Сян Чжунфа

Сян Чжунфа 向忠发<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Генеральный секретарь ЦК КПК
7 ноября 1928 — 1931
Предшественник:	Цюй Цюбо
Преемник:	Ван Мин (и.о.)
Рождение:	1880(1880) Шанхай, Империя Цин
Смерть:	24 июня 1931(1931-06-24) Шанхай, Китайская Республика
Партия:	Коммунистическая партия Китая

Сян Чжунфа (кит. трад. 向忠發, упр. 向忠发, пиньинь: Xiàng Zhōngfā, 1880, Шанхай — 24 июня 1931, Шанхай) — китайский коммунист, лидер рабочего движения Китая в 1920-х годах. Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Китая в 1928—1931 годах. Расстрелян гоминьдановцами в 1931 году.

Ранние годы

Сян Чжунфа родился в 1880 году в Шанхае в бедной семье. Он был вынужден рано бросить школу и вместе со своими родителями переехать в Хубэй, где жили его предки. Когда ему было 14 лет, он стал подмастерьем на Ханьянском металлургическом заводе в Ухане. Когда завод закрылся, Сян стал батрачить на помещика в Цзянси. Три года спустя он поступил на работу в крупную судоходную компанию. Уже через четыре месяца работы он становится вторым помощником капитана судна, а через два года дослужился до старшего помощника. За свою грамотность и за активное участие в рабочем движении он был избран в профсоюз судоходной компании. В 1921 году Сян стал заместителем председателя профсоюзной организации в компании. В 1922 году Сян вступил в КПК.

Начало деятельности в КПК

В ходе Северного похода, армия Гоминьдана захватила часть территории провинции Хубэй и прошла маршем на Ухань. Для поддержки наступления, Сян Чжунфа, а также другой известный активист КПК, Сюй Байхао, организовали забастовку трудящихся против местных милитаристов и создали профсоюз в провинции Хубэй, оказавший существенную помощь наступающей армии Гоминьдана. После того как штаб КПК переехал в Ухань, Сян был избран членом ЦК КПК.

Неопределённость в отношениях КПК и Гоминьдана неоднократно проявлялась в мелких конфликтах между партиями, чему способствовала склонная к компромиссам позиция руководителя КПК Чэня Дусю, не придававшему значение рабочим лидерам. В отличие от него, Сян открыто выражал недовольство сложившейся в партии ситуацией. Его непримиримая позиция была оценена в Коминтерне, имевшем сходную оценку политики руководства КПК и выпустившем 14 июля 1927 года телеграмму с обвинением центральных органов КПК в оппортунизме в отношениях с Гоминьданом и призывом к членам КПК бороться с этим оппортунизмом и выдвигать на руководящие должности рабочих и крестьянских лидеров.

7 августа 1927 года на чрезвычайном расширенном совещании Политбюро ЦК КПК Чэнь Дусю был отстранён от руководства партией, а Су Чжаочжэнь и Сян Чжунфа были избраны временными членами Политбюро. Тем не менее, новое руководство КПК во главе с Цюй Цюбо и Ли Вэйханем по-прежнему в основе своей состояло из интеллигенции.

Командирование в СССР

В октябре 1927 года, Коминтерн запросил КПК организовать делегацию в Москву для участия в праздновании 10-й годовщины Октябрьской революции. Так как многие из руководителей КПК были в опале и скрывались в провинции Гуандун и Гонконге после провала Наньчанского восстания, Су Чжаочжэнь и Ли Вэйхань были еще в пути из Уханя в Шанхай, а центральные органы КПК практически не функционировали, Сян легко был избран руководителем этой делегации.

15 октября 1927 года Сян и восемь других делегатов отправились в Советский Союз. По прибытию в Москву в ноябре, они были тепло приняты своими советскими коллегами. Сян принял участие в торжественных мероприятиях и ряде крупных совещаний Коминтерна и коммунистических активистов, выступал по радио. Его опыт и понимание рабочего движения в Китае создали ему авторитет в Коминтерне. Восточный секретариат Исполкома Коминтерна (ИККИ) привлек Сяна к решению многочисленных вопросов, связанных с Китаем, например для усмирения протестов студентов Коммунистического университета трудящихся Китая, выступавших за улучшения учебного процесса, боевой подготовки, бытовых условий. В частности, 28 января 1928 года Сян направляет в Политсекретариат ИККИ письмо, в котором пишет, что причины волнений китайских студентов следует искать не в «анархизме» и «ликвидаторстве», а в недоработках в общем и партийном руководстве университета, необходимости радикальной реорганизации военно-политических курсов и повышения их материально-технического обеспечения.

