Наземные коммуникации майя

Сюда перенаправляются запросы сакбе и сакбеоб. Статья описывает коммуникации майя, расположенные на земле. О морских и речных коммуникациях этой цивилизации можно узнать в статье Водные коммуникации майя

Наземные коммуникации мезоамериканской цивилизации майя включали в себя дороги различных типов, мосты, дорожные станции, сакральные места для почитания богов, места для сбора пошлин и некоторые другие постройки.

Мощёные дороги майя имели название сакбе (исп. Sacbé, во множественном числе — сакбеоб (исп. Sacbéob)) и представляли из себя основательные дороги из щебня, гальки и известняка, которые соединяли важнейшие части государства майя — города, храмы, крупные участки посевов и т. п. Основательные дороги на возвышении строились как правило в низинах, которые заливались водой в сезон дождей. Там, где этого не требовалось, строились дороги с небольшим возвышением или вровень с землёй. В горной местности прокладывались тропы.

Характеристика

Описание и предназначение

Сакбе представлял из себя насыпную мощёную дорогу из различных каменных пород. Для строительства использовались известняк, галька, щебень. Сверху всё покрывалось толстым слоем грубого штука.

В отличие от инкских дорог с фиксированной шириной 7,3 м, у мезоамериканского аналога она варьировалась от пяти до двадцати метров. Высота дорожной насыпи варьировалась от 0,6 до 2,5 м в зависимости от возвышения земли над уровнем моря (в низинах требовалось возвести крупную насыпь, чтобы в сезон дождей дорогу не залило водой). В чём сами майя измеряли длину своих дорог, неизвестно. Остатки транспортной системы дошли и до нашего времени.

Майя также возводили и каменные мосты — их можно и сейчас увидеть в Паленке, Пусильхе, Эль-Бауле и Агуатеке. Так как во многих регионах протекали полноводные реки, мосты были необходимы для нормального функционирования дорожной системы.

Многие пути пересекали все майяские земли и выходили к побережью. Испанцы были удивлены, что сакбе были проложены даже через непролазные джунгли и по ним можно было идти без опасения заблудиться. Известна была мощёная тропа из Кампече к озеру Бакалар — центру судостроения майя, где возводились каноэ — основа майяского флота. Существование дорог сакбе подтверждают и аэрофотосъёмки, и записи Эрнана Кортеса, и свидетельства многих испанских путешественников.

Дороги могли иметь как церемониальное, так и экономическое значение, а некоторые преследовали обе цели, как например дороги в Тикале (строились в период с 400 по 900 г.), которые также выполняли функции дамбы и водоёма. По верхней части дамбы как раз и двигались церемониальные процессии.

Также имеются свидетельства о существовании у майя дорожных станций и постоялых дворов, так как на многих сакбе через определённые промежутки времени располагались крестовые валы. О подобной системе у инков известно хорошо, а вот майяская практически не исследована. Однако известно, что глава города должен был содержать постоялый двор для путешественников и следить за тем, чтобы там всегда было в достатке воды, дров, кукурузы, съестного и некоторых других припасов.

Через каждые 8 километров майя располагали специальный маркер-стобец, чтобы обозначать расстояние. Можно судить, что 8 км в нашей системе — это единица измерения для дальних расстояний у майя. Помимо того, если доверять свидетельствам испанца Диего де Ланды, эти столбцы имели и сакральное значение — странники зажигали копал в честь Эк-Чуаха, Великого Шамана и Бога Полярной Звезды, покровителя путешественников и торговцев.

О дорожной системе гонцов майя практически ничего не известно, хотя подобные структуры у инков и ацтеков широко известны исследователям. Однако на основании обрывочных сведений можно предположить, что система гонцов всё же была, а сами переносчики заворачивали письма в свои волосы. Грузы майя переносили на спине, так как их цивилизация не знала тягловых животных. Вожди путешествовали в плетёных паланкинах, богато украшенных перьями.

Перед городами могли возводиться арки — они символизировали начало пути, долгой дороги, в особенности на церемониальных и центральных трактах.

Процесс возведения

Планы строительства сакбе, мостов и других дорожных объектов составлял инженер, он же и руководил процессом возведения. Изначально рабочие прокладывали подушку из грубо обработанного известняка вперемешку со щебнем и галькой вдоль всего пути. Камни могли иметь массу от 11 до 136 кг. Сверху утрамбовывался влажный известняковый гравий. На финальном этапе работ дорогу покрывали грубым штуком. В ходе строительства использовался и каток. Пятитонный образец, вырезанный из камня, был обнаружен возле города Экаль.

