Арефьев, Александр Дмитриевич
Поделись знанием:
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.
Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.
В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
| Александр Дмитриевич Арефьев | |
 | |
| Имя при рождении: |
Александр Дмитриевич Арефьев |
|---|---|
| Род деятельности: |
Художник |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Алекса́ндр Дми́триевич Аре́фьев (3 августа 1931— 5 мая 1978) — русский художник, живописец, график.
Содержание
Биография
Родился в Ленинграде 3 августа 1931 года в семье рабочих, приехавших в Ленинград из Новгорода.[1]
Учился рисованию во Дворце пионеров им. А. А. Жданова, у педагогов М. А. Гороховой[2] и С. Д. Левина.[3]
В 1941 году, после начала войны, до объявления блокады, был вывезен матерью, Л. А. Арефьевой, к её родным, в деревню, в Новгородскую область.
В 1944 году поступил в Среднюю художественную школу при Академии Художеств. Соучениками Арефьева по СХШ были: Александр Траугот[4], Михаил Войцеховский,[5] Илья Глазунов, Леонид Миронов,[6] Шолом Шварц, Кирилл Лильбок,[7] Владимир Пекшев (Шагин), Родион Гудзенко.[8] В 1949 вместе с А. Трауготом и М. Войцеховским, был отчислен из СХШ.[9] В 1951 г. были отчислены из СХШ друзья Арефьева, Владимир Шагин и Валентин Громов.
В конце 1940-х гг. отчисленные из СХШ художники вместе с А. Арефьевым объединились в группу и начали проводить свои небольшие квартирные выставки. «Подобных групп нигде, кроме Петербурга, в сороковых, да и в начале пятидесятых годах не было. Все московские движения относятся к шестидесятым годам… эти люди- пятидесятники, даже точнее, люди сороковых годов.»[10] Работы Арефьева 1940-х гг.: городские пейзажи (Васильевский остров, Коломна), жанровые сцены.
В 1940-е гг. знакомится с творчеством художников старшего поколения[11] , испытав влияние художницы В. П. Яновой.[12]
В 1948 году знакомится с поэтом Роальдом Мандельштамом[13], вокруг которого, со временем, в 1950-е гг. , кроме Арефьева и Траугота[14], объединялись художники Рихард Васми, Шолом Шварц, Родион Гудзенко[15] , Вадим Преловский,[16] Валентин Громов[17], Валерий Титов, Владимир Шагин, поэтесса Нина Маркевич.[18]
После СХШ поступает в вечернюю школу и успешно заканчивает её.
В 1951 году (по другим сведениям, в 1954)[19] поступает учиться в Ленинградский санитарно-гигиенический медицинский институт (в наст. время СПбГМА им. И. И. Мечникова).
В 1956 году был осуждён за подделку медицинских рецептов; отбыл срок и был освобождён в 1959 году[20]
В середине 1950-х гг. Арефьев создаёт сотни рисунков на темы ленинградского быта; рисунков, «в которых жизнь била ключом».[21]
В 1960 году проходит курс лечения в неврологическом отделении Военно- медицинской академии. В этом же году знакомится с художником Михаилом Шемякиным, также бывшим учеником СХШ.
26 января 1961 года, после продолжительной болезни, умирает друг Арефьева, поэт Роальд Мандельштам. А. Д. Арефьев, с друзьями, хоронит его на Красненьком кладбище в Автово.
В 1960—1962 гг. живёт в гражданском браке с художницей Р. Б. Модлиной.[22]
В 1963 году А. Арефьев переезжает в Петергоф. В 1965 г. осуждён вторично, на небольшой срок, за хулиганство.[23].
В конце 1960-х гг. А. Д. Арефьев становится лидером небольшой группы художников, получившей позднее название «арефьевский круг», в которую входят В. Шагин, Р. Васми, Ш. Шварц.
В 1966 году вступает в члены Ленинградского горкома художников.[24] Пробует заниматься книжной графикой. Проводит две свои персональные выставки(квартирные), у друзей, художников Вахтанга Кекелидзе [25] и Кирилла Лильбока (в 1958 году)
В 1970 году участвует в коллективной квартирной выставке у В. Овчинникова.
