Шестой лесничий

</td></tr>

Шестой лесничий
Студийный альбом группы «Алиса»
Дата выпуска	1989
Записан	зима 1987 — 1989
Жанры	хард-рок, новая волна, постпанк
Длительность	42:40
Продюсер	Виктор Глазков
Страна	СССР СССР
Лейбл	LP — «Мелодия» CD — «Союз»
Хронология группы «Алиса»
Блок ада (1987) Шестой лесничий (1989) Ст. 206 ч. 2 (1989)

К:Альбомы 1989 года

«Шесто́й лесни́чий» — третий студийный альбом русской рок-группы «Алиса». Запись началась зимой 1987 года, и была завершена в 1989 году.

Процесс записи осуществлялся на передвижной студии «Тонваген» (фирма «Мелодия»), которая была изготовлена в Лондоне для выставки «Связь-80», проходившей на территории Москвы. Студия перемещалась по различным городам, где официально записывались пластинки местных групп, а так как работа над «Шестым лесничим» велась бесплатно и подпольно, то участникам группы «Алиса» для того, чтобы прописать свои партии, приходилось ездить следом за студией и вести работу ночью.

По официальным данным, тираж пластинок превысил 1 000 000 экземпляров, что в США соответствует платиновому статусу.

История записи

По словам Константина Кинчева, запись альбома началась зимой 1987 года. «Шестой лесничий» записывался на студии «Тонваген», также известной как «MCI». После выставки «Связь-80» студия осталась в СССР, и с помощью неё стали осуществлять запись хоров и оркестров. В 1983 году, в то время, когда студия была не занята (преимущественно ночью), звукорежиссёр Виктор Глазков записывал на ней «Аквариум», «Странные игры» и «Мануфактуру». Кроме того, здесь велась работа над предыдущим альбомом «Алисы» под названием «БлокАда». Новый альбом, «Шестой лесничий», также должен был записываться на этой студии, что привело к большим трудностям: в 1988 году «MCI» часто передвигалась по стране, и, чтобы записать «Шестого лесничего», музыкантам группы «Алиса» приходилось ездить за ней.

17 ноября 1987 года перед концертом группы «Алиса» в Ленинграде милиция не хотела пускать во дворец спорта «Юбилейный» беременную жену Константина Кинчева и её подругу Аду Заблудовскую (жену гитариста группы «Секрет» Андрея Заблудовского). После того как один из милиционеров толкнул супругу Константина, он заступился и с заломанными руками был доставлен в милицейскую машину. Люди, пришедшие на концерт, воспрепятствовали задержанию, и когда лидер группы «Алиса» вышел на сцену, то объяснил публике, что «концерт начался позже из-за того, что его и его беременную жену не пускали в зал менты» и посвятил песню «Эй, ты, там, на том берегу» «иностранным гостям, если они есть в зале, а также ментам и прочим гадам».

В результате было возбуждено уголовное дело по статье 206, часть 2, — злостное хулиганство. Также в газете «Смена» была напечатана статья «Алиса с косой чёлкой», автор которой, Виктор Кокосов, обвинил Константина Кинчева в пропаганде фашизма и в том, что он пел со сцены «Хайль Гитлер». Группа подала на газету в суд и выиграла дело, доказав беспочвенность обвинений. Однако после этих событий «Алиса» стала находиться под чутким присмотром милиции, а Константин Кинчев был вынужден дать подписку о невыезде из Ленинграда.

Несмотря на подписку, Константин вместе с бас-гитаристом группы Петром Самойловым поехал вслед за студией «Тонванген» в Минск, где Виктор Глазков работал с группой «Верасы». В программе «Летопись» «Нашего Радио» приводятся сведения, что участникам группы было негде остановиться в новом городе, но так как «Алиса» уже была популярна, Константин Кинчев в надежде, что кто-нибудь узнает его и поможет с жильём, сел на скамейку центрального бульвара Шевченко. Это сработало, и вскоре музыканты поселились у девушки по имени Маша. Чтобы заработать деньги для пропитания, давали квартирные концерты, поэтому Константин Кинчев называл свою гитару «кормилицей».

