Бразийак, Робер

Робер Бразийак

фр. Robert Brasillach

Робер Бразийак (фр. Robert Brasillach); (31 марта 1909 – 6 февраля 1945) – французский писатель и журналист. Прежде всего известен как редактор Je suis partout, националистической газеты, симпатизировавшей фашистским движениям и поддерживавшей Жака Дорио, известного во Франции фашиста. После освобождения Франции в 1944 году Бразийак был казнён по приговору суда. Шарль де Голль лично отказался даровать ему помилование. Обвинялся в пропаганде коллаборационизма, доносах и подстрекательствам к убийствам. Справедливость казни остается предметом некоторых споров, поскольку журналист был казнён за «интеллектуальные преступления», а не за военные или политические действия.

Биография

Робер Бразийак родился в Перпиньяне. Учился в Высшей нормальной школе в Париже, затем стал писателем и литературным критиком, публиковался в газете ультраправого движения Аксьон Франсез Шарля Морраса. После Путча 6 февраля 1934 года и демонстраций ультраправых на площади Согласия Бразийак начал открыто поддерживать фашистскую идеологию.

Писательская деятельность

Бразийак занимался как художественной, так и научной литературой. В своих художественных произведениях Бразийяк затрагивал актуальные для своей эпохи темы политического характера. Научные труды он посвящал самым различным темам, начиная от драматургии и великих деятелей литературы и заканчивая освещением современных мировых событий. Особенно значимыми были его труды по истории кинематографа.

Кинематограф

Бразийак был очарован искусством кинематографа и написал книгу об истории кино в 1935 году под названием «Histoire du cinéma» (переизданную в 1943 году) совместно с Морисом Бардешем. Эта книга была, по оценкам некоторых исследователей, «наиболее выдающейся работой по эстетической истории кино как минимум в течение десятилетия», а также стала произведением, которое оказывало значительное влияние на развитие теории кинокритики через Жоржа Садуля (который, тем не менее, не питал симпатий к авторам) вплоть до 1970-х годов. В отличие от некоторых других авторов и критиков периода того периода, Бразийак не осуществлял подход к искусству кинематографа через откровенно политическую составляющую, хотя в переиздании его работы 1943 года содержатся определённые антисемитские высказывания, не включённые в оригинал. Несмотря на то, что Бразийак и Бардеш были ярыми националистами и полагали, что каждая нация и народ имеют уникальный стиль кино, авторы в своей работе сосредоточились на международных тенденциях, а не национальных. Бразийак был вхож в Cercle du cinéma известного киноэнтузиаста Анри Ланглуа. Свои личные вкусы Бразийак подробно излагал в своих основных работах и статьях, посвящённых кинематографу. Они варьировались от российского кинематографа (Броненосец «Потёмкин» и Александр Невский) до таких классиков, как Чарли Чаплин, Георг Вильгельм Пабст, Рене Клер и Жан Ренуар, а также и некоторых голливудских фильмов, срежиссированных Джоном Фордом, Фрэнком Борзейги и Кингом Видором. Бразийака привлекала в первую очередь оригинальность подачи. Он был первым крупным кинокритиком во Франции, который обратил внимание на японский кинематограф, а именно на кинопроизведения Ясудзиро Одзу, Кэндзи Мидзогути и Хэйноскэ Гошо. Находясь в тюрьме, он работал над третьим изданием своей труда о кинематографе и начал адаптировать работу о шекспировском Фальстафе, фильм о котором он надеялся снять с участием Ремю.

Политика и деятельность во время войны

Бразийак был редактором Je suis partout, фашистской газеты, основанной диссидентами из Аксьон Франсез и возглавляемой Пьером Гаксотом. Его также привлекала фашистское движение рексистов в Бельгии, и он написал статью, а позднее и книгу о лидере движения, Леоне Дегреле. Бразийак восхищался Дегрелем: ему импонировала молодость и харизма политика, а также тот факт, что он заявлял, что он не отождествлял себя ни с левыми, ни с правыми, поддерживая бастующих рабочих и вместе с тем пропагандируя любовь к королю, семье и Богу и желая создать антикоммунистическое и антикапиталистическое корпоративистское государство, основанное на христианской морали. Дегрель пошёл на сотрудничество с нацистами во время оккупации Бельгии и служил в Ваффен СС. Большое впечатление на Бразийака производил также и Хосе Антонио Примо де Ривера и его движение фалангистов. Примечательно, что одновременно с этим он называл «Майн Кампф» «шедевром кретинизма», где Гитлер казался «своего рода разъяренным учителем.»