В 1974—1975 гг. Арефьев принимает участие в подготовке выставок художников-нонконформистов в ДК им. Газа и в ДК «Невский», сам участвует в первой из них.
С 1975 году становится членом Товарищества экспериментальных выставок. C этого времени принимает участие в нескольких квартирных выставках в Ленинграде и в Москве. Будучи русским, принимает также участие в выставках еврейской группы «Алеф».
В 1977 году вместе с женой эмигрировал сначала в Австрию, затем во Францию.
19 мая 1978 года А. Д. Арефьев умер в Париже.
А. Д. Арефьев похоронен на Красненьком кладбище в Петербурге, в одной могиле со своим близким другом, поэтом Роальдом Чарльсовичем Мандельштамом, умершим в 1961 году. В 1990 году в могилу Р. Ч. Мандельштама был подхоронен прах А. Д. Арефьева, а в сентябре 1998 года — прах художника Р. Р. Васми. В мае 2012 года на могиле троих художников был поставлен общий памятник.[26]
Работы А. Д. Арефьева находятся в собраниях: Государственный Русский музей, Санкт-Петербург; Музей нонконформистского искусства, Санкт-Петербург; Zimmerly Art Museum, Нью-Брансвик, США; Государственный музей истории Санкт-Петербурга, Государственный музей «Царскосельская коллекция», частные коллекции Петербурга[27], Франции[28], Нью-Йорка[29]
Творчество А. Д. Арефьева повлияло на ряд петербургских художников, объединившихся позднее в группу «Митьки»- Дмитрия Шагина, Владимира Шинкарёва.
Орден нищенствующих живописцев
В конце 1960-х гг. Арефьев вспоминает о созданном в 1948 году Михаилом Войцеховским, его соучеником по СХШ, «Ордене нищенствующих живописцев», или «Ордене тунеядцев».
Скульптор М. В. Войцеховский создал свой Орден, названный им по аналогии с основанным в Иерусалиме в 1118 году «Орденом нищенствующих рыцарей», более известным как орден тамплиеров или храмовников. Их образом были два всадника, едущие на одном коне: рыцари были бедны настолько, что даже не могли купить себе коня.[30] Для молодых художников членство в Ордене означало противоположность всякому советскому карьеризму.[31]
По аналогии с эти названием Арефьев начинает называть узкий круг своих друзей-художников «Орденом непродающихся живописцев».
Традиции и наследие
Традиция ленинградской школы живописи 1930-х — 1940-х годов получила своё продолжение в творчестве Арефьева и его товарищей.[32] Как и всякая живая традиция, она видоизменилась.
Преемниками мастеров ленинградской школы А. Д. Арефьев и художники его круга стали, кроме всего прочего, потому, что пути старших мастеров и молодых художников пересекались. А. Д. Арефьев, Ш. А. Шварц, В. Н. Шагин, В. В. Громов, Л. Я. Миронов и другие учились в СХШ в одном классе с Александром, сыном Г. Н. Траугота, одного из художников ленинградской пейзажной школы, незаурядного педагога, именно его Арефьев называет среди людей, которые его «эстетически воспитывали».[33] Отец Р. Р. Васми архитектор Рудольф Васми, был другом Н. Ф. Лапшина и Н. А. Тырсы.[34] Молодые художники видели также работы А. И. Русакова, А. С. Ведерникова.[35]
Ленинградская школа живописи не была однородной и имела ряд различных направлений. Арефьев и его товарищи подхватили именно ту линию ленинградской школы, которая была тесно связана с примитивом, с формальным упрощением пейзажа. Поддержали они и линию живописную, характеризующуюся установкой на выразительные возможности цвета. «Если попытаться сформулировать, как подобные первые впечатления повлияли на творчество этих художников, то необходимо подчеркнуть первостепенную роль фактуры в их работах и далее — наличие „прыгающего“, „слоеного“ пространства, скупое использование цвета, который, если применяется, то кажется глухим и горящим изнутри».[36]
Сходство подхода к изображению пейзажа, сближающее Арефьева и его друзей с художниками ленинградской школы, заключается в самом процессе создания произведения. В большинстве случаев художник работает не с натуры, а по воспоминанию, «сочиняя» свой пейзаж:[37] Арефьев часто изображает один и тот же вид из своего окна, многократно повторяя и развивая его; такая приверженность к одному мотиву связывала Арефьева с А. С. Ведерниковым, А. И. Русаковым и Н. Ф. Лапшиным.