В то же время, временное Политбюро ЦК КПК провело расширенное заседание в Шанхае. Так как новоизбранные члены ЦК Чжоу Эньлай и Ло Иньон происходили из интеллигенции, Ван Хэбо незадолго до этого был убит гоминьдановцами, а Су Чжаочжэнь уехал в Москву в качестве делегата Коминтерна, в центральных органах управления КПК не осталось представителей рабочих, что не соответствовало политике Коминтерна.

В январе 1928 года Сян написал Сталину и Бухарину два письма, в которых осудил «неправильный» курс КПК. Эти письма привлекли внимание руководства Коминтерна к проблемам в КПК. В марте 1928 года Коминтерн запросил КПК провести свой очередной съезд в Москве. На открывшемся 18 июня VI съезде КПК в Москве Сян был назначен председателем, что добавило ему известности. На съезде Сян подверг критике как левый уклон Цюй Цюбо, так и правый уклон, который представлял Чжан Готао . За день до закрытия съезда Павел Миф, ректор Университета Сунь Ятсена, от имени Коминтерна внёс список кандидатов в ЦК КПК, который состоял из 36 членов, 22 из которых были из рабочих. Сян Чжунфа был избран членом Политбюро и генеральным секретарем КПК. Сложившаяся ситуация отражала мнения съезда, так как из 84 делегатов, присутствовавших на этом съезде, было 50 представителей пролетариата, тогда как на предыдущем съезде два года назад 71 из 82 делегатов были представители интеллигенции.

Так как Сян Чжунфа был избран лидером КПК, он не мог больше находиться в Москве. После того, как он передал свои дела новому делегату КПК в Коминтерне Цюй Цюбо Сян вернулся в Шанхай для налаживания работы в штаб-квартире КПК с новым членом Политбюро Цай Хэсэнем и кандидатом в члены Ли Лисанем .

Во главе партии

После того, как Сян официально приступил к делам в сентябре 1928 года под его руководством был предпринят ряд шагов, призванных изменить методы работы в КПК. Сян издал документ ЦК КПК для все членов КПК, в котором он подчеркнул необходимость исправления «неверных идей» в революции, а КПК должна бороться против угрозы с стороны буржуазии. Он также предложил серию реформ органов КПК, таких как объединение профсоюзов с рабочими комитетами, отделов пропаганды с крестьянскими комитетами, а также создание военного комитета в Политбюро. Также он предложил объединение штаб-квартиры КПК в Шанхае с комитетом КПК в Цзянсу. Это предложение встретило возражения со стороны Чжоу Эньлая при поддержке других руководителей КПК, и Сян вынужден был от него отказаться.

Во время нахождения Сян Чжунфа на посту генерального секретаря, постепенно возрастала роль в партии Ли Лисаня. Когда Цай Хэсэнь был выведен из ЦК КПК, Сян Чжунфа выбрал на его место Ли Лисаня, который стал одним из четырех постоянных членов Политбюро и руководителем отдела пропаганды КПК в октябре 1928 года. Когда в 1929 году Дальневосточное бюро Коминтерна издало приказ по борьбе с правым уклонизмом и обвинило КПК в отсутствии активной деятельности в борьбе, Сян протестовал против этого решения. Он считал, что красноречивый и энергичный Ли Лисань является подходящим кандидатом для ведения переговорной работы. Таким образом, Ли принялся улаживать конфликты с Коминтерном. Когда Сян направил Чжоу Эньлая в Москву для дальнейших объяснений, Ли принял на себя обязанности Чжоу, что дало Ли еще один способ доказать свои таланты.

