Мифология майя

Как и представители других доколумбовых цивилизаций Америки, майя были глубоко духовным народом. В течение тысячелетий их мысли и действия были навеяны космологическими представлениями о времени и пространстве, образовании человека, верой в религиозное значение сельскохозяйственных циклов. Их мировоззрение представляло собой весьма сложную политеистическую религиозную систему. Эта религиозная система сложилась ещё в архаичные времена, задолго до расцвета цивилизации майя в классическом периоде (II—IX века). В течение тысячелетий эта сложная система была расширена, несколько изменяясь по всем регионам и периодам времени, но поддерживая основные унаследованные верования, традиции и обряды. Майя разделяли многие традиции и ритуалы с другими культурами Мезоамерики, которая представляет собой разнообразную мозаику несколько похожих, но уникальных традиций. Религиозная система майя жива и сегодня, по её обрядам живут миллионы представителей современных майя, которые, хотя и имеют особенности, присущие каждому народу, унаследовали большинство традиций от некогда великой классической культуры.

Сохранение религии майя и источников её исследования

Несмотря на коллапс классической цивилизации майя в начале X века, в течение которого почти на всей территории, которая была подконтрольна этому народу, прекратилось построение монументальных сооружений, барельефов, стел с записями событий, а численность населения резко сократилась и большинство городских центров были покинуты, сам народ майя сохранился и продолжал поддерживать свою веру и традиции. Сохранение этих традиций можно увидеть в остатках архитектуры городов на севере полуострова Юкатан, которые всё ещё процветали в течение посткласичного периода под влиянием культур побережья Мексиканского залива и долины Мехико. Население южной низменности и горных регионов майя современной Гватемалы практически прекратило монументальное строительство в этот период, однако следование традиционным верованиям среди местных майя подтверждено описаниями испанских исследователей и сообщениями 16 и 17 веков .

В течение испанского завоевания Юкатана и после него история и традиции майя продолжали передаваться из поколения в поколение, хотя и с некоторыми чертами европейских традиций и религий, в частности католицизма. Много майя преследовались за свою веру на протяжении веков начиная с прибытия европейцев. Хотя нет сомнений, что их общество и традиции прошли через существенные изменения, многие майя сегодня поддерживают свою идентичность, помнят о своей сложной истории, традициях и наследии. Это характерно даже для жителей тех районов, где было распространено принятие христианства.

В наше время сохранились всего четыре более-менее полных книги майя, написанных в доколумбовские годы и посвящённых религиозным темам. Большинство кодексов майя (рукописей) были уничтожены испанской инквизицией и светской властью во время завоевания Мезоамерики и христианизации, поэтому наше знание культуры классического периода часто неполное и фрагментированное. К тому же осталось много надписей, высеченных на архитектурных памятниках, остатках религиозных сооружений и фресках, например, во всем известном храме на территории Бонампака, содержащие сведения о верованиях майя. После испанского завоевания некоторые из текстов были переписаны или записаны по преданиям латиницей. Наиболее известные из этих источников — сборники текстов религиозного характера Пополь-Вух (написанный языком киче) и Чилам-Балам.

Мифология

Образование мира

Подобно ацтекам и инкам, достигшим расцвета позже, майя верили в циклическую природу времени на всех уровнях (см. календарь майя). Майя рассматривали существование вселенной как череду эр большой длины, немного менее 5200 лет, которые делились на 13 меньших периодов, бактун. Согласно так называемой Томпсоновской корреляции календаря майя, мир был создан 13 августа 3114 года до н. э. и будет уничтожен 21 (или 23) декабря 2012 года, когда современный цикл так называемого длинного счёта подойдет к концу. Согласно поздним источникам, предыдущий мир умер в «большом потопе» (идея, которая также найдена у ацтеков), когда небо упало на землю и свет исчез.

После этого наступил период между двумя мирами, время магии и героических событий, описанных в книге Пополь-Вух. История, описанная в Пополь-Вух, относится к рождению первой пары героев-близнецов, детей предыдущих создателей. Когда воины подросли, они были вызваны в подземное царство, Шибалбу, за то, что очень шумно играли в мяч. После страшных пыток они были казнены, но от головы одного из них, бога маиса (кукурузы), магическим образом забеременела дочь царя Шибалбы, леди Кровь.

Леди Кровь была изгнана наружу, где родила новую пару легендарных героев-близнецов, Хунахпу и Шбаланке (имена даны языком киче, а не языком классических майя). Когда они подросли, братья осуществили много героических поступков (типичная роль для богов-близнецов в религиях Мезоамерики). Сперва они победили злых сводных братьев, превратив их в людей-обезьян (которые позднее стали покровителями художников, артистов и танцоров). Впоследствии они убили ужасную птицу Вукуб-Какиш, у которой они выбили зубы, стреляя взрывающимися пулями, и потом заменили их на мягкие зёрна маиса.

