Ценин, Сергей Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сергей Ценин
Полное имя

Сергей Александрович Ценин

Дата рождения

21 января (3 февраля) 1903(1903-02-03)

Место рождения

д. Большие Поляны, Рязанская губерния, Российская империя

Дата смерти

22 февраля 1978(1978-02-22) (75 лет)

Место смерти

Москва, СССР

Страна

СССР СССР

Профессии

оперный певец

Певческий голос

тенор

Коллективы

МАМТ имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко

Награды

Сергей Александрович Це́нин (1903—1978) — советский оперный певец (тенор). Заслуженный артист РСФСР (1947). Лауреат Сталинской премии второй степени (1952).





Биография

Родился 21 января (3 февраля1903 года в деревне Большие Поляны (ныне Старожиловский район Рязанской области). Работал в МАМТ имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. Написал либретто к нескольким операм. Жена — Т. Ф. Янко, солистка того же театра.

С. Я. Маршак посвятил их семье такие строчки:

«Ваш привет мне очень ценен,
Как больному молоко,
Дорогой товарищ Ценин
И прекрасная Янко…»[1]

В 1929 году окончил Московский музыкальный техникум им. Гнесиных (класс Г. П. Гандольфи). Кроме того, являлся учеником В. И. Немировича-Данченко и П. А. Маркова.

Был принят в труппу Музыкального театра им. Немировича-Данченко; продолжал работать после объединения этого театра с Оперным театром им. Станиславского и преобразования его в 1941 году в Музыкальный театр им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко. В 1961—1975 годах — заведующий литературно-художественной частью театра. С. А. Ценин умер 22 февраля 1978 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Театральная энциклопедия: «Голос Ц.- характерный тенор, приближающийся к тенору-альтино».[2]

Музыкальная энциклопедия отмечает, что певцу были подвластны разнохарактерные партии[3].

Награды и премии

Оперные партии

Автор 26 либретто опер и балетов, в том числе

Автор статей в прессе:

  • Ценин С. А. С. А. Самосуд, «МЖ», 1964, No 10 (совместно с Н. Кемарской, Т. Янко);
  • Ценин С. А. Маэстро Этторе Гандольфи, в сб.: Воспоминания о Московской консерватории, М., 1966;
  • Ценин С. А. Т. Н. Хренников в работе над оперой, в сб.: Тихон Хренников, М., 1974;
  • Ценин С. А. Балет Музыкального театра, в кн.: Балет Музыкального театра имени К. С.
  • Ценин С. А. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, М., 1975;
  • Ценин С. А. Мария Гольдина, «МЖ», 1976, No 16.

Напишите отзыв о статье "Ценин, Сергей Александрович"

Примечания

  1. [www.muzcentrum.ru/orfeus/programs/issue1236/ «Семья друзей жива была…» — О Тамаре Янко и Сергее Ценине]
  2. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_251.php Театральная энциклопедия. Гал. Б.]
  3. Зарубин, 1982.

Литература

Ссылки

  • [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_251.php Театральная энциклопедия. Гал. Б.]

Отрывок, характеризующий Ценин, Сергей Александрович

– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…