Повинностью по строительству и ремонту дорожной системы облагались окрестные поселения майя. Труд поселенцев был непростым — растительность часто захватывала целые километры путей и их приходилось расчищать от неё, кладка сакбе распадалась и её необходимо было восстанавливать. В районах с густой растительностью сквозь дороги могли даже прорастать деревья. Мосты через реки со временем ветшали и их необходимо было чинить, а порой и возводить заново. Что же касается работ по прокладке новых дорог, для их осуществления, как правило, приезжал инженер или целая группа, которая выполняла проектировочное задание по приказу местного вождя, а в случае особо крупной сакбе — по указанию царя. Население близких к месту строительства земель было обязано принять участие в работах.

Строительство велось достаточно быстро — по расчётам каждый индеец мог переносить в день до 680 кг материалов. За месяц можно было проложить десятки километров дороги. Так, в 1564 году испанцы решили проложить дорогу Мерида-Мани, и 80 км было покрыто за три месяца тремя сотнями индейцев.

Известные сакбе

Наиболее длинный участок из сохранившихся соединяет города Коба и Яшуну (в эпоху расцвета достигал Шкарета). Это один из немногих сакбе, который был изучен не археологами-энтузиастами, а крупной государственной экспедицией. Длина данного сакбе превышает 100 км. Путь начинается в Яшуне, в 21 километре к юго-западу от Чичен-Ицы. Дорога возвышается над уровнем земли от 0,6 до 2,5 м на разных участках, а ширина её — 10 м. На всём промежутке дорога шесть раз меняет своё направление. Обнаруженные в местах поворотов руины городов дали понять, что сакбе строили с целью соединить ряд поселений.

Альберто Рус в своих трудах охарактеризовал сакбеоб как дорожную сеть майя, которая играла важную роль в торговле. Он отметил, что в сельве, горах и равнинах строились обычные дороги, а в низинах, которые часто заливались дождём — основательные, на возвышении. Также он перечислил некоторые важные пути:

• Вокруг Кобы;
• От Кобы до Яшуны (длина — около 100 км);
• От Тоохо до Исамаля;
• От Тоохо через весь полуостров до его восточного побережья напротив Косумеля (город Поле, если быть точным);
• От Тоохо на северное побережье;
• От Ушмаля до Кабаха;

• От Ушмаля до Ошкинтока;
• Путь из Шикаланго на юг. Им следовал Кортес в своем походе в Ибуэрас (Гондурас). Торговый путь продолжался и дальше, в Никарагуа и Панаму. Известно, что именно этот сакбе был важным торговым путём.

В городе Коба и его окрестностях сходилось целых шестнадцать дорог. На некоторых из них стояли ворота и специальные постройки, где, очевидно, собирали пошлины, а также располагались наблюдатели, которые контролировали ситуацию на дорогах возле города.

Церемониальная дорога в Лабне (180 м в длину, 8 м в ширину) соединяла главный храм с более мелким, известным своими вратами. Сакбе в Цибильчальтуне шире в два раза и практически на тысячу лет древнее.

История

Первые торговые пути майя появились во II тыс. до н. э. Между горными районами Гватемалы и побережьями обоих океанов изначально были проложены тропы, вдоль которых позднее была построена торговая дорожная система. Уцелели карты сухопутного пути, который вел из древнего города Шикаланго, крупного торгового центра майя, в современный Гондурас.

Сакбе, построенные в классический период (300—900 гг.), связывали города в глубине материка с прибрежными. Уже в этот период большинство городов майя соединяли между собой сакбе. Многие дороги сходились в городах Петен и Коба, к этому времени уже существовала крупная мощёная дорога Тикаль-Уашактун-Четумаль, выходившая к морю.

После упадка цивилизации майя сакбеоб стали приходить в негодность. Их остатки замечали испанские поселенцы. В Новое время колонизаторы активно ими пользовались и на их основе закладывали свою транспортную систему. Дороги майя и инков не имели равных в Западном полушарии вплоть до 1792 года, когда открылась Ланкастерская платная дорога.

В 1517 году испанская экспедиция побывала на острове Косумель, который известен своим святилищем. Как отметили исследователи в своих заметках, на острове были проложены качественные дороги из крупных камней, приподнятые над землёй.

