форум Порту-Алегри 2005: впечатления участника]
• [saint-juste.narod.ru/maidanik.html Испанский анархо-синдикализм]
• [saint-juste.narod.ru/maidanik2.html Альтерглобалистское движение в Латинской Америке: исторические корни, структура, борьба против проекта ALCA]

Отрывок, характеризующий Майданик, Кива Львович

– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.