Для творчества Арефьева характерно выражение духа протеста, отображённого, по-своему, также и в творчестве художников ленинградской школы, работавших до войны. От них, согласно установкам соцреализма, требовалось изображать героизм и пафос труда. Вместо этого они писали почти безлюдные городские пейзажи; у них были свои предпочтения, почти символичные: набережные, а также баржи и буксиры, идущие по воде. У Арефьева эти символы иные: мосты, дворы и глухие брандмауэры. В Ленинград, как в дом, Арефьев заходил не с парадного, а с чёрного хода.[38]
Творчество
Арефьев стремился к современной выразительной форме и полностью исходил из «реальности».
«Среди наших ребят не было формалистов — это значит: мы не шли изнутри себя живописным умением, создавая этим свой мир. Так никогда не было. Всегда на первом месте стояло наблюдённое, и после делался эквивалент ему красками… Всегда старались для этого выбрать такой объект наблюдения, который уже сам по себе приводит в определенный тонус необычностью видения ускользающего объекта: в окно, в замочную скважину, в публичный сортир, в морг»— А.Д. Арефьев.[39]
Арефьев нередко отображал неприглядные и жестокие стороны жизни общества. Его интересовала жизнь ленинградцев, переживших войну или приехавших в город после войны; жизнь в комнатах коммунальных квартир, дворики, люди сидящие на скамейках в скверах, стоящие на трамвайных остановках и у пивных ларьков. Но отнюдь не патентованная красота признанных памятников архитектуры.
Ориентация на наблюдения означает также конкретность мотива: в любой его работе отчётливо читается содержание, в котором художник воплощает своё чувство современности. В нём присутствует эмоциональная составляющая, напрямую связанная с сюжетом. Маленькие по размеру холсты и рисунки Арефьева, на которых ничего, кроме отображения повседневной жизни горожан, не происходит, благодаря сжатому и интенсивному языку изображения, при всём ограничении материала становятся достаточными средствами выражения. Арефьев владеет такими выразительными средствами, как мазок и фактура; и, особенно — точность силуэтов.
"Арефьев понимает, что живопись, если она живая, должна начаться молодой и новой.. ведь импульс для творчества «потрясающий объект видения», « редчайший факт». Он находит этот объект… и наращивает в объём новейших изображений реальности, создавая для своего круга события и встречи с потрясающим в жизни и в искусстве.
Источники
- Арефьевский круг./ Составитель Любовь Гуревич. — СПб.: ООО «ПРП», 2002.
- Герои ленинградской культуры. 1950—1980-е гг./ Сост. Лариса Скобкина. — СПб.: Центральный выставочный зал «Манеж». 2005. — С. 161—179.
- А. И. Струкова.Ленинградская пейзажная школа. 1930-е-первая половина 1940-х. М.: «Галарт», 2011.
- Валерий Траугот./ Воспоминания. // Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры. № 16: Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда. В 2-х ч. LA (USA), 2010. Ч. 1. С. 268.
- Андреева, Е. Ю./ «Орден непродающихся живописцев» и ленинградский экспрессионизи. // Беспутные праведники, или Орден нищенствующих живописцев. Каталог выставки. СПб.,: Новый музей, 2011. C. 9-22.
- Любовь Гуревич./Александр Арефьев. // Там же, С. 35-38.
- Бобринская Е. А. Чужие? Неофициальное искусство: мифы, стратегии, концепции. — М.: Ш. П. Бреус, 2012. — С. по указ.