Будучи солдатом в 1940 году, Бразийак был захвачен немцами и провёл в плену несколько месяцев после падения Франции. На судебном процессе против публициста сторона обвинения утверждала, что его освобождение было обусловлено тем фактом, что он писал прогерманские статьи, находясь в плену. Бразийак был освобождён в начале 1941 года и вернулся к своей работе редактором в Je suis partout. Он также писал в угоду режиму Виши, но затем занял ещё более германофильские позиции и начал критиковать вишистский режим. Он присоединился к группе французских писателей и художников на встрече со своими немецкими коллегами в Веймаре. В ноябре 1942 года Бразийак поддержал милитаризацию неоккупированной зоны под руководством правительства Виши, заявляя, что она «воссоединила Францию». Он побывал на месте Катынского расстрела, объездил весь Восточный фронт, встречался с французскими добровольцами и написал, по возвращении во Францию, что он ушёл от «рационального» коллаборационизма и пришёл к коллаборационизму «сердца» («De collaborationiste de raison, je suis devenu collaborationiste de coeur.») Он предлагал казнить левых политиков и летом 1944 года подписал петицию, где призывал к расстрелу всех членов французского Сопротивления. Бразийак считал себя «умеренным» антисемитом, и поэтому был смещён на посту главного редактора Je suis partout в 1943 году Пьером-Антуаном Кусто, который придерживался более радикальных взглядов . Писатель также был членом Коллаборационной группы (Groupe Collaboration), общественного объединения, которое занималось налаживанием тесных культурных связей между Францией и Германией. Он продолжал работать в различных журналах, включая Révolution nationale и le Petit Parisien. После освобождения Парижа Бразийак прятался на чердаке, шутя по этому поводу в своём дневнике: «евреи живут в шкафах уже в течение четырёх лет, почему бы не начать подражать им?» 14 сентября 1944 года он сдался союзникам, когда услышал, что его мать была арестована. Следующие пять месяцев своей жизни он провёл в тюрьме, продолжая заниматься литературной деятельностью

Суд и казнь

Суд над писателем состоялся 19 января 1945 года в Париже. Судья, что примечательно, исполнял свои обязанности и при режиме Виши. Прокурор основное внимание сосредоточил на яростных антисемитских взглядах публициста, связывая хвалебные статьи о Германии и порицание организации Сопротивления с преступления, совершёнными солдатами СС, а также играл на гомофобских настроениях общественности, многократно обращая внимание присяжных к гомосексуальной ориентации Бразийака, замечая, так сказать, что он спал с врагом и одобрял «проникновение» Германии во Францию. Бразийак был приговорён к смерти. «Это честь!» ― сказал писатель своим разгневанным сторонникам.

Приговор вызвал яростные споры в литературных кругах Франции: даже некоторые политические оппоненты Бразийака выступили с протестом. Франсуа Мориак, известный французский писатель и деятель движения Сопротивления, которого сам Бразийак поливал грязью в прессе, подал петицию Шарлю Де Голлю о смягчении наказания. Петиция была подписана в том числе и такими выдающимися французскими литераторами, как Поль Валери, Поль Клодель, Альбер Камю, Жан Кокто, Колетт, Артюр Онеггер, Жан Ануй и прочими. Де Голль отверг петицию, и Бразийак был расстрелян в Монруже 6 февраля 1945 года. Существует предположение о том, что Де Голль отказался помиловать писателя потому, что тот многократно призывал казнить Жоржа Манделя. Де Голль восхищался Манделем, который был одним из выдающихся политиков консервативного толка (а также был евреем), и который был убит сотрудниками Милиции в самом конце немецкой оккупации. Перед смертью Бразийак выкрикнул «Всё равно да здравствует Франция!» («Vive la France quand même!»). Писатель был похоронен в Париже. Морис Бардеш, соратник Бразийака, который был также женат на его сестре, после своей смерти был захоронен рядом с ним.

Наследие

Когда его жизнь подходила к концу, Бразийак пытался защитить своё литературное наследие. Он сочинил несколько произведений в ожидании суда и казни, в том числе сборник стихов и письмо к французской молодёжи будущего, объясняя и оправдывая свои действия (Lettre a un soldat de la classe de soixante). В письме он не выказал раскаяния в поддержке фашистской идеологии, в антисемитских взглядах или относительно своей деятельности во время войны, хотя он утверждал, что не подозревал о том факте, что французские евреи отправлялись на смерть во время своей депортации.

Элис Каплан, автор биографии Бразийака, отмечала, что смерть писателя сделала его «Джеймсом Дином французского фашизма» и мучеником среди ультраправых. Франсуа Трюффо, французский кинорежиссёр, давал высокую оценку трудам Бразийака.

Доминик Веннер, один из ярких представителей новых правых во Франции, в своём журнале Nouvelle Revue d'Histoire хвалил творческое наследие писателя.

На данный момент также существует сообщество под названием «Association des Amis de Robert Brasillach», которое поддерживает и прославляет наследие Бразийака.

В массовой культуре

• В фильме Éloge de l'amour (Хвала любви) французского режиссёра Жана-Люка Годара цитируются строки из «Завещания» Бразийака, которое тот написал перед казнью.

• Французская певица Дженн Александер исполняла песню под названием «Brasillach 1945», в которой выражается радость по поводу его казни.

• Бразийак является одним из персонажей романа Джонатана Литтелла под названием «Благоволительницы», где он представлен в качестве одного из однокурсников главного героя, Максимилиана Ауэ.

Работы

Художественные произвдения

• 1932 Le Voleur d'étincelles 
• 1934 L'Enfant de la nuit 
• 1936 Le Marchand d'oiseaux
• 1937 Comme le temps passe, номинирован на премию Фемина в 1937 году
• 1939 Les Sept Couleurs, номинирован на Гонкуровскую премию в 1939 году.

