Монтесума I

Монтесума I Илуикамина Motēuczōma Ilhuicamīna<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монтесума в кодексе Мендоса</td></tr>
Уэй-тлатоани Ацтекской империи
1440–1469
Предшественник:	Ицкоатль
Преемник:	Ашаякатль
Рождение:	1398(1398)
Смерть:	1469(1469)
Династия:	Акамапичтли
Отец:	Уилицилипутль
Мать:	Миауашиуитль
Дети:	Икеуатцин, Мачималли, Атотоцтли

Монтесума I (на языке науатль — Моктесума, Мотекусома или Мотекухсома — «Гневающийся, как господин») Илуикамина («Тот, который пускает в небо стрелы») или Уэуэ («Старший») (около 1398—1469) — верховный правитель (уэй-тлатоани — «Великий Оратор») государства ацтеков в 1440—1469 годах. Значительно расширил подвластную ацтекам территорию, дойдя на востоке до побережья Мексиканского залива. Заложил основы сакрализации личности уэй-тлатоани ацтеков.

Происхождение

Согласно данным «кодекса Мендоса» и «кодекса Чимальпопоки», Монтесума был сыном тлатоани ацтеков Уилицилипутля (1395—1414), внуком тлатоани Акамапичтли и племянником тлатоани Ицкоатля. Его матерью была принцесса Миауашиуитль, дочь Осомацинтекутли, правителя Куаунауака. Рождение Монтесумы Диего Дуран в своей «Истории Индий Новой Испании» относит к 1398 году.

Согласно преданию, записанному в «хронике Мешикайотль» Эрнандо де Альварадо Тесосомока, Осомацинтекутли мог превращаться в животных и был крайне подозрителен. Не желая выдавать дочь за посватовавшегося к ней Уилицилипутля, он окружил её охраной из пауков, сороконожек, ядовитых змей, летучих мышей и скорпионов. В ту же ночь Уилицилипутлю во сне явился бог Тескатлипока и велел выстрелить в сторону дворца Миауашиуитль из лука, прикрепив к наконечнику стрелы камень жадеита (или нефрита). Бог обещал направить полёт стрелы, чтобы она попала точно к ногам Миуашиуитль. Уилицилипутль сделал так, как посоветовал Тескатлипока, и Миуашиуитль получила стрелу с драгоценным камнем. Удивившись такому подарку, девушка из любопытства попробовала камень на вкус, в результате чего камень чудесным образом сам вошёл в её лоно, и Миуашиуитль забеременела Монтесумой. Следует отметить, что эпизод зачатия сына в результате проглатывания драгоценного камня аналогичен мифическим преданиям о появлении на свет двух важнейших божеств Месоамерики — Кецалькоатля и Уицилопочтли.

Внешняя и внутренняя политика

Воцарение. Внешняя политика

После смерти отца в 1414 году Монтесума, вероятно, заявил свои претензии на должность тлатоани Теночтитлана, однако ацтеки предпочли избрать своим предводителем его сводного брата Чимальпопоку, сына дочери Тесосомока, могущественного тлатоани Аскапоцалько. После гибели Чимальпопоки и его сына в 1428 году Монтесума должен был быть избран новым тлатоани, однако, если верить сведениям «кодекса Чимальпопоки», отказался от этой должности в пользу своего воинственного дяди Ицкоатля, а взамен получил от него должность тлакатеккатля (главнокомандующего армией). Будучи одним из ближайших соратников Ицкоатля, Монтесума участвовал в его победоносной войне за независимость ацтеков от Аскапоцалько, участвовал в создании Тройственного союза между Теночтитланом, Тлакопаном и Тескоко и вошёл в состав его высшего Совета четырёх. Однако определённые трения между Ицкоатлем и Монтесумой, видимо, происходили: в «хронике Мешикайотль» Альварадо Тесосомока сохранились некоторые упоминания о том, что около 1437 года Монтесума был заключён в тюрьму, откуда ему вскоре удалось освободиться.

Монтесума I был избран тлатоани Теночтитлана после смерти Ицкоатля в 1440 году (по данным «Мексиканского кодекса № 23—24», в 1441 году) и продолжил его политику военной экспансии в соседние области, значительно расширив государство ацтеков. Около 1446 года Монтесума начал военные действия против конфедерации Чалько — Амакемекан, контролировавшей доступ к долине Пуэбла и к побережью Мексиканского залива. Война была длительной и кровопролитной и завершилась полной победой войск Монтесумы. Он завершил подчинение ацтекам других индейских племён Центральной Мексики и возглавил союз этих племён с центром в городе Теночтитлан (современный Мехико).