Напишите отзыв о статье "Арефьев, Александр Дмитриевич"
Примечания
- ↑ «Арефьев был единственным сыном, в семье рабочих, достаточной; мать и отец оба работали и хорошо зарабатывали. Дом был чистый, семья была стильная, как на картинах Петрова-Водкина, в доме всегда был хороший обед, он в то время всегда ел досыта, — а это важно. Жили на проспекте Газа, в небольшом доме, его нет уже сейчас. Запись выступления А. Г. Траугота на открытии выставки ОНЖ в Новом музее, 2011. Отец художника, Дмитрий Арефьев, оставил жену после 1950 года но сохранил хорошие отношения с сыном.
- ↑ Горохова, Мария Алексеевна(1903—1991), жена художника Льва Юдина www.pv-gallery.ru/author/1538/YUdin-L-A/
- ↑ Левин, Соломон Давидович (1907—1990)artru.info/ar/26832/
- ↑ Траугот, Александр Георгиевич (р. 1931, Ленинград)- живописец, график, скульптор, книжный иллюстратор. О нём см.: Кудрявцева Л., Фомин Д. Линия, цвет и тайна Г. А. В. Траугот. СПб.: Вита Нова, 2011. О его работе совместно с братом см. также Траугот, Валерий Георгиевич
- ↑ Войцеховский, Михаил Владимирович (р. 1931) — скульптор, религиозный философ. В блокаду потерял семью; в 1942 году был вывезен в эвакуацию. В 1944—1945 гг. учился в московской СХШ; в 1945—1949 гг. учился в СХШ при ИЖСА; закончил СХШ в 1949 году Ученик В. И. Ингала. Член СХ с 1954 года. Автор монументальных композиций (диорам) для экспозиции Государственного музея Великой Октябрьской социалистической революции (1957) и Государственного музея истории Ленинграда (1957). См. Друскин Я. С. Дневники / Сост., подгот. текста, примеч. Л. С. Друскиной. — СПб.: Академический проект, 1999. С. по указ.; Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда. В 2-х чч. // Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры. № 16. — L. A., 2010. С. по указ.; Траугот А. Г. Квартира № 6 // С. 108—117; // Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда 1941—1944: [Сб.] / Ред.-сост. Д. Колпакова. — СПб.: ДЕТГИЗ-Лицей, 2005. См. о нём также дневниковые записи Ильи Глазунова 1940- х гг. rus-sky.com/history/library/glazunov/3.htm
- ↑ Миронов Леонид Яковлевич (р. 1930) В войну с 1941 по 1945 гг. вместе с матерью и двумя сестрами находился в осажденном Ленинграде. В 1944 году был награждён медалью «За оборону Ленинграда» за активное участие в обороне города. С 1944 года по 1951 год учился в СХШ. В 1951 — 1957 гг. учился в институте им. И. Е. Репина. (СПБГАИЖСА). С 1960 года — член СХ РСФСР. С 1960 по 1978 год преподавал в ЛВХПУ им. В. И. Мухиной на кафедре общей живописи.
- ↑ Лильбок, Кирилл (1931—2003). Поступил в СХШ в 1944 году, был исключён, восстановился и закончил СХШ в 1952 году Работал в КЖОИ. Эмигрировал; последние годы жил в Вене.
- ↑ Гудзенко Родион Степанович (1931, Полтава — 1999, Санкт-Петербург). Учился в СХШ с 1944 по 1947 год в одном классе с А. Арефьевым и Ш. Шварцем, был отчислен. В 1953 году поступил на заочное отделение Московского полиграфического института, на факультет художественного оформления печатной продукции. Был арестован в 1956 году и осужден по статье 58 п. 10 «за антисоветскую агитацию и пропаганду», освобождён в 1961 г.
- ↑ По воспоминаниям М. В. Войцеховского, друзья ушли их СХШ втроём, чтобы поддержать друг друга.
- ↑ См. «Я это хорошо знаю, потому что в 1954 году я приехал в Москву, поступил в Суриковский институт. Московскую жизнь — художественную, выставочную, молодёжную, знал очень хорошо. Знал тех, кто потом стал гордо носить звание „ шестидесятники“, а эти люди — пятидесятники, даже точнее, люди сороковых годов. Петербург Москву опережал очень сильно.» В. Г. Траугот.//Герои ленинградской культуры 1950—1980. СПб: ЦВЗ Манеж, 2005. С. 174.
