Завоевание Мексики

Завоевание Мексики — крупнейшая военная кампания Испании в ходе колонизации Америки. Большинство конкистадоров возглавлялись Фернаном Кортесом.

Начальный период завоевания

Открытие Юкатана

Губернатор Кубы, Диего Веласкес де Куэльяр, прибывший в Новый Свет с Колумбом в 1493, в 1519 снарядил флот для завоевания Мексики и поставил во главе экспедиции человека, пользовавшегося уважением солдат, Эрнандо Кортеса (1485-2 декабря 1547). Он был неоднозначной фигурой, «видным идальго» из Эстремадуры, щеголем и мотом, юристом по образованию, но конкистадором по призванию, который успел поработать чиновником и даже стать мэром города Сантьяго-де-Куба. Диего Веласкес, согласно ЭСБЕ: «поручил молодому Фернанду Кортесу, который помог ему при взятии Гаваны, отправиться в поход для завоевания Мексики и дал ему средства для этой экспедиции; но скоро он раскаялся в своем выборе, ибо Кортес не только отказал ему в участии в выгодах экспедиции, но даже разбил его лейтенанта Памфила Нарваэса. В письме, адресованном в Мадрид, губернатор Кубы горько жаловался на поступки Кортеса; но на его жалобы не обратили внимания, и он потерял всякое политическое влияние».

Захват Косумеля

10 февраля 1519 г. Антонио Аламинос повел к «золотой стране» ацтеков девять кораблей Кортеса с 600 солдатами. На острове Косумель, где был храм, почитаемый народом майя, по приказу Кортеса языческие идолы были разбиты вдребезги, капище превращено в христианский храм. Майя практически сразу приняли христианство (крест почитался индейцами Юкатана ещё задолго до рождения Иисуса Христа). Первая схватка с индейцами произошла на южном берегу залива Кампече в стране Табаско. Сломив сопротивление местного населения, Кортес послал три отряда внутрь страны. Встретив крупные военные силы, они отступили с большим уроном. Кортес вывел против наступающих туземцев все войско. Индейцы сражались с большой отвагой и не боялись даже пушек и коней. Тогда Кортес ударил с тыла своим небольшим кавалерийским отрядом.

От Табаско флотилия прошла до о. Сан-Хуан-де-Улуа. 21 апреля испанцы высадились на берег материка и, чтобы обеспечить тыл, построили город Веракрус. Крест, позорный столб, виселица — вот три орудия освоения конкистадорами новых стран. У испанцев было огромное преимущество перед мексиканцами: огнестрельное оружие, железные доспехи, боевые кони. Но людей было так мало, что поход против многолюдной страны казался безнадежным. Тем не менее, власть ацтеков в регионе была непрочной, покорённые ими народы искали пути освобождения от завоевателей. Кортес привлёк на свою сторону обещаниями, подкупом, угрозами вождей окраинных народностей. Так, проводником Кортеса была дочь вождя одного из покоренных племён, Малинче.

Теночтитлан

У ацтеков бытовал тольтеский по происхождению миф о белом бородатом боге из-за моря, Кецалькоатле. Некоторые ацтекские жрецы, а с ними и народ, считали, что Кортес, светлокожий бородатый человек, закованный в латы и ведущий странных всадников (человек и лошадь воспринимались местным населением как единое целое), — это Кецалькоатль, спустившийся с небес. Но император Монтесума (Мотекусома) II считал иначе. Волхвы предрекли крушение его империи, и он верил, что предсказания начали сбываться.

Монтесума, верховный вождь ацтеков, пытался подкупить испанцев, чтобы они отказались от похода на его столицу. Но чем больше он дарил конкистадорам золота и драгоценностей, тем сильнее они стремились овладеть Теночтитланом. Монтесума действовал нерешительно, и наконец решил впустить испанцев в столицу. От имени Монтесумы Кортес стал самовольно распоряжаться по всей стране. Он заставил вождей ацтеков присягнуть испанскому королю, а затем потребовал от них уплаты дани золотом. Испанцы обнаружили клад Монтесумы, который был так велик, что на его осмотр ушло три дня. После раздела добычи Кортес получил львиную долю клада.

В это же время Веласкес послал в Веракрус эскадру Нарваэса из 18 кораблей с целью захватить «живыми или мертвыми» Кортеса и его солдат. Однако Нарваэс, потерявший в бою глаз, был взят в плен и закован в кандалы. Его офицеры и солдаты, подкупленные Кортесом, сдались. Пока Эрнан Кортес находился вдали от Теночтитлана, выясняя отношения с Нарваэсом, в городе произошли значительные события.