В ходе войны Чалько против Тройственного союза поднял восстание стратегически важный для ацтеков город Тепеака, о чём сообщают Диего Дуран и Альварадо Тесосомок. Многие торговцы из Теночтитлана и Тескоко, находившиеся в тот момент в Тепеаке, были убиты, а их тела выброшены на съедение диким зверям. К мятежу против ацтеков вскоре присоединились города Куаутинчан, Теккали и Акацинко. Однако Монтесума вскоре подавил это восстание и сурово покарал взбунтовавшиеся города: они были частично разрушены, размер взимавшейся с них дани был удвоен, а вожди и знать города Тепеаки прибыли к Монтесуме и исполнили перед ним традиционный обряд «поедания земли», которым подтвердили свою покорность Теночтитлану.

Строительная деятельность и разведение садов

Помимо внешних завоеваний Монтесума известен своей строительной деятельностью. При нём был построен двухстоковый каменный акведук для снабжения Теночтитлана питьевой водой из источника у холма Чапультепек. После того как в 1440 году Теночтитлан был почти разрушен наводнением, в 1449 году была возведена дамба, тянувшаяся на расстояние 10 миль от Ацакоалько на севере до Истапалапана на юге, массивные останки которой сохранились до наших дней. Дамба была построена по совету и при деятельном участии тлатоани Несауалькойотля для защиты города от регулярных наводнений, случавшихся в сезон дождей от разлива рек, впадавших в озёра Тескоко и Хочимилько. Завоевав Оастепек, Монтесума приказал устроить там своего рода ботанический сад, в котором были бы представлены все виды тропических растений. Во все края государства были направлены гонцы за цветущими кустарниками, которые выкапывали с корнями, оборачивали циновками и отправляли в Оастепек.

Стихийные бедствия

В первой половине правления Монтесумы страна ацтеков подверглась различным бедствиям. Согласно «Мексиканскому кодексу № 23—24», в 1446 году случилось нашествие саранчи. По данным «Истории Индий Новой Испании» Диего Дурана, «Истории народа чичимеков» Фернандо Иштлильшочитля и «анналов Тлателолько», в 1449 году среди животных и озёрных рыб разразилась смертоносная эпизоотия, а в 1450 году прошёл столь обильный снегопад, что под тяжестью выпавшего снега рушились жилища и ломались деревья. Холода и заморозки, уничтожавшие посевы, свирепствовали три года, кроме того, в последний из этих трёх лет произошло землетрясение, которое разрушило чинампы и ирригационные сооружения. После этого, в 1454 году началась «великая засуха». В результате всех этих событий в 1450—1454 годах в государстве ацтеков продолжался страшный голод. Монтесума и другие тлатоани Тройственного союза начали раздачу пищи голодающим из государственных продовольственных запасов и временно освободили подданных от сбора дани, однако запасов хватило только на один год, после чего ацтеки начали эмигрировать или продавать за маис себя и своих детей в рабство тотонакам, обитавшим на побережье залива в районе современных мексиканских штатов Веракрус, Пуэбла и Табаско, где голода не было. Однако этот способ спасения от смерти оказался обманчивым, так как тотонаки, опасаясь прихода неурожая и голода, приносили их в жертву своим богам. В свою очередь, жрецы ацтеков, желая умилостивить богов, также прибегали к регулярным человеческим жертвоприношениям. Наконец, в 1455 году прошли обильные дожди, был собран хороший урожай и голод отступил.

Создание империи и смерть

Одержав убедительную победу над уастеками в 1455 году, Монтесума I обратил свой взор на земли тотонаков, о чём повествуют в своих трудах Диего Дуран и Альварадо Тесосомок. Послы Монтесумы прибыли в город Семпоала, один из главных политико-экономических центров тотонаков, и от лица уэй-тлатоани ацтеков потребовали наладить в Теночтитлан для культовых целей поставки морских раковин, панцирей черепах и других даров моря. По совету тлашкальтеков тотонаки убили ацтекских послов, однако двое из них спаслись и сообщили о произошедшем Монтесуме. Выступив в поход, Монтесума в жестоком сражении разбил войска тотонаков, захватил множество воинов в плен и наложил на тотонаков тяжкую дань. Правителем покорённой области тотонаков Монтесума и Тлакаэлель поставили своего родственника принца Пинотля, который, помимо прочего, контролировал сбор дани и отправку её в Теночтитлан. Пленные тотонаки были принесены в жертву в ацтекских храмах.