- ↑ См. «Отец (Г. Н. Траугот) у меня был очень в курсе современного искусства.. Шурик (А. Г. Траугот) стал носить в школу репродукции, рассказывать. Арефьев был его другом. Всё это страшно интересно было для ребят. Но начались гонения. И отца они коснулись… говорили о отце, что он дома устроил Барбизон, развращает молодёжь. Хотя он с ними общался не так много — всё шло от Александра. .. Когда этих ребят исключили из СХШ, они объединились в группу. Это была первая такая художественная группа- ещё в конце 1940- х гг. Тогда быстро начинали много знать, и это были серьёзные профессионалы и работали очень много.» В. Г. Траугот.// // Герои ленинградской культуры 1950—1980. СПб: ЦВЗ Манеж, 2005. С. 174.
- ↑ Герои ленинградской культуры. 1950—1980-е гг. / Сост. Лариса Скобкина. — СПб.: Центральный выставочный зал «Манеж». 2005. — С. 161—179. А. Г. Траугот отмечает также впечталение, полученное А. Д. Арефьевым от творчества художницы Натальи Пономарёвой (1895—1942), ученицы Николая Фешина. О ней см. Прасолова Е. И./ Н. П. Пономарёва. / Страницы памяти. Справочно-мемориальный сборник. СПб, 2010, С. 197—198. В 1950-51 гг. знакомится с другом семьи Траугот, художником В. В. Стерлиговым, посвятившим Арефьеву эссе «Мальчики с фонарями»: " Мальчики в темноте и свете города внезапно освещают страдающие лики икон — людей. Свет и тьма города качаются повсюду…А мальчики с фонарями в руках, играя на улицах, увлечённые только своею игрой, внезапно, кому-то, кто бродит «без цели», освещают истинное лицо человека… Не важно, будут фильмы «Мальчишки с фонарями», или нет… В. В. Стерлигов.// Шестнадцать пятниц: указ соч. Т. 2. С.38.
- ↑ См о нём: Ян Пробштейн. Песен звонкая тщета. www.stihi.ru/2011/07/23/1442
- ↑ [timeofart.ru/archives/2073 ВРЕМЯ ИСКУССТВА | Выставка Г.А.В. Траугот – Роальд Мандельштам]. Проверено 5 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ELVN7WOw Архивировано из первоисточника 11 февраля 2013].
- ↑ Гудзенко Родион Степанович (1931, Полтава — 1999, Санкт-Петербург). Учился в СХШ с 1944 по 1947 год в одном классе с А. Арефьевым и Ш. Шварцем, был отчислен. В 1953 году поступил на заочное отделение Московского полиграфического института, на факультет художественного оформления печатной продукции. Был арестован в 1956 году и осужден по статье 58 п. 10 «за антисоветскую агитацию и пропаганду», освобождён в 1961 году См. "Через год после смерти Сталина пришёл в Ленинград шведский флот. Это было событие. Они туда ходили, брали автографы у матросов. Трепались, что надо бежать. Их всех арестовали. Сидели под следствием год. Политическое обвинение было предъявлено только Гудзенко, — он знал языки, вечно знакомился с иностранцами, приводи к себе, вёл антисоветские разговоры. Дали ему пять лет. Для Родиона это оказалось очень полезное время. Он попал в среду очень интересных людей, застал ещё сына Андреева, Даниила, с ним очень подружился, к нам его приводил потом. С очень многими людьми познакомился- это был университет для него. В лагере Родион познакомился с католическим кардиналом, с Западной Украины. Он был человек святой жизни, и под впечатлением от этой встречи Родион Гудзенко обратился в христианскую веру. Родион Гудзенко до лагеря был совершенно чужд всякой религии, но именно в лагере он крестился, принял католичество, и потом уже он склонил к нему других: Рихарда Васми, Георгия Фридмана. " // Герои ленинградской культуры. 1950—1980-е гг./ Сост. Лариса Скобкина. — СПб.: Центральный выставочный зал «Манеж». 2005. — С. 175.