Большая часть альбома была записана здесь же, в Минске. Из-за плотного графика Виктора Глазкова запись длилась в течение двух недель. Константин Кинчев:

Ну, запись сессиями продолжалась, поэтому процесс был растянут… Хотя, материал был прописан, мы никак не могли свести его, потому что искали «дырки» на «Мелодии», чтоб туда в студию попасть.

После Минска группа работала над альбомом в Москве. В 1988 году фургон, в котором находилась студия, переехал в Вильнюс, и музыканты поехали вслед за ним, чтобы завершить запись «Шестого лесничего». В Вильнюсе участники группы жили у местного барабанщика Джина же Беккера, с которым случайно познакомились на улице. Работа над альбомом в этом городе, также как и в Минске, длилась две недели, и в конечном итоге завершилась в Москве.

Параллельно «Шестому лесничему» «Алиса» записала основную часть альбома «Ст. 206 ч. 2.» Идея записать этот альбом возникла после того, как осталось несколько песен, которые не вошли в «Шестой лесничий». Этот материал имел длительность около двадцати минут, и для того, чтобы получился полноценный альбом, была добавлена песня Олега Котельникова «На палубе тонущего корабля» и песни, написанные Петром Самойловым. Из всех композиций, вошедших в «Ст. 206 ч. 2.», лишь четыре принадлежали перу Константина Кинчева. Записи этого альбома были утеряны, и он вышел только в 1994 году. Принято считать, что «хулиганский» альбом полностью оправдывает своё название: в Уголовном Кодексе РСФСР статья 206 означает хулиганство.

Изменения в составе

Константин Кинчев хотел, чтобы соло в песне «Аэробика» было идеальным и много раз заставлял Андрея Шаталина переписывать его. В результате недовольный гитарист покинул группу, а на его место был взят Игорь Чумычкин («Чума»).

О виртуозном гитаристе Константин Кинчев узнал от Юрия Наумова. Ранее Игорь Чумычкин играл в хеви-металлической команде «99 %». Первое его выступление в составе «Алисы» состоялось во время концерта памяти Александра Башлачёва. Гитару Игоря Чумычкина на альбоме можно услышать в песнях «Шестой лесничий», «Тоталитарный рэп» и «Стерх». Через некоторое время Андрей Шаталин вернулся в группу, и два гитариста стали сотрудничать.

Вместо клавишника Павла Кондратенко в записи альбома принимал участие Владимир Осинский.

Партии саксофона были записаны Алексеем Журавлёвым («Пончиком»), ранее игравшим в группах «Объект насмешек» и «Нате!».

Список композиций

Слова и музыка всех песен написаны Константином Кинчевым, если не указано иное. 

№	Название	Слова	Музыка	Длительность
1.	«Новый метод»	Константин Кинчев, Пётр Самойлов	Кинчев, Самойлов	2:53
2.	«Тыр-тыр-тыр» (Тоталитарный рэп)			6:17
3.	«Шестой лесничий»	Андрей Киселёв	Кинчев, Киселёв	6:00
4.	«Театр теней»	Кинчев	Роберт Смит, Кинчев	5:29
5.	«Аэробика»			3:38
6.	«Только этот день» (Осеннее солнце)		Андрей Шаталин	7:30
7.	«Солнце за нас»			3:59
8.	«Стерх»			6:54

• «Новый метод» был написана Константином Кинчевым в соавторстве с бас-гитаристом Петром Самойловым дома у последнего на улице Куйбышева осенью 1987 года. Основу её составляли известные фразы советской пропаганды («новый почин», «великий перелом», «новое мышление» и другие).

• «Тоталитарный рэп» появился на свет накануне фестиваля «Рок-Нива» в Шушарах. Во втором куплете песни перечисляются многие группы Ленинградского рок-клуба. Константин Кинчев пояснил, что в этой песне он «по-доброму подтрунивает над ними».

• «Шестой лесничий» был написан фронтменом группы Ночной проспект Андреем Киселёвым, соседом Константина Кинчева по лестничной площадке. Песня содержала ещё один куплет, который не исполняла группа. Многие поклонники «Алисы» считали, что под словами шестой лесничий, Миша из города скрипящих статуй подразумевался Генсек КПСС Михаил Горбачёв, однако, сам Константин Кинчев опроверг это. Также он сказал, что с этим вопросом нужно обратиться к Борису Гребенщикову, так как цитата была взята из его песни. Для записи бэк-вокала была приглашена Инна Желанная. Программа осенних концертов группы 2009 года называется «Шестой лесничий — 20 лет спустя». В сет-лист, помимо остальных композиций, вошли все восемь песен с альбома. До 2009 года песня не исполнялась на концертах в течение 20 лет. Константин Кинчев прокомментировал, что это связано с тем, что песня «достаточно нудная и затянутая».

