Ткачество майя

Ткачество занимало важную роль в обществе мезоамериканской цивилизации майя. Оно было достаточно хорошо развито для региона. Представлено оно было традиционной майяской одеждой, которая кардинально различалась у мужчин и женщин, жрецов и вождей и т. п.; циновками, которые майя активно использовали, также плетением верёвок и корзин, созданием мозаик из перьев.

Ни одного произведения ткачества майя не сохранилось, однако археологи сумели обнаружить различные предметы, относящиеся к его созданию — это инструментарий, оборудование и т. п. Помимо того, предметы майяского ткачества изображены на многих скульптурных формах, в керамике.

Майя умели шить манту — лучшую ткань в регионе. Она была популярным товаром в майяской торговле. Широко ткаческие товары были представлены на огромных рынках майя в Шикаланго.

Характеристика

Культурная составляющая

Покровительницей ткачей у майя была Иш-Чель-Як, дочь богини Луны, отвечавшей за деторождение.

Ткачеством у майя занимались исключительно женщины. Из-за того, что они были практически постоянно беременны, эти два явления — ткачество и беременность — мысленно объединялись у майя. В отличие от тех же инков, у майя ткачество было светским занятием, а ткачихи — простыми людьми.

Майяские ткачи изготовляли одежду — уипилли для женщин и набедренные повязки для мужчин. Увы, образцы этой одежды не сохранились до наших времён, кроме как в качестве изображений на фресках, керамике и в скульптуре.

Процесс ткачества

Майяское веретено напоминало палку, а его длина была от 25 до 30 см, на нём располагался керамический блок противовеса (8 см от конца веретена). Также к веретену прилагалось керамическое блюдо. Описанные выше керамические элементы — всё, что осталось от ткачества майя.

Перед началом ткачества нити окрашивали.

Толкли краски в каменных ступках. В сухом виде они хранились в особых мешочках. Для того, чтобы красители закреплялись на ткани, были необходимы специальные вещества. Изначально майя использовали мочу. Красильщик, работавший в чане с мочой, ненавидел свою работу, и от него всегда дурно пахло. Однако с развитием торговли на огромные майяские рынки в Шикаланго прибыли квасцы, облегчившие работу мастеров майя.

Ткацкий станок майя был стандартен для Мезоамерики. Горизонтальная рейка прикреплялась к столбу или дереву. К шунче — нижней деревянной планке — была привязана основа. Толстая конопляная верёвка тянулась к широкой пояснице ткачихи.

Разнообразие тканей и цветов

Майя активно выращивали хлопок, и он произрастал в огромных количествах и во всех регионах страны. Видов этого растения было два: однолетний, который сеяли ежегодно и многолетний — сорт древесного хлопка Gossypium herbaceum. Второй плодоносил до 5—6 лет.

Растительные и минеральные красители имели символическое значения для майя:

• Чёрный — цвет обсидиана и изготовляемых из него копий и наконечников стрел, символ войны. Краситель создавали из угля;
• Жёлтый — цвет спелой кукурузы, символ пищи. Краситель делали из водных окислов железа;
• Красный — символизировал кровь. Источников было несколько — красные окислы железа, растение ачиоте, бразильское дерево. Краситель кармин получали из кошенили (по-майяски мукай). Молодые юноши сгоняли их на кактусы, чтобы получить материал для красителя;
• Синий — символ жертвоприношения. Фирменный майяский оттенок синего можно заметить на росписях в Бонампаке. Изготовлен он был из хроможелезистой глины;
• Тёмно-пурпурный — ценнейший краситель, получаемый из моллюска Puppura patula.

Разнообразие тканей было велико — как местные ткани, так из мексиканские из кролика; с мозаикой из перьев; плотные хлопчатые ткани, пропитанные соляным раствором. Из последних делали доспехи. Разнообразие узоров также было велико.

С испанским нашествием ткацкое искусство майя угасло.

У майя широко была распространена ткань манта, однако её образцы не сохранились. Производили её из хлопка в период с 1000 г. до н. э. по 1670 г. н. э., она встречалась она на всех рынках майя и была популярным товаром.

Изготовление одежды

Из уже упомянутой ткани манта изготовляли как уже упомянутые уипилли — женскую одежду, так и набедренные повязки для мужчин, особые жреческие и лидерские одеяния, ткани для украшения идолов, портьеры для храмовых дверей, а также те самые доспехи.

Мозаики из перьев

Искусство мозаики из перьев было распространено у майя. Археологами было обнаружено в достаточном количестве только инкская мозаика, ацтетской — всего два образца, а вот от искусства майя не осталось ни одной мозаики.

Разнообразие пород

Известно, что в обществе майя были амантека — ткачихи, которые создавали эти самые мозаики. Хотя существовал центральный птичник, где разводили экзотические породы, необходимости во множестве подобных заведений не было, так как птицы с яркой расцветкой перьев водились в изобилии.

Стоит отметить ключевые породы региона:

Юкатан

• Момоты (тох) — птицы с переливчатым хвостовым оперением.
• Голубые сойки (паап) — стайные птицы, давали оперение синих оттенков.
• Перепела — давали весьма скромный спектр.
• Дятлы
• Фазаны
• Гокко — птицы с жёлтым хохолком, из их иссиня-чёрные перьев делали одеяния самых богатых жрецов.
• Дикая индейка — её перья шли на обряды майя.