- ↑ Преловский, Вадим (1931-7 ноября 1953), художник. О нём см. Траугот В. /Александр Арефьев.// Герои ленинградской культуры. 1950—1980-е гг. / Сост. Лариса Скобкина. — СПб.: Центральный выставочный зал «Манеж». 2005. — С. 173—175. Работы В.Преловского находятся с собрании его сына, М. В. Кружкова(Преловского).
- ↑ . См. о нём: Валентин Громов."Орден непродающихся живописцев" и ленинградский экспрессионизи. // Беспутные праведники, или Орден нищенствующих живописцев. Каталог выставки. СПб.,: Новый музей, 2011. C. 184—233.
- ↑ Маркевич, Нина Владимировна (1931-32?-1992-93?, Петергоф). Поэтесса, переводчица, жена поэта Р. Ч. Мандельштама в 1950 е гг. Адресат его любовной лирики. Постоянная модель художников этого круга.
- ↑ См. «Орден непродающихся живописцев» и ленинградский экспрессионизи. // Беспутные праведники, или Орден нищенствующих живописцев. Каталог выставки. СПб.,: Новый музей, 2011. C. 110.
- ↑ См. «В то время Арефьев уже наркоманил, а это было невероятной редкостью. Шаля (Шолом Шварц) с работы притащил типографские шрифты, и Арех подделывал рецепты — для себя и для продажи... У Ареха была тюрьма — уголовная. Ему дали 3 года. Он не особенно рассказывал- это была тяжёлая тюрьма. Конечно, он попал туда не случайно- за ним следили (из-за аполитичности их группы).» В. Г. Траугот. // Герои ленинградской культуры. 1950—1980-е гг./ Сост. Лариса Скобкина. — СПб.: Центральный выставочный зал «Манеж». 2005. — С. 175.
- ↑ Андреева Е. Ю. « Орден непродающихся живописцев» и ленинградский экспрессионизм. // Орден непродающихся живописцев. СПб. : Новый музей, 2011. С. 12.
- ↑ Модлина, Ревекка Борисовна (р. 6 сентября 1934 года- 2014), скульптор, художник. В 1958 году закончила Таврическое училище в Ленинграде. Жена художника Рихарда Васми в 1950-е гг., художника Александра Арефьева в 1960-62 гг., художника Михаила Шемякина с 1963 года. В 1971 году с дочерью Доротеей Шемякиной (р. 9 мая 1964 года) эмигрировала. Жила во Франции и в Греции; в последние годы, в г. Лош (Франция). Первой женой А. Д. Арефьева в 1954 — 59 гг. была его сокурсница, Александра Арефьева (урожд?). Третьей, с 1970 года — филолог Жанна Яценко.
- ↑ «Выйдя через восемь месяцев из тюрьмы..». См. «Орден непродающихся живописцев» и ленинградский экспрессионизи. // Беспутные праведники, или Орден нищенствующих живописцев. Каталог выставки. СПб.,: Новый музей, 2011. C. 110.
- ↑ См. "В 1960-е Арефьев однажды является и рассказывает: «Мне нужно срочно устроиться на работу, а меня после тюрьмы- не берут.» У меня был товарищ — Слава Соколов, председатель Горкома художников. Пришли к нему на Моховую и Арефьеву сразу вручили — билет, анкету, он уже оказался человеком «при месте». В. Г. Траугот. // Герои ленинградской культуры. 1950—1980-е гг./ Сост. Лариса Скобкина. — СПб.: Центральный выставочный зал «Манеж». 2005. — С. 175.
- ↑ Кекелидзе, Вахтанг Давидович (1931—1979), художник. Работал, как копиист (в основном, в Эрмитаже)и художником в Кировском (ныне Мариинском) театре. Брат художника Вадима Преловского.
- ↑ alert-dog.livejournal.com/251267.html?thread=2746499 Место захоронения: Бетонная дорожка, 16 участок — в самом конце, на перекрёстке налево: 13 могила.