Как только было заключено соглашение о ведении «цветочных войн» с городами-государствами долины Пуэбло, которые отныне получили общее название «враги дома», Монтесума принялся окружать их с разных сторон. Вначале он захватил Тлатлаукитепек, Точпан и Куэчтлан, отрезав тем самым выход из долины Пуэбло на северо-восток. Около 1457 года Монтесума начал экспансию на юг, в страну миштеков (Миштекапан), в район современного мексиканского штата Оахака, используя междоусобные конфликты между местными племенами. Рассчитывая запугать ацтеков, правитель города Коаиштлауака, одного из крупнейших торговых городов-государств Миштекапана, приказал убить всех ацтекских купцов, что дало Монтесуме лишь дополнительный повод для вторжения. Для захвата Коаиштлауаки Тройственный союз направил огромную по тем временам армию: по данным Диего Дурана, она состояла из 20 тыс. воинов и 5 тыс. носильщиков, а согласно Тесосомоку — 200 тыс. и 100 тыс. соответственно (что представляется весьма маловероятным). Ацтеки одержали победу, Коаиштлауака была захвачена, на неё была наложена суровая дань, а для контроля её уплаты был поставлен специальный чиновник. Многочисленные пленённые в бою миштеки были отправлены в Теночтитлан, где впоследствии принесены в жертву ацтекским богам. После этого войска ацтеков завоевали другие территории южнее и юго-восточнее Тлашкалы, в 1466 году покорив города Тепейака, Ауилисапан (Орисаба) и Куэтлаштлан (Коташтла), после чего «враги дома» оказались со всех сторон окружены территориями ацтеков. В конце похода войска Монтесумы и его союзников вышли к побережью залива южнее современного города Веракрус. Ацтеки впервые за свою историю достигли берегов обоих океанов и получили возможность требовать дань с этих областей. Если верить источникам, при Монтесуме I было завоевано «25 городов» и «33 народа».

Расширение территории ацтекской империи привело Монтесуму к необходимости постоянного подавления мятежей недовольных огромными размерами дани покорённых племён, которые случались в каждый период сбора налогов. Вскоре после победы над миштеками вспыхнуло восстание тотонаков в области Куэтлаштла и соседних районах. Если верить данным Дурана и Тесосомока, тотонаки удушили ацтекских сборщиков налогов дымом от подожжённого перца, затем извлекли им кишки через спину и обмотали через шеи трупов. После этого они нарядили мёртвых ацтеков в богатые одеяния и усадили за накрытый стол. Вволю наглумившись над убитыми, тотонаки выбросили их тела диким зверям и птицам. Когда войска ацтеков подступили к Куэтлаштле, зачинщики мятежа попытались укрыться в пещерах, однако были выданы рядовыми жителями-тотонаками, после чего здесь была оставлена ацтекская администрация. После этого началось восстание миштеков в Оахаке. Расправа Монтесумы над восставшими в Оахаке была столь жестокой, что привела к значительным опустошениям этой плодородной области. По совету Тлакаэлеля, в Оахак были массово переселены целые семьи колонистов из различных районов Ацтекской империи. После усмирения миштеков Тройственному союзу ацтеков удалось после долгих лет упорной борьбы в 1463 или 1465 году покорить военный союз Чалько — Амекамекан и утвердить свой контроль над всей Мексиканской долиной. Согласно данным Чимальпаина, около 16 тыс. жителей Чалько — Амекамекана после этого эмигрировали в Уэшоцинко.

Согласно данным Иштлильшочитля, Дурана, Тесосомока и «кодекса Чимальпопоки», Монтесума I смертельно заболел и умер в 1469 году после 29 или 30 лет правления. Однако «анналы Тлателолько» относят его смерть к 1468 году. После совершения торжественного погребального ритуала тело Монтесумы было похоронено на территории его дворца. Позднее на месте его захоронения построил свою резиденцию Эрнан Кортес.