Побережье

• Утки
• Белые цапли
• Выпи

Тропические регионы (Петен)

• Туканы
• Попугаи
• Трогоны

Горные леса (Гватемала)

• Попугаи — длиннохвостые зелёные, а также красные.
• Кетцаль — легендарная птица майя, размером с зобастого голубя, в хвосте имеет два золотисто-зелёных пера. Обитает она обычно на высоте 1,2 км над уровнем моря и более. Майя строго карали всех, кто осмеливался убить птицу.

Поимка птиц и техника изготовления

Ловили птиц с помощью птичьего клея или духовых трубок — цонче. Из трубок стреляли глиняными шариками и это позволяло поймать сколь угодно большую птицу. Оба вышеописанных способа позволяли ловить птиц живыми. Автор многих работ на тему майя, учёный, путешественник и исследователь, Виктор фон Хаген, сам попытался поймать птицу кетцал. Ему это удалось, а впоследствии он её изучил и запечатлел на фото.

Мозаики из перьев создавались на ткацком станке. Для начала ткачиха подготавливала станок и раскладывала перья в форме необходимого узора. В ходе процесса ствол пера привязывался к основе и утоку ткани.

В обществе майя были довольно популярны перьевые мозаики. Они висели сзади и спереди мужской набедренной повязки. Шлемы вождей и жрецов украшались перьями птицы кетцаль — теми самыми особенными — золотисто-зелёными. Кроме того, перья служили материалом для актёрских вееров, а также крупных опахал для знати, которыми слуги отгоняли насекомых и обдували аристократов прохладным воздухом. Пример опахал можно заметить на фресках Бонампака. На празднике Шуль храмы получали по 5 знамён от лучших мастеров. Воинские доспехи и щиты также украшались перьями.

У Диего де Ланды можно встретить описание женщины в платье из перьев, а также правителя в шиколес — хлопчатой куртке, украшенной перьевыми мозаиками.

Плетение циновок

Сплетённую из травы циновку майя называли поп. Она была символом власти у майя и ацтеков. Хольпоп, или холпоп (рус. сидящий на циновке) — так называли представителя правящего класса, так как он в особой позе сидел на циновке. Также слово поп обозначает трон и является первым месяцем года.

В майяском обществе у циновок было множество предназначений. Простые майя покрывали ею пол. Тарелка с пищей ставилась на циновку. Также её использовал в качестве матраса. Изображение циновок можно заметить на росписях храма в Тикале (700 г. н. э.). Подобные изображения можно заметить на стеле J в Копане, либо на стеле H в Киригуа, также в Чичен-Ице.

Изготовление циновок занимались как мужчины, так и женщины. Ланда упомянул, что это повседневное занятие майя, и что изготовляют циновки в основном из разных видов ивы. Ни одного экземпляра не сохранилось.

Плетение корзин

Плетение корзин у майя было широко развитым ремеслом. Существовало четыре вида корзин, но ни один экземпляр не сохранился и охарактеризовать эти виды по отдельности не представляется возможным. Единственный источник сведений о плетении корзин у майя — настенные рисунки, керамика и скульптура. В качестве материалов майя использовали тростник, камыш, осоку, траву и лозу. Свои корзины майя раскрашивали. Как видно по рисункам, способов плетения корзин было несколько — одни были связаны диагонально, а на других был рисунок из ступенчатых прямоугольников и небольших квадратов. О внешнем виде корзин в американских регионах можно судить по корзинам инков, обнаруженных в песках Перу. Технология плетения корзин практически не развивалась. Скажем, иракские корзины эпохи неолита (5000 г. до н. э.) практически идентичны американским.

Изготовление верёвок

Так как майя достигли больших успехов в строительстве и мореплавании, им были необходимы качественные верёвки.

Свои верёвки майя плели из плотных волокон растения хенекен (пенька). Это растение принадлежит к агавам из семейства амариллисовых, а его листья колючие и мясистые. Агавы были широко распространены в Мезоамерике и майя знали 317 рецептов их использования — это могли быть как сандалии, так и тетивы для луков или лески для рыболовства. Верёвки из агавы использовались как снасти для парусов, также они помогали в строительстве храмов.

Ни самих верёвок, ни даже их изображений не сохранилось, так как майя не считали нужным описывать свой быт.

Примечания

Примечания

Комментарии

Литература

• Хаген, Виктор фон. [rumagic.com/ru_zar/sci_religion/hagen/0/j190.html Ткачество майя] // Ацтеки, Майя, Инки. Великие царства древней Америки. — Центрполиграф, 2013. — 950 с. — ISBN 978-5-9524-4841-4.
• Хаген, Виктор фон. [rumagic.com/ru_zar/sci_religion/hagen/0/j130.html Мозаики из перьев майя] // Ацтеки, Майя, Инки. Великие царства древней Америки. — Центрполиграф, 2013. — 950 с. — ISBN 978-5-9524-4841-4.
• Хаген, Виктор фон. Плетение циновок майя // Ацтеки, Майя, Инки. Великие царства древней Америки. — Центрполиграф, 2013. — 950 с. — ISBN 978-5-9524-4841-4.
• Хаген, Виктор фон. Плетение корзин майя // Ацтеки, Майя, Инки. Великие царства древней Америки. — Центрполиграф, 2013. — 950 с. — ISBN 978-5-9524-4841-4.
• Хаген, Виктор фон. [rumagic.com/ru_zar/sci_religion/hagen/0/j131.html Изготовление верёвок майя] // Ацтеки, Майя, Инки. Великие царства древней Америки. — Центполиграф, 2013. — 950 с. — ISBN 978-5-9524-4841-4.

Отрывок, характеризующий Ткачество майя

«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.