- ↑ Собрания В. Громова, Д.Шагина, О. Фронтинского, Н. Благодатова, А. Траугота, Е. Спицыной, И. Кушнира, В. Егорова, М. Кружкова (Преловского), Л. Ривкина и др.
- ↑ Собрание М. Шемякина.
- ↑ Собрание Н. Решетняка.
- ↑ Об Ордене, учреждённом М. Войцеховским, см. дневниковые записи Я. С. Друскина: Друскин Я. С. Дневники / Сост., подгот. текста, примеч. Л. С. Друскиной. — СПб.: Академический проект, 1999. — С. 466.
- ↑ См. выступление А. Г. Траугота на открытии выставки ОНЖ в Новом музее в 2011 г.: «М. В. Войцеховский в конце 1940-х годов придумал „Орден тунеядцев“. Всё то, что оригинально придумано, всегда живёт.. Михаил Владимирович всегда был большим эрудитом… он любил Рабле, Эразма Роттердамского, — выражение это его, „Орден тунеядцев“, или „Орден нищенствующих живописцев“, оттуда и пошло…Означало это то, что члены „ Ордена“ противоположны всякому советскому карьеризму…Мы просто живём, пишем, рисуем и наслаждаемся искусством. Михаил Владимирович — более оригинальный человек, чем Александр Арефьев. Но Арефьев был очень чуткий, он быстро всё оригинальное подхватывал… и „переделал“ наш Орден…в конце 1960-х годов.»
- ↑ [www.dissland.com/catalog/leningradskaya_peyzazhnaya_shkola_i_ee_mastera_1930_e_pervaya_polovina_1940_h_godov.html Ленинградская пейзажная школа и её мастера. 1930-е - первая половина 1940-х годов. Струкова, Александра Ивановна]. Проверено 5 февраля 2013.
- ↑ Александр Арефьев // Арефьевский круг. СПб., 2002. С. 9 .
- ↑ См. Рихард Васми. // Арефьевский круг. СПб., 2002. С. 143.
- ↑ Творчество А. Марке (и французских импрессионистов) было знакомo ученикам СХШ по собранию Эрмитажа и по многочисленным репродукциям, но повлиялj на них только опосредованно.
- ↑ А. И. Струкова. Ленинградская пейзажная школа и её мастера. 1930-е первая половина 1940- хх. Автореферат диссертации. 2008. www.dissercat.com/content/leningradskaya-peizazhnaya-shkola-i-ee-mastera-1930-e-pervaya-polovina-1940-kh-godov
- ↑ Там же.
- ↑ Арех.. был постоянно активен, даже агрессивен, он яростно врывался в жизнь Ленинграда и сам насыщался его скрытой, внутренней красотой, его нелепостями и абсурдом. На его картинах я не видел никаких шпилей или колонн, Александрийской или других, ни одного Медного всадника или чугунного узора, но какие-то были знакомые дворы, подворотни, ларьки, чахлые скверики и брандмауэры. См. Дышленко Б. Мост // Арефьевский круг. СПб., 2002. С. 394
- ↑ Александр Арефьев. // Арефьевский круг. С. 10
- ↑ Андреева Е.Ю. " Орден непродающихся живописцев" и ленинградский экспрессионизм. // Орден непродающихся живописцев. СПб. : Новый музей, 2011. С. 15.
Ссылки
- [www.nonmuseum.ru/Fest/arefiev.htm]
- [www.artnasos.ru/pages/121/]
- [www.dissercat.com/content/leningradskaya-peizazhnaya-shkola-i-ee-mastera-1930-e-pervaya-polovina-1940-kh-godov]
Отрывок, характеризующий Арефьев, Александр Дмитриевич
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.
Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.
В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 3 августа
- Родившиеся в 1931 году
- Умершие 5 мая
- Умершие в 1978 году
- Художники неофициального искусства СССР
- Андеграунд
- Художники по алфавиту
- Родившиеся в Санкт-Петербурге
- Умершие в Париже
- Похороненные на Красненьком кладбище
- Художники России XX века
- Русские эмигранты третьей волны во Франции
- Художники XX века
- Художники России
- Графики России
- Графики СССР
- Художники-пейзажисты России