В XVI веке Диего де Ланда описал, что из Тихоо в Исамаль когда-то, по-видимому в период расцвета майяской цивилизации, вела дорога. Другой исследователь в 1633 году рассказал, что Исамаль был крупным религиозным центром, и дороги оттуда вели во все стороны света и самые дальние уголки государства — в Табаско, Гватемалу, Чьяпас. Также он отметил, что ко времени написания его заметок многие участки дорог хорошо сохранились. Более того, из описаний 1883 года следует, что дороги даже к этому времени всё ещё не исчезли — описан путь из Исамаля в Поле, к морю и острову Косумель. Через Поле шли путники, так как на острове неподалёку находилось важное святилище.

Согласно отчётам XVI—XVII вв., испанские путешественники и поселенцы активно пользовались дорогами в северной части Юкатана и знали их расположение.

В 1688 году Диего Лопес де Когольюдо писал в своих заметках:

Остатки мощёных дорог майя пересекают всё их царство от одного океана до другого. Со всех земель стекались люди на остров Косумель, чтобы выполнить свой долг перед богами и принести им жетву, чтобы обратиться к ним за помощью, и просто для почитания иных…

О сакбе в районе Исамаля и Косумеля писали также Диего де Ланда, Ройс, Шарне и многие другие учёные.

В ноябре 1841 года Джон Стефенс, который исследовал Пуукский регион, отметил, что города в нём соединены между собой сакбе, которые сходятся в Ушмале — центральном городе. Отсюда же вели дороги в Майяпан и Чичен-Ицу. Из храма Кукулькана в последнем выходит церемониальная дорога длиной 270 м и шириной 10 м, которая ведёт к церемониальному колодцу.

В 1883 году Дезире Шарне писал, что обнаружил остатки сакбе от Исамаля к морю, откуда переправлялись на остров Косумель. Об этой же дороге упоминал Виктор фон Хаген в 1960 году. Археологические раскопки дороги провели в 1995-1997 гг. члены организации Yalahau Regional Human Ecology Project. Исследования в регионе проходили также в 1999 и 2002 гг. Было обнаружено много хорошо сохранившихся фрагментов сакбе, что подтвердило более ранние записи и догадки о дорожной сети майя в регионе.

По данным учёного-майяниста Виктора фон Хагена, о наземных коммуникациях майя известно мало не столько потому, что они разрушились от времени, сколько потому, что исследований в области было проведено крайне мало. Единственные археологические раскопки на государственном уровне проводились только на участке Коба-Яшуна, прочим же занимались одиночки вроде самого фон Хагена.

На месте многих сакбе позже были построены дороги европейского типа, а затем и автомагистрали. Некоторые современные автотрассы проходят по местам древних дорог майя.

Обычаи

В культуре майя и инков был такой обычай, как право на убежище. Заключался он в том, что гость или путник неприкасаем, пока сам не настроен воинственно. Распространялся этот обычай и на центральные тракты. Так как они были церемониальными и играли важную роль в религии, то согласно верованиям майя боги защищали путников, которые по ним передвигаются. За нарушение запрета и нападения на путешественников следовало наказание, в том числе как за нарушение воли богов. При этом не имело значения, по союзной или вражеской территории проходит дорога.

На некоторых дорогах майя регулярно проходили религиозные процессии. По праздникам они двигались от одного храма к другому. Как правило, эти дороги выделялись тонкостью работы, чтобы боги были довольны индейцами.

Литература

• В. фон Хаген. Наземные коммуникации майя // Ацтеки, Майя, Инки. Великие царства древней Америки / Перевод с английского Л. А. Карповой. — М.: Центрполиграф, 2013. — 539 с. — ISBN 978-5-9524-4841-4.
• А. Рус Луилье. [www.indiansworld.org/maya_people_ruz7.html#.Vq4HhyOLSUl Хозяйственные занятия] // Народ Майя / Перевод с испанского Э. Г. Александренкова, научный редактор и автор предисловия В. И. Гуляев. — М.: Мысль, 1986. — 286 с.
• Р. В. Кинжалов. [www.indiansworld.org/maya_culture_kinzhalov29.html#.Vq4QuyOLSUl Хозяйство и материальная культура. Часть 9.] // [www.indiansworld.org/maya_culture_kinzhalov.html#.VRHDfuEY3rI Культура древних майя]. — Л.: Наука, 1971.
• Гуляев, Валерий Иванович. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000009/st008.shtml Майя — «финикийцы Нового Света»] // Древние майя: загадки погибшей цивилизации. — М.: Знание, 1983. — 176 с.

Отрывок, характеризующий Наземные коммуникации майя

Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.