Когда Сян узнал решение Коминтерна о борьбе с правым крылом КПК, он заявил, что китайская революция находится на пиковом периоде развития. Впоследствии Ли Лисань довёл до крайности эти взгляды. Политика «лилисаневщины» — авантюристическая политика призыва к вооруженному восстанию в городах и последующему распространению революции на всю страну в ситуации, когда объективные предпосылки к восстанию ещё не появились. При поддержке Сян Чжунфа курс Ли Лисаня стал набирать влияние. КПК отдавала ежедневные указания из её штаб-квартиры в отделения во всех провинциях, создавала новые комитеты во всех провинциях и готовилась к полномасштабному восстанию в октябре 1929 года. Но Коминтерн выразил своё недовольство, заявив, что необходима выработка систематической позиции по Китайской революции, КПК вместо этого должна сосредоточить своё внимание на восстание в одной или нескольких провинциях. В ходе нескольких этапов обсуждения значительно возросла напряженность в отношениях между Сяном, Ли и Коминтерном.

Слепота и экстремизм курса Ли Лисаня принесли КПК большие потери. В августе 1930 года Коминтерн направил Цюй Цюбо и Чжоу Эньлая обратно в Китай для проведения своей политики. Также «Группа 28 большевиков» направила обратно своих представителей, чтобы изменить курс КПК и отстранить от руководства Ли Лисаня и его сторонников. Сян и Ли до тех пор не уделяли должного внимания критике этих молодых студентов. Тогда Коминтерн направил телеграмму с призывом Ли приехать в Москву. Павел Миф отправился в Шанхай в качестве посланника Коминтерна. Под руководством Мифа был проведён IV Пленум ЦК КПК VI созыва. На нём Ли Лисань был заменен Ван Мином, и его сторонники из «Группы 28 большевиков» заняли другие важные посты. Хотя Сяну предложили уйти с должности, Коминтерн и другие старшие руководители КПК, такие как Цюй и Чжоу посчитали, что Сян как рабочий лидер может быть полезным для революции, так что все они высказались против самоотвода.

Но роль Сяна в качестве лидера к тому времени пришёл конец в связи с тем, что основное внимание КПК перешло от работы в городе к созданию советских территорий в сельской местности, с которой Сян не был знаком и не имел такого опыта. Кроме того, против него и Ван Мина, в то время являвшегося фактически руководителем КПК, возникла оппозиция со стороны ряда старых членов КПК, таких как рабочий активист активистов Хэ Мэнсюн и Ло Чжанлун. Из-за раскола, а также из-за того, что Хэ Мэнсюн и ещё 24 члена его группы были арестованы и убиты Гоминьданом, влияние КПК в Шанхае значительно ослабло. В это время Сян потерял веру в идеалы революции, стал допускать вольности морального плана и нарушение партийной конспирации.

Арест и смерть

После ареста 25 апреля 1931 года в Ханькоу гоминьдановской полицией одного из подчиненных Чжоу Эньлая, командира «красного отряда» Гу Шуньчжана, знавшего явки и конспиративные квартиры центральных органов КПК в Шанхае и других городах, гоминьдановцы вышли на след Сян Чжунфа. Чжоу Эньлай собирался переправить Сяна в один из советских районов, но 21 июня Сян был опознан и на следующий день арестован в ювелирном магазине во французской концессии в Шанхае. Французская полиция выдала его гоминьдановской контрразведке. Уже 24 июня Сян стал давать показания против товарищей по партии.

Сразу же после ареста Сян Чжунфа шанхайская полиция сообщила в штаб-квартиру в Нанкине, что арестован главарь коммунистов. Однако, опасаясь того, что КПК попытается отбить своего руководителя, Чан Кайши, находившийся в Лушане, сразу по прочтении телеграммы отдал приказ расстрелять Сян Чжунфа. Приказ был немедленно приведён в исполнение. Перед казнью, стоя на земле на коленях, Сян умолял сохранить его жизнь. Так 24 июня 1931 года прервалась жизнь одного из основателей и руководителей КПК.

Ссылки

• [baike.baidu.com/view/85174.htm Биография Сяна Чжунфа. Интернет-энциклопедия «Байду» (百度百科)]  (кит.)

Отрывок, характеризующий Сян Чжунфа

– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.