Ацтеки готовились проводить очередной религиозный праздник с человеческими жертвоприношениями и вырыванием сердец. Альварадо, который остался вместо Кортеса во главе испанского отряда, насчитывавшего около ста человек, попытался помешать человеческим жертвоприношениям. Но жречество, видя небольшие силы оставшихся испанцев, намеренно провоцировало столкновение. Они даже вознамерились принести некоторых испанцев в жертву богу войны Уицилопочтли. Жречество опиралось на храмовых воинов, обеспечивающих добычу и доставку на пирамиду многочисленных жертв. Кроме того, в город были стянуты около ста тысяч воинов с разных районов страны. Жрецы умело распаляли ненависть к испанцам среди населения. Праздник вошёл в главную фазу, и людям на пирамиде начали вырывать сердца. Альварадо пришлось принять неравный бой. Он со своими воинами держался во дворце неделю и смог дождаться возвращения Кортеса.

Кортес вернулся со своими солдатами и с воинами Нарваэса. У него теперь было около 1300 пеших и 97 конных, а также 80 арбалетчиков и 80 аркебузиров. Жрецы приостановили явное противодействие, но решили взять конкистадоров измором. Находясь в центре города, в царском квартале, испанцы по сути находились в окружении стотысячной армии. Втягиваться в уличные бои было бы для испанцев верной гибелью. Кортес решил покинуть город ночью. Мосты на дамбах были разобраны ацтеками, но испанцы соорудили из подручных материалов (дерево из царских построек) переносные настилы для сооружения переправ. И вот, ночью, колонна испанцев по дамбе стала покидать Теночтитлан. Авангард возглавлял Гонсало де Сандоваль, центр возглавлял Эрнан Кортес, а арьергард — Педро де Альварадо. Всё происходило организованно, но отход был замечен одним из наблюдателей на лодке. Была поднята тревога. Огромная масса воинов на лодках атаковала испанцев. Мужество арьергарда, возглавляемого Альварадо, воспрепятствовало гибели отряда Кортеса. Но из полутора тысяч воинов около 800 было убито, несколько десятков были схвачены и на глазах своих товарищей принесены в жертву — им вырвали сердца. Эту ночь испанцы с тех пор стали называть «Ночью печали».

Отряд Кортеса, кроме людских потерь, потерял большинство лошадей (осталось 26 раненых лошадей), некоторых лошадей тоже приносили в жертву. Отряд лишился пушек, пороха и практически всего золота из клада в царском дворце. Почти все воины были ранены. Союзники-индейцы, увидев такой разгром, укрылись в своих селениях, и с тревогой и страхом ждали дальнейшего развёртывания событий.

Жрецы с радостью предвкушали победу и пленение новых жертв. Для них оставшийся обескровленный отряд испанцев казался лишь лакомым жертвенным куском. Огромная армия ацтеков — около 100 000 человек ждала испанцев на поле около селения Отумба. Состоялось сражение маленького отряда израненных испанцев с этой огромной армией. Благодаря их техническому превосходству и умелым действиям двух десятков всадников, возглавляемых Кортесом, оно окончилось победой испанцев. Кортес в этом бою прорвался сквозь ряды ацтекских воинов и убил ацтекского главнокомандующего — Сиуака. Это сражение, для деморализованных индейцев, союзников Кортеса, явилось тем чудом, которое вновь воскресило все надежды на освобождения от кровавого рабства ацтеков. Испанцы-победители с почестями были приняты тлашкалтеками. Они отдыхали и набирались сил 22 дня в Тлашкале.

Кортес не оставил мысли об овладении Теночтитланом. Он вынашивал план разгрома основных сил ацтеков и, таким образом, их империи. Город, стоящий на воде, по его плану надо было взять во взамодействии с флотом. Он решил построить 12 бригантин, оснастив их пушками. Разобрать корабли и, используя индейцев-носильщиков, перебросить их в глубь страны. А в водах омывающих Теночтитлан вновь собрать корабли. Вождь тлашкалтеков, за удовольствие видеть падение Теночтитлана, обещал и дал необходимое количество индейцев-носильщиков. Он готов был дать и 10 тысяч носильщиков, но понадобилось лишь 8 тысяч. Корабли построили, разобрали, перебросили (13 бригантин), вновь собрали у Теночтитлана. Древнейшее пророчество исполнялось с грозной неотвратимостью. Начался штурм-осада Теночтитлана.