Религиозная политика

Монтесума начал масштабные работы по расширению храма Уицилопочтли, причём привлёк к реализации этого проекта соседние города Кольуакан, Куитлауак, Койоакан, Мишкик и Шочимилько, на которые была возложена обязанность поставлять для строительства камень и известь. Город Чалько отказался оказать помощь, что послужило одним из поводов для экспансии со стороны ацтеков. Строительные работы продолжались два года, и в 1455 году, после победы Монтесумы над уастеками, состоялось торжественное открытие нового величественного храма, возвышавшегося на пирамиде высотой в 120 ступеней. Пленные уастеки стали первыми жертвами, принесёнными богу Уицилопочтли в новом храме. По сообщениям Дурана и Тесосомока, человеческие жертвоприношения и различные ритуалы продолжались 20 дней. Поскольку в жертву ацтеки приносили в основном военнопленных, требовалось их постоянное поступление, для чего решено было начать регулярные ритуальные «цветочные войны» между городами Тройственного союза и городами долины Пуэбло — Тлашкала, Уэшоцинко и Чолула (ранее Чололлан). По одной из версий, идея «весёлой войны цветов» принадлежала сиуакоатлю Тлакаэлелю, брату тлатоани Монтесумы. Согласно одной из хроник, Тлакаэлель воспротивился намерениям брата принести пленных в жертву богу Уицилопочтли в храме, работы в котором ещё не были окончены. Чтобы боги получили источник регулярного поступления военнопленных для жертвоприношений, решено было организовать своеобразный «рынок съедобных воинов», каковым и стали «цветочные войны» с городами-государствами долины Пуэбло. Кровь воинов, пролитая в этих сражениях, также считалась принесённой в жертву богам Уицилопочтли и Тескатлипоке. В свою очередь, города долины Пуэбло («враги дома») участвовали в этих войнах для принесения жертв богу Камаштли.

После победы над миштеками Монтесума устроил великий праздник, для проведения которого по совету Тлакаэлеля приказал высечь большой темалакатль для человеческих жертвоприношений богу Уицилопочтли. Темалакатль водрузили на специальную платформу высотой в человеческий рост. Открывая празднование победы, Монтесума и Тлакаэлель лично при помощи нескольких жрецов принесли на темалакатле первые человеческие жертвы, вынув из их груди ещё живые сердца и преподнеся их богу солнца. Этот резной жертвенный камень в настоящее время хранится в Национальном музее антропологии в Мехико.

Сакрализация власти и закрепление сословного неравенства

При Монтесуме I происходит сакрализация власти и персоны уэй-тлатоани, в основании чего лежал миф о чудесном зачатии самого Монтесумы. Согласно данным «кодекса Мендоса» и Диего Дурана, для поддержания своего божественного ореола Монтесумой был принят ряд законов, в соответствии с положениями которых, помимо прочего, всякий осмелившийся войти в императорский дворец в обуви отныне карался смертной казнью, а появление самого Монтесумы перед своими подданными допускалось только при крайней необходимости. При появлении на публике уэй-тлатоани почитался как бог. Сами изданные им законы именовались «искрами, вылетевшими из огня и посеянными в груди великого тлатоани Монтесумы». При Монтесуме в 60-е годы XV века возникла традиция увековечивания образа тлатоани и важнейших событий на холме Чапультепек. Сам Монтесума приказал высечь, кроме своего изображения, изображение своего брата и сподвижника Тлакаэлеля. Была введена и новая инаугурационная церемония — мотлатокапа («Омывание ног [в крови]»), во время которой каждый новый тлатоани начинал правление с человеческих жертвоприношений богу Уитсилопочтли.

Помимо законов, направленных на обожествление своей власти, Монтесума ввёл ряд норм, подчёркивающих сословные различия его подданных и закрепляющих привилегированное положение мешикской знати. В частности, согласно этим нормам, как свидетельствуют Диего Дуран и Альварадо Тесосомок, простолюдинам было запрещено носить одежду ниже колен, что стало исключительной привилегией знати. Человек, даже случайно вошедший в помещение, в которое ему запрещено было входить согласно его сословному положению или званию, а равно неправомерно присвоивший себе неполагавшиеся ему знаки отличия, карался смертной казнью.