Последним подвигом была победа над царями Шибалбы. Как и их отец, они были вызваны в подземное царство, но они перенесли многочисленные пытки. В конце они победили царей Шибалбы в игре в мяч, но всё-таки были казнены. Но боги неба оживили их, и при помощи удачной стратегии они смогли убить своих врагов и оживить своего отца, бога маиса. Этот миф часто рассматривается как метафора сельскохозяйственного цикла и годового возрождения урожая. Так когда майя сеют маис, они посылают зерна в подземное царство, но маис «возрождается» в виде молодого ростка. Эта история — важный элемент мифологии майя и зачастую изображается в искусстве.

Мир был создан из ничего волей богов. Боги Тепеу и Гукумац, также известный как Кукулькан и как ацтекский бог Кетцалькоатль, называются творцами. И они были в числе первых существ, возникших в мире, и отличались своей мудростью. Также в первые часы образования мира существовал Хуракан, но он был менее персонифицирован, — он действует как шторм, богом которого он и был. От его имени происходит слово «ураган» многих современных языков.

Чтобы сохранить свою власть, Тепеу и Гукумац решают создать народ, который мог бы поклоняться им. Хуракан фактически проводит процесс творения, а Тепеу и Гукумац им руководят. Земля была создана, но боги делают несколько неудачных попыток создать на ней желаемый народ. Сначала были созданы животные, однако не могли поклоняться своим создателям, и поэтому они были навсегда изгнаны в лес. Человек был неудачно сделан из глины, но она только рассыпалась, потом из дерева, но эти люди быстро забыли своих создателей. И только после этого люди были сделаны из маиса. То есть майя считали, что маис не только является главным элементом их диеты, но и они были сами сделаны из этого же материала.

Целью человека было выполнять задачи, которые были полезны богам — то есть заниматься ювелирным делом, обработкой драгоценных камней, гончарным делом, созданием барельефов и т. д. Согласно некоторым историкам, майя создавали произведения искусства не ради самого искусства, а для удовольствия богов.

Каждая столица государств майя имела свою версию легенды о создании мира, которая прославляла предков династии правителей этого города. Например, в Паленке надписи времен Кан Балама, сына Ханаба Пакала, в храме Креста рассказывают одну из версий. Согласно ей ещё за 8 лет до конца предыдущего мира родился Первый Отец, а через 540 дней — Первая Мать, родившая Кавила, змееподобного бога с трубой на лбу, который всегда был покровителем царского дома этого города.

Строение мира

Многие элементы космологической системы известны не очень хорошо, но можно сказать, что майя, подобно большинству ранних обществ, считали, что вселенная имеет три главные части: небо, землю и подземное царство. Небо у майя имело тринадцать уровней или слоев, где жили разные боги. Подземное царство, Шибалба́ (Xibalbá), состояло из девяти уровней, которые были населены старыми богами смерти и гниения. Майя считали, что Шибалба была местом, куда попадались души большинства людей после смерти, и что божества ада мучили их там. Ицамна (Itzamna) и бог Солнца, находились в небе майя. Ночное небо часто представлялось окном, которое показывает все сверхъестественные явления. Майя соотносили созвездия с богами и видели в их сезонных движениях ответы на свои вопросы и рассказы и считали, что в ночном небе сливаются все уровни мира.

Также майя рассматривали Землю как плоскую и четырёхугольную, где каждый угол имел собственное цветное значение: восток был красный, север — белый, запад — чёрный, а юг — жёлтый. В этой системе также существовал и пятый «угол», центр, который ассоциировался с сине-зелёным цветом. Земля поддерживалась четырьмя старыми богами — павахтунами (единственное число: Pawahtun), точнее четырьмя формами одного бога. Небо также поддерживалось четырьмя богами — бакабами (Bakab), а по другой версии — четырьмя деревьями разных видов и соответствующих цветов. В этой системе в центре росла сине-зелёная сейба (хлопковое дерево), так называемое «Древо мира» или «Древо жизни». В космологии майя оно формировало своего рода ось мира, которая соединила центр Земли со всеми уровнями как неба, так и подземного царства. Майя часто сажали в центре поселений деревья сейба, которые символизировали эту связь. В некоторых поселениях найдены и другие деревья, которые соответствовали всем четырём направлениям.