• Музыка песни «Театр теней» схожа с «Kyoto Song» группы The Cure. Константин Кинчев сказал, что «не смог устоять от соблазна использовать мелодию и гармонию этой песни, но делает выноски, что авторы — The Cure и он» (вторая часть песни была написана лидером группы «Алиса»).

• «Аэробика» была написана в 1986 году в Москве после инцидента в аэропорту — в гитарном чехле музыканты пытались вывезти бутылку водки. В книге «Битлы перестройки» рассказано как будущий режиссёр программы «Взгляд» и генеральный директор «Первого канала» Константин Эрнст снял на песню клип: в 1988 году они с Константином Кинчевым часто встречались и вместе отдыхали на юге. В то время Константин Эрнст носил «косуху» и посещал встречи рок-музыкантов.

• «Только этот день» («Осеннее солнце») был написана Константином Кинчевым после смерти его близкого друга Бориса Смолянинова, погибшего от передозировки наркотиков в августе 1986 года. В одном из интервью лидер группы «Алиса» сказал, что эта песня очень личностная. Также Константин Кинчев говорил, что относится к ней трепетно и считает эту песню одной из своих литературных удач.

• «Солнце за нас» была написана для Александра Башлачёва. Константин Кинчев хотел поддержать друга, находившегося в длительной депрессии, которая в конечном итоге привела к его самоубийству 17 февраля 1988 года.

• «Стерх» «родился» в Санкт-Петербурге накануне пятого фестиваля Ленинградского рок-клуба. Константин Кинчев рассказал, что песня писалась долго, не получалась и не отпускала его в течение трёх месяцев. «„Стерх“ — это для меня главная песня на диске, мостик в направлении альбома „Шабаш“»

Исполнители

• Константин Кинчев — вокал
• Пётр Самойлов — бас, бэк-вокал
• Андрей Шаталин — гитара (1, 4-8)
• Игорь Чумычкин — гитара (2, 3, 8)
• Андрей Журавлёв — саксофон (1, 2, 6)
• Михаил Нефёдов — ударные
• Владимир Осинский — клавишные
• Павел Кондратенко — клавишные (6)

Обложка

На официальном сайте группы «Алиса» в разделе «вопросы» Константин Кинчев объяснил, что означают изображённые на обложке шесть полуразложившихся черепов в луже крови:

На обложке изображены сами шестые лесничие (власть предержащие в этом мире), все они обречены на забвение или на негативную память.

Оформление обложки для альбома было придумано Андреем Столыпиным, который в то время был художником группы. Андрей придумал и логотип «Алисы», а история о том, что Джоана Стингрей показала альбом Энди Уорхолу, и он вырезал на консервной банке символ с двумя звёздами вместо буквы «а» была вымыслом Святослава Задерия.

В интервью газете «Шабаш» Андрей Столыпин сказал, что немного перемудрил в оформлении альбома, что нужно было всё сделать более простым.

На первом тираже альбома из-за того, что не хватало красной краски, вместо неё использовалась малиновая.

Песни «Шестого лесничего» на других альбомах группы

В 1995 году был выпущен компакт-диск «Акустика часть 1». Диск представляет собой запись акустического концерта 1988 года в Перми, во время которого впервые были сыграны песни «Шестой лесничий», «Тоталитарный рэп» и «Стерх».

«Стерх» вошёл в альбом «Шабаш».

Песня «Только этот день» в новой аранжировке была включена в альбом «Дурень» и получила название «Осеннее солнце».

В компакт-диск «Акустика часть 4» вошли песни «Шестой лесничий», «Осеннее солнце» и «Театр теней».

«Новый метод» и «Осеннее солнце» можно услышать на альбоме Константина Кинчева и Рикошета «Геополитика», на котором представлены ремиксы песен «Алисы».