Монтесума предпринял попытку возобновить контакты с прародиной ацтеков (мешиков) Ацтланом, направив туда в качестве своих посланников «нескольких волшебников и колдунов», которым было поручено отыскать мать бога-прародителя мешиков Уицилопочтли.

Семья

У Монтесумы было несколько братьев. Старший сводный брат Чимальпопока возглавлял государство ацтеков в 1414—1428 годах. Другой — брат-близнец (по другим данным, сводный брат) Тлакаэлель — занимал при Монтесуме I вторую после уэй-тлатоани по значимости должность сиуакоатля (вице-король ацтеков и одновременно префект города Теночтитлана), после смерти брата Тлакаэлель отказался от трона и способствовал избранию верховным правителем Ашаякатля. Другой брат Монтесумы, Уэуэ Сакацин, занимал при нём должность тлакатеккатля (главнокомандующего армией) и был убит по приказу Монтесумы во время возведения дамбы (согласно «хронике Мешикайотль», Монтесуму возмутило, что брат не принимал участия в строительстве, а у всех на виду нарочито беззаботно веселился, пел и играл на барабане).

Согласно «анналам Тлателолько», «Третьему» и «Седьмому сообщениям» Чимальпаина, у Монтесумы I было двое законных сыновей, Икеуатцин (Икеуакатцин) и Мачималли, а также дочь Атотоцтли, вышедшая замуж за Тесосомока, сына Ицкоатля, и ставшая матерью трёх следующих уэй-тлатоани ацтеков. После смерти Монтесумы его преемником, в обход его законных сыновей, был избран его внук Ашаякатль, сын Атотоцтли и Тесосомока. Согласно «хронике Мешикайотль», Монтесума Илуикамина перед смертью сам назначил своим преемником Ашайякатля, самого младшего из своих внуков, именно потому, что тот успел отличиться на поле боя и захватил достаточное количество пленников. Сыновья Монтесумы вскоре подняли мятеж против Ашаякатля и воевали с ним в общей сложности 6 лет, пока оба не погибли (причём Икеуакатцин, согласно «анналам Тлателолько», был убит через 3 года после воцарения Ашаякатля).

Литература

• Баглай В. Е. [www.indiansworld.org/motekusoma-i-starshiy-zavoevatel-i-reformator.html#.Vh3jYt_0FD8 Мотекусома I Старший: завоеватель и реформатор] // Ацтеки: история, экономика, социально-политический строй (Доколониальный период). — М.: Издательская фирма «Восточная литература», 1998. — 432 с. — 1000 экз. — ISBN 5-02-017989-2.
• Брэй, Уорвик. Ацтеки. Быт, религия, культура / Перевод с английского Любовской Т. Е. — М.: Центрполиграф, 2005. — 256 с. — (Быт, религия, культура). — ISBN 5-9524-1740-X.
• Гролиш, Мишель. [www.e-reading.club/bookreader.php/1028388/Grolish_-_Montesuma.html Монтесума] / Перевод с французского Кукиева Н. М. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. — 480 с. — (След в Истории). — 5000 экз. — ISBN 5-222-00446-5.
• Калюта А. В. [www.indiansworld.org/motecuhzoma2.html#.VjmeEPn0FD8 Мотекусома Шокойоцин и Моктесума II: носитель власти в зеркале культур] // Власть в аборигенной Америке / отв. ред. А.А. Бородатова, В.А. Тишков. — М.: Наука, 2006. — С. 74—134. — ISBN 5-02-033989-X.
• Сустель, Жак. Ацтеки. Воинственные подданные Монтесумы / Перевод Карповой Л. А. — М.: Центрполиграф, 2003. — 287 с. — (Загадки древних народов). — ISBN 5-9524-0635-1.
• Сустель, Жак. Повседневная жизнь ацтеков накануне испанского завоевания / Перевод с французского Колодочкиной Е. В. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 287 с. — (Живая история: Повседневная жизнь человечества). — ISBN 978-5-235-03021-3.
• Хаген, Виктор фон. Ацтеки, майя, инки. Великие царства древней Америки / Перевод с английского Карповой Л. А. — М.: Центрполиграф, 2010. — 950 с. — (Загадки и тайны древних цивилизаций). — ISBN 978-5-9524-4841-4.

Отрывок, характеризующий Монтесума I

Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.