Искусство классического периода также часто изображает Землю как спину огромного двуглавого аллигатора, который отдыхает в пруду, наполненном лилиями. Небо, в отличие от Земли, изображалось в виде двуглавой змеи, вероятно, из-за того, что слово «небо» (kaan или chan) было омонимичным слову «змея». В этом случае все звёзды изображались нарисованными на теле этой змеи.

Небесный пантеон

О пантеоне майя известно очень мало, хотя можно сказать, что их мир был наполнен богами. Например, в рукописи XVIII века «Ритуалы Бакаба» по именам названы 166 богов, в доколумбовских кодексах можно распознать как минимум 30. Например, боги отвечали каждому из 13 уровней неба и 9 уровней подземного царства. Частично это разнообразие богов исходит от многоликости богов майя. Во-первых, многие боги были не одной персоной, а четырьмя, соответствующими каждому направлению. Во-вторых, многие боги имели спутника (мужа или жену) противоположного пола, — отображение мезоамериканского принципа дуализма и единства противоположностей. В-третьих, некоторые боги имели молодую и старую формы, или, особенно в течение классического периода, телесную и бестелесную. В-четвёртых, не было чёткого разделения между человеком и животными и между видами животных, поэтому многие боги объединяли черты нескольких животных в причудливых формах. И последнее, каждый астрономический бог имел своего подземного двойника, который появлялся в то время, когда звезда или планета «умирала», достигнув горизонта, и существовал до появления её с противоположной стороны.

Следует также отметить то, что боги майя часто не были дискретными, отдельными объектами, как греческие боги. Боги зачастую были родственными и имели аспекты, которые медленно переходят от одного бога к другому. Существует большое разнообразие символов, соответствующих сверхъестественным явлениям в религиозной традиции майя, только некоторые из которых встречаются с регулярностью. «Добрый» или «злой» — часто также не постоянная характеристика богов майя. Черты могут меняться циклически, со сменой сезонов; как и в других случаях, эта цикличность является одним из основным элементов мифологии майя.

Верховным богом пантеона майя был Ицамна (Itzamna, «дом ящерицы»), который изображался в кодексах в виде старика с римским носом, изобретатель грамотности и покровитель образования и наук. Его женой была Иш-Чель (Ix Chel, «Леди Радуга»), старая богиня прядения, медицины и деторождения, которая также была богиней Луны. Змеи в её волосах и клешни вместо рук отмечают её общее происхождение с ацтекской богиней Коатлике (Coatlicue), матерью всех людей и богов. Все остальные боги, включая Бакабов, были потомками названной пары, они именуются «старой парой предков» в книге Пополь-Вух.

Бог Солнца, Кинич-Ахау (Kinich Ahaw), выглядит в кодексах очень похожим на Ицамну и может быть одним из его воплощений (однако, он мог быть и его отцом). На своём пути через подземное царство он становится ужасным богом-ягуаром, который зачастую изображается на монументах майя.

Молодая полуобнажённая женщина, которая несколько раз встречается в Дрезденском кодексе, представляет собой молодую богиню Луны, молодой вариант Иш-Чел, известный ранее как Иш-Чуп (Ix Chup, «женщина»), которая имела романтические отношения с несколькими богами.

В углах Земли находился четырёхликий Чак (Chak), бог дождя, поклонение которому можно проследить до культуры Ольмеков. Чак был одним из самых популярных богов доколумбовских майя, которые ассоциировали его с громом и молниями, его культ всё ещё существует у современных майя. Также четырёхликими были Бакабы, каждый из которых принимал власть над миром на 1/4 каждого 260-дневного периода.

Кроме этих богов, в пантеоне майя существовали покровители социальных классов и профессий. Возглавлял это число Кукулкан (K’uk’ulkan), преемник Кавила в качестве покровителя правящей касты, культ которого возник уже в пост-классический период и достиг расцвета при приходе тольтеков на Юкатан. Среди солдат были популярны несколько богов войны, некоторые из них были реальными полководцами, знаменитыми своими завоеваниями. Богом торговцев и выращивателей какао (которое ценилось как валюта) был Эк-Чувах (Ek Chuwah), с чёрным лицом и длинным носом. Он также родом из долины Мехико, где был известен как покровитель торговцев «Бог Л», но позже стал богом войны, и в этой роли появляется в Дрезденском кодексе. Также у майя были покровители охотников, рыбаков, пасечников, художников, артистов, любовников и даже самоубийц. Искусством заведовали люди-обезьяны, происхождение которых весьма подробно описано в Пополь-Вух.