Издания

Впервые альбом был издан в 1989 году на LP «Мелодией». Тираж составил около миллиона копий. Таким же тиражом в этом году был выпущен винил «БлокАда». Константин Кинчев рассказал, что по закону он как автор мог претендовать на одну десятую копейки с проданного экземпляра, но в итоге не получил и этой суммы.

Тогда же (1989 год) альбом был издан «Мелодией» и на MC (СМ 01935). Релиз примечателен перепутанным порядком композиций — сторона 1 — композиции 5-8, на стороне 2 — соответственно, с 1 по 4-ю.

На официальном сайте группы Константину Кинчеву был задан вопрос: что представляет собой издание CD «Мелодии», в которое вошёл как альбом «Шестой Лесничий», так и предыдущий альбом «БлокАда», и он ответил, что «Фирма „Мелодия“ в 1989 году выпустила означенный сборник на СД-носителе, кажется это был вообще первый альбом выпущенный по столь „продвинутой“ для тех времен технологии, так что „Алиса“ и здесь, впереди планеты всей!».

В 1994 году фирмой Moroz Records альбом был издан на CD и аудиокассетах. Основной тираж дисков печатался в Австрии, на заводе DADC. Также известен тираж, изготовленный на чешском заводе GZ и отличающийся от основного цветом полиграфии. В 1998 году вышло переиздание альбома от Moroz Records.

В 2003 году студия «Союз» переиздала альбом. В новое издание вошла песня «Атеист», а также буклет с описанием предыстории и хроники записи «Шестого лесничего», рассказанной музыкантами, создавшими альбом.

В 2009 году Real Records переиздал 17 номерных альбомов «Алисы» в большом картонном боксе. Издания в формате Digipack дополнены бонус-треками с концертных альбомов.

Критика

Константин Кинчев рассказал, что на фоне «экспериментальной и модной» «Энергии» после выхода «Шестого лесничего» группу стали обвинять в «попсе», а когда вышла «БлокАда» — в «хард-роковой подворотной кондовости».

В рубрике «Звуковая дорожка» газеты «Московский комсомолец» альбом «Шестой лесничий» был назван «разочарованием года», тогда как открытием года стал Ласковый май.

Нина Барановская считает, что задержка издания альбома снизила эффект: «За это долгое время альбом словно выдохся, и хорошие вещи, составившие его, не прозвучали».

В статье «Искусство быть дерзким», опубликованной в журнале «Мелодия», говорится, что «альбом „Шестой лесничий“ показал совершенно иную Алису», нежели привыкли слышать поклонники: «от хард-рокового напора не осталось ничего, но внутреннее напряжение, свойственное всем работам группы, сохранилось». Автор статьи называет альбом «философскими размышлениями Константина Кинчева об окружающем его мире, но без ориентации на определённые явления». Он также пишет, что «умение охватить всю ситуацию сразу, без излишней конкретики всегда было свойственно Константину Кинчеву и на новой пластинке он превзошел самого себя».

В книге «Алиса 100 страниц» приводятся сведения, что «Шестой лесничий» был не всеми воспринят положительно. Сам автор книги считает, что «на альбоме есть явные композиторские и поэтические удачи, в частности — композиция „Стерх“», и что «по качеству записи новая работа была совершеннее и мощнее предыдущей».

Мария Веселова с радио «Зенит» описывает альбом следующим образом: «„Шестой лесничий“ — это запылившаяся театральная кулиса и тут же — топь болот — „где надежда на солнце таится в дремучих напевах“… и тут же — бесконечная дорога. Это последние лучики осеннего солнца и это же — едва слышный колокольный звон. Много всего слилось в этом альбоме. И каждый взял из него своё».

Источники

• [www.alisa.net/pressa.php?action=2005&disk=press208 Официальный сайт группы Алиса]. Программа Летопись на Нашем Радио: Шестой лесничий. Проверено 24 сентября 2008. [www.webcitation.org/64ypRpMNe Архивировано из первоисточника 26 января 2012].

Ссылки

• [www.alisa.net/diskografiya.php?action=main&disk=disk89 Альбом на сайте группы «Алиса»] (информация, тексты песен)
• [www.ytime.com.ua/ru/50/1630 Альбом на сайте «Время Z»] — проект «Рок-песни: толкование» (история, интервью, комментарии)

Отрывок, характеризующий Шестой лесничий

– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.