Серьги

Запрос «Серьга» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Запрос «Серёжки» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Серьги, серёжки — украшение, носимое в ушах, в которых для этого прокалываются специальные отверстия.

Русское слово «серьга» заимствовано из древнерусского, где оно восходит к тюркскому «syrγa» — «кольцо». Серьги буквально — «ушные подвески в виде кольца».

По другой версии, отражённой в этимологическом словаре Фасмера, слово является преобразованным древнерусским словом «усерядзи» *userędzi, которое в свою очередь является преобразованием готского *ausihriggs (ушные кольца).

История

Древний мир

Серьги появились именно как мужское, а не как женское украшение. Уже в древней Азии 7 тысяч лет назад делали серьги для мужчин. Для древних египтян и ассирийцев серьга символизировала высокое положение в социуме. Серьга в древнем Риме обличала раба. Древние греки, носившие серьги, зарабатывали себе на жизнь проституцией. Центурионы Цезаря носили кольца в сосках как знак храбрости. Богатые гречанки и состоятельные римлянки с удовольствием носили серьги с жемчугом, демонстрируя окружающим свой достаток и высокое положение. Представительницы же высшей знати предпочитали роскошь и магию более ярких и пестрых камней, выбирая для светских выходов серьги с топазами, с гранатом или с сапфиром.

Среди бесчисленного множества найденных в египетских гробницах ювелирных украшений серьги из золота занимают одно из первых мест. Большой любовью серьги, золотые и серебряные, пользовались в странах Древнего Востока. Серьги с сапфирами, рубинами и изумрудами — фантазия восточных мастеров не знала границ и находила своё отражение в самых роскошных ювелирных украшениях. Серьги носили в Ассирии, Индии и Китае.

В Средние века

В Средние века в Европе мужские серьги то входили в моду, то подвергались гонениям. Например, в XIII веке католическая церковь, вооруженная религиозной догматикой, запретила изменять тело, сотворенное «по образу и подобию». Этот запрет коснулся и прокалывания ушей. Поскольку сфера влияния церкви в то время была довольно широкой, законопослушное большинство перестало носить серьги. Что до меньшинства, состоящего из пиратов, воров и цыган, то они отказываться от проколов не торопились. Причины для ношения серег у них были разные. Цыгане продевали в ухо серьгу мальчику, родившемуся после смерти предыдущего ребёнка, а также единственному сыну в семье. Воры серьгой демонстрировали бесстрашие перед церковным судом и принадлежность к социальному «дну». У пиратов серьга означала захваченный им корабль. Мореход мог надеть серьгу после того, как обогнул Мыс Горн, на котором почти круглый год стоит штормовая погода. Такой моряк имел право в портовых кабаках на одну бесплатную кружку спиртного, а также безнаказанно класть ноги на стол.

Эпоха Возрождения

Эпоха Возрождения реабилитировала серьги и их носителей. Де-юре запрет никто не отменял, де факто опала была снята: о ней попросту забыли. На портрете французского короля Генриха III заметно, что правое его ухо украшает серьга.

На Руси

До XII века витязи прокалывали себе одно ухо. В ту пору украшение называлось «одинец», а мужчина, его носивший, — «серьгач». В Древней Руси серьги были не просто украшением, по ним можно было прочитать историю и социальное положение семьи. Так, простолюдины носили серьги из меди и дерева, зажиточные торговцы могли позволить себе более дорогие серьги из серебра.

В Московском царстве от прокалывания ушей отказались. В петровскую эпоху мужские серьги тоже не пользовались популярностью: украшения были мало видны под длинными париками. Зато серьги красовались в ушах слоев непривилегированных. Ими вовсю «щеголяли» холопы. Серьга в ухе для них была символом принадлежности хозяину. В елизаветинские времена парики стали короче и мочки придворных модников украсились серьгами.

• Серьги-голубцы — в средневековой Руси, по форме напоминающие силуэт птицы или двух птиц.
• Серьги-жирандоль — (от франц. girandole — бриллиантовые серьги, подвеска; канделябр; сноп водяных струй) по форме напоминающие подсвечник для нескольких свечей или фонтан в несколько струй. «В старину такое название давалось бриллиантовым серьгам с подвесками из крупных алмазов или жемчуга. В настоящее время так называют также серьги, выполненные с другими драгоценными камнями, но обязательно подобной формы».
• Серьги-одинцы, двойчатки или тройчатки — в средневековой Руси. В виде прикрепленных к толстой проволочной мочке одного, двух или трех стерженьков с нанизанными на них сверлеными камнями, жемчугом, бусинами кораллов, стеклами, литыми серебряными орнаментированными цилиндриками.

У казаков

Сережка в левом ухе у казака означала, что он один сын у матери, сережка в правом — последний в своем роду.

Сегодня

• пуссеты (или пусеты, они же «гвоздики») — серьги, которые крепятся к мочке уха при помощи штифта («гвоздика»), удерживаемого зажимом.
• подвески
• тоннели
• конго
• серьги для пирсинга и пр.
• каффы.

Современные модные тенденции не делают различий по половому признаку, позволяя носить серьги как женщинам, так и мужчинам. Вот уже много лет не теряют своих позиций в мире моды золотые серьги с благородными камнями: серьги с цитрином, серьги с хризолитом, серьги с бриллиантами.

В настоящее время альтернативой серёг являются украшения, не требующие проколов, такие как клипсы и каффы. Среди неформальных объединений распространён пирсинг лица.

См. также

• Клипсы
• Тоннели
• Каффы

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Серьги

Отрывок, характеризующий Серьги

Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.