Подземное царство

Подземное царство, Шибалба́ (Xibalba, «место борьбы»), вероятно, было девятиуровневым, каждый из уровней имел своего повелителя, на это указывают, например, девять домов пыток, по которым прошли герои-близнецы. Это холодное несчастное место считалось местом, в которое должны были попасть после смерти почти все майя.

Большая часть найденной керамики имеет похоронное значение, такая керамика часто содержала пищу и воду «в дорогу». Потому и тема подземного царства была очень распространена на найденной керамике майя. Часть эпики подземного царства также описана в Пополь-Вух; эта эпика очень похожа на египетскую «Книгу мёртвых». На вазах и тарелках часто изображаются бог Маиса, Вукуб-Какиш, боги-обезьяны, Хунахпу и Ишбаланке. Первого из героев-близнецов легко распознать по чёрным пятнам на теле, остаткам кожи ягуара. Обычно они изображаются в момент возрождения своего отца или во время игры в мяч.

Входами в Шибалбу часто считались глубокие пещеры. В известной пещере Нах-Тунич, открытой в 1979 году, было найдено много захоронений позднего классического и посткласичного периодов, но пещера была уже ограблена до находки её археологами. Важной чертой этой пещеры являются многочисленные иероглифические тексты (до нас дошли около 400 текстов) и изображения, выполненные на стенах чёрным углём. Изображения включают игру в мяч, половые акты, в том числе, вероятно, гомосексуальные, и богов майя, которые зачастую включают героев-близнецов. Вероятно, пещеры также ассоциировались с горами, и даже сейчас майя проводят ритуалы в пещерах с целью вызвать дождь, который, как они верят, зарождается в этих пещерах ещё задолго до того, как он поднимается на небо. Сейчас найдена более чем сотня пещер с остатками захоронений и изображений майя, часто такими же священными местами считаются и сеноты.

Пантеон богов Майя

• Ах-Пуч (Ah Puch) — бог смерти и владыка мира мёртвых
• Ах-Мун — бог кукурузы, изображавшийся юношей в головном уборе в виде початка кукурузы
• Чак (Chaak или Chac) — бог воды и дождя
• Ицамна (Itzamna) — владыка неба
• Иш Таб (IxTab) — богиня жертвоприношений и ритуальных самоубийств
• Иш-Чебель-Яш (Красная богиня) — главная из богинь, супруга Ицамны. Покровительница ткачества, вышивки и рисования
• Иш-Чель (IxChel) — богиня радуги и лунного света, жена Кинич-Ахау
• Кими (Cimi) — бог смерти
• Кинич-Ахау — бог солнца
• Кукулькан (Кукумац, Gukumatz) — верховный бог, змей в перьях кетцаля, бог ветра
• Хуракан (Уракан, Huracan)— бог природного начала и всех буйных природных сил.
• Эк-Чуах (Ek Chuah) — бог торговли
• Сипакна (Zipacna) — демон подземного мира
• Тохил — согласно мифологии майя, бог огня и грозы. Индейцам племени киче не хватало тепла в их мире, лишенном солнца, но бог Тохил дал им его. Однако обрушившийся с неба дождь потушил все огни на земле. Но Тохил мог в любой момент вызвать пламя, ударив одной ногой о другую.
• Юм Кааш (Jum Kaash) — бог кукурузы и лесов
• Шбаланке — бог-ягуар
• Кавиль — бог войны

Религиозные обряды

В отличие от ацтеков, жрецы майя не придерживались целибата. Сыновья наследовали своим отцам в должности жреца, хотя иногда жрецами становились вторые сыновья правителей. Титул жреца, Ах-Кин (Ah Kin — «он от солнца»), говорит о связи с календарём и астрономией, и в их обязанности включались не только проведения ритуалов, но и образование. Также они вели расчёты календаря, астрономических событий, заведовали священными местами, церемониями и праздниками, предоставляли пророчества, занимались лечением больных, учили учеников письму и составляли генеалогии именитых персон.

Как уже упоминалось, майя верили в циклическую природу времени (см. календарь майя). Ритуалы и церемонии были тесно связаны с различными звёздными и земными циклами, которые они наблюдали и записывали в виде своеобразных календарей. Жрецы майя выполняли интерпретацию этих циклов и выдавали предсказания будущего или прошлого основываясь на отношениях разных календарей. Если интерпретации жрецов предсказывали скверное время, для успокоения богов приносились жертвы. Жертвы могли быть небольшими животными, «кровопусканиями» высокими должностными лицами, и, хотя и нечасто, человеческими жертвами.