Падение Теночтитлана

Овладеть городом предполагалось после полного окружения, прорвавшись по трём дамбам. Мосты на дамбах были разобраны, их ещё дополнительно разрушили во многих местах. Наступающим предстояло, под градом стрел и копий, восстановить дамбы и по ним прорваться совместно с союзниками-индейцами в город.

Наступление началось 13 мая 1521 года. Три штурмовые колонны возглавлялись Педро де Альварадо, Кристобалем де Олида, Гонсало де Сандовалем. Эрнан Кортес осуществлял общее руководство, находясь на одной из бригантин.

Ацтеки умело противодействовали флоту. Они по ночам на лодках патрулировали вдоль дамб и вбивали сваи (которые были скрыты водою, но должны были пробивать борта напоровшимся бригантинам). Вскоре одна из 13 бригантин напоролась на такую сваю и была разобрана испанцами, а её пушки перекочевали на другие суда. С той поры отряды на трёх дамбах поддерживали по 4 бригантины, которые вынуждены были находиться на почтительном расстоянии. Бои на дамбах продолжались три месяца днём и ночью. Кульминацией этих боёв был трагический для испанцев эпизод. Один из отрядов, которым к тому времени командовал Кортес, сошедший с бригантины на сушу, ацтеки заманили в ловушку. В бою погибло около 10-15 конкистадоров и более 50 попало в плен. На протяжении следующих десяти дней, под громкие стуки барабанов проводились обряды жертвоприношения этих пленных на главной пирамиде богу войны Уицилопочтли. Их сердца скармливали идолу, а головы метали в осаждающих. Союзники-индейцы покинули испанцев в суеверном страхе. Но испанцы продолжали удерживать дамбы, отражая многотысячные атаки ацтеков. Стотысячная армия ацтеков, психологическое давление жрецов с их показными ужасными обрядами — не сломили маленький отряд испанцев.

Через десять дней стали возвращаться союзники-индейцы. Бои в городе продолжались три дня. Пирамида, на которой вырванные сердца подносили богу войны Уицилопочтли, была взята штурмом отрядом Педро де Альварадо. Вот как писал об этом королю Испании, Карлу V, Э. Кортес: «…из нашего лагеря, мы увидели клубы дыма на двух башнях [святилищах-башенках на главной пирамиде храма Тлателолько], самых высоких, которые были в Тлателолько — у торговой площади, и не сразу поняли, что произошло, поскольку дыма было гораздо больше, чем при воскурении, обычно совершаемом индейцами своим идолам, и мы догадались, что это люди Альварадо прорвались туда, и хотя это была правда, нам не верилось. И точно, в тот день Педро де Альварадо со своими людьми совершил этот подвиг…».

13 августа 1521 года Гонсало де Сандоваль и его оруженосец Гарсия Ольгуин захватили в плен последнего тлатоани Теночтитлана (императора ацтеков) — Куаутемока. Теночтитлан пал. Империя ацтеков перестала существовать.

Литература

• [www.indiansworld.org/diazhis.html Правдивая история завоевания Новой Испании. Берналь Диас дель Кастильо]
• Список испанских завоевателей и хронистов в Новом Свете
• [www.indiansworld.org/cortes.html Эрнан Кортес] (Коротко о завоевателе Мексики.)
• Гуляев В. И. «[www.indiansworld.org/track_conquistadores.html По следам конкистадоров]», «Наука», 1976, — 160 с.
• [samlib.ru/g/gubskij_wladimir_iwanowich/as-sps-1.shtml «Штурм пирамиды смерти» Губский В. И.]
• Конкистадоры. Д. Морозов. Санкт-Петербург, «Северо-Запад», 2005.
• Талах В. М. (ред.). [kuprienko.info/los-textos-paxbolon-maldonado-mexico-xvii-siglo/ Документы Пашболон-Мальдонадо (Кампече, Мексика, XVII век).] (рус.). kuprienko.info (26 июня 2012). Проверено 27 июня 2012. [www.webcitation.org/68ka1voYi Архивировано из первоисточника 28 июня 2012].

Отрывок, характеризующий Завоевание Мексики

В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.


У Ростовых, как и всегда по воскресениям, обедал кое кто из близких знакомых.
Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.