При принесении человеческой жертвы жрецу помогали четыре старика, так называемых чака, по имени бога дождя (отклик священной роли бога Чака классического периода), которые держали руки и ноги жертвы, пока грудь вскрывалась другим человеком, называвшимся Накум (Nakom, подобно богу войны). Другим участником церемонии был чилам (Chilam), своего рода шаман, который получал сообщение от богов при впадении в транс, и его пророчества интерпретировались жрецами.

Каждый ритуал майя диктовался календарём, самый главный цикл которого составлял 260 дней. Даты и символы были насыщены символическими значениями. Например, часто встречались номера 4, 9, 13 и цветовые направления. Перед и во время проведения ритуалов был суровый пост, с запретом многих продуктов питания и сексуальной активности, а также, принимающие участие в ритуалах проводили членовредительства своего тела, протыкая иглой уши, щёки, губы, язык и пенис, а истекающая кровь использовалась для смазки идолов. Накануне испанского завоевания такие идолы воскуривали благовониями и каучуком, и ритуально кормились. В жертву приносились рабы и внебрачные дети или сироты, купленные к этому случаю. Однако, до тольтекской эры человеческие жертвы редко встречались, вместо этого использовались животные: индейки, собаки, белки, перепела и игуаны.

Самой большой церемонией постклассических майя было торжественное празднование Нового Года. Эта церемония проходила в каждом обществе майя в ближайшие пять безымянных и несчастливых дней в конце прошлого года, и предполагала сооружение специальной дороги (вероятно, подобной «тротуарам» классического периода) к идолу, размещённому в одном из четырёх направлений, сразу за городской чертой; ежегодно выбиралось новое направление, с циклом в четыре года и в направлении против часовой стрелки. За год происходили разные происшествия и осуществлялись разные пророчества, плохие и хорошие, но плохие могли быть нейтрализованы с помощью специальных обрядов, например, известна церемония хождения по огню, где жрецы босиком бежали по слою горячего, ещё красного, угля.

К тому же, на протяжении всего года проводились сельскохозяйственные обряды и церемонии для таких важных экономических групп как охотники, пасечники, рыбаки и ремесленники. Вероятно, эти действия стояли в зависимости от дат 260-дневного цикла, как мы можем судить по данным Мадридского кодекса, который преимущественно посвящён таким вопросам. Целью этих действий было увеличение охотничьей добычи, производства мёда и воска и т. д. Зачастую они принимали форму «аналогичного волшебства», например, выливание воды в огонь, чтобы вызвать дождь.

В отличие от расхожего мнения, что классические общества майя были организованы как теократия, то есть государства, которыми руководили жрецы, нет никаких свидетельств о самом существовании жрецов в течение классического периода! Кажется, что жрецы появились в течение раннего постклассического периода под влиянием тольтеков. Однако значительную роль в обществе классического периода играли художники, писатели и скульпторы, занимающие следующий ранг после правителей государств. Главным писцом, который соответствовал визирю при дворах Старого Света, был так называемый Ах-Кутун (Ah Kutun, «он от священных книг»), то есть государственный библиотекарь.

Представители элиты классического периода были помешаны на крови, как собственной, так и крови врагов. Кровь, пролитая правителями и представителями их семей, имела важное ритуальное значение. Кровь проливалась по важнейшим датам календаря, чаще, из языка женщин и пениса мужчин. Игла, использовавшаяся для этого, представляла собой острую кость, очень ценилась и имела ритуальное значение. Изображения на стелах, которые ранее считались изображением воды, стекающей с опущенных рук правителей, как это сейчас известно, изображают стекающую кровь. Эта кровь, как и в Европе, символизировала царское происхождение.

Литература

• Талах В.Н., Куприенко С.А. [kuprienko.info/talah-v-n-kuprienko-s-a-amerika-pervonachal-naya-istochniki-po-istorii-majya-naua-astekov-i-inkov/ Америка первоначальная. Источники по истории майя, науа (астеков) и инков] / Ред. В. Н. Талах, С. А. Куприенко. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2013. — 370 с. — ISBN 978-617-7085-00-2.

Ссылки

• [godsbay.ru/maya/index.html Мифология майя. Энциклопедия мифологии с иллюстрациями]
• [www.indiansworld.org/mifmay.html Мифология майя на сайте «Древняя Мезоамерика»]
• Талах В.М. [kuprienko.info/talakh-viktor-introduction-to-hieroglyphic-script-of-the-maya-manual-ukr-2010/ Введение в иероглифическую письменность Майя (на украинском языке).]. www.kuprienko.info (19 марта 2011). — учебник языка майя. Проверено 19 марта 2011. [www.webcitation.org/617wcGNua Архивировано из первоисточника 22 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Мифология майя

– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.