Прочие работы

• 1931 Présence de Virgile 
• 1932 Le Procès de Jeanne d'Arc 
• 1935 Portraits. Barrès, Proust, Maurras, Colette, Giraudoux, Morand, Cocteau, Malraux, etc., 
• 1935 (переиздано в 1943) Histoire du Cinéma (совместно с Морисом Бердашем)
• 1936, Animateurs de théâtre 
• 1936 Léon Degrelle et l'avenir de « Rex » 
• 1936 Les Cadets de l'Alcazar 

• 1938 Pierre Corneille
• 1939 Histoire de la guerre d’Espagne (совместно с Морисом Бердашем)
• 1941 Notre avant-guerre 
• 1944 Les Quatre Jeudis

Опубликованные посмертно

• 1945 Poèmes de Fresnes

• 1946 Lettre à un soldat de la classe 60 

• 1947 Chénier, La Pensée française 
• 1950 Anthologie de la poésie grecque  ISBN 2-253-01517-2
• 1952 Lettres écrites en prison 
• 1953 Six heures à perdre 
• 1954 Bérénice 
• 1955 Journal d'un homme occupé 
• 1961 Poètes oubliés 
• 1961 Dom Rémy
• 1962 Commentaire sur La Varende 
• 1963 En marge de Daphnis et Chloé 
• 1963 Nouvelle prière sur l'Acropole 
• 1967 Écrit à Fresnes 
• 1968 Une génération dans l'orage 
• 1970 Vingt lettres de Robert Brasillach 
• 1971 Abel Bonnard 
• 1974 Les Captifs 
• 1984 Le Paris de Balzac 
• 1985 Hugo et le snobisme révolutionnaire 
• 1985 Montherlant entre les hommes et les femmes 
• 1992 Fulgur novel
• 1999 La Question juive, articles de Brasillach et Cousteau 
• 2002 Relectures Robert Brasillach 

Литература

• Fascist Ego: A Political Biography of Robert Brasillach by William R. Tucker ISBN 0-520-02710-8
• The Ideological Hero in the Novels of Robert Brasillach, Roger Vailland & Andre Malraux by Peter D. Tame ISBN 0-8204-3126-5
• Translation of Notre Avant-Guerre/Before the War by Robert Brasillach, Peter Tame ISBN 0-7734-7158-8
• Wesseling H. L. Chapter 6: Robert Brasillach and the Temptation of Fascism // Certain ideas of France: essays on French history and civilization. — Westport, Connecticut: Greenwood Press, 2002. — ISBN 978-0-313-32341-6."Chapter 6: Robert Brasillach and the Temptation of Fascism". Certain ideas of France: essays on French history and civilization. Westport, Connecticut: Greenwood Press. ISBN 978-0-313-32341-6. 

Отрывок, характеризующий Бразийак, Робер

– C'est l'epee de Frederic le Grand, que je… [Это шпага Фридриха Великого, которую я…] – начала было она, но Ипполит перебил ее словами:
– Le Roi de Prusse… – и опять, как только к нему обратились, извинился и замолчал. Анна Павловна поморщилась. MorteMariet, приятель Ипполита, решительно обратился к нему:
– Voyons a qui en avez vous avec votre Roi de Prusse? [Ну так что ж о прусском короле?]
Ипполит засмеялся, как будто ему стыдно было своего смеха.
– Non, ce n'est rien, je voulais dire seulement… [Нет, ничего, я только хотел сказать…] (Он намерен был повторить шутку, которую он слышал в Вене, и которую он целый вечер собирался поместить.) Je voulais dire seulement, que nous avons tort de faire la guerre рour le roi de Prusse. [Я только хотел сказать, что мы напрасно воюем pour le roi de Prusse . (Непереводимая игра слов, имеющая значение: «по пустякам».)]
Борис осторожно улыбнулся так, что его улыбка могла быть отнесена к насмешке или к одобрению шутки, смотря по тому, как она будет принята. Все засмеялись.
– Il est tres mauvais, votre jeu de mot, tres spirituel, mais injuste, – грозя сморщенным пальчиком, сказала Анна Павловна. – Nous ne faisons pas la guerre pour le Roi de Prusse, mais pour les bons principes. Ah, le mechant, ce prince Hippolytel [Ваша игра слов не хороша, очень умна, но несправедлива; мы не воюем pour le roi de Prusse (т. e. по пустякам), а за добрые начала. Ах, какой он злой, этот князь Ипполит!] – сказала она.
Разговор не утихал целый вечер, обращаясь преимущественно около политических новостей. В конце вечера он особенно оживился, когда дело зашло о наградах, пожалованных государем.
– Ведь получил же в прошлом году NN табакерку с портретом, – говорил l'homme a l'esprit profond, [человек глубокого ума,] – почему же SS не может получить той же награды?
– Je vous demande pardon, une tabatiere avec le portrait de l'Empereur est une recompense, mais point une distinction, – сказал дипломат, un cadeau plutot. [Извините, табакерка с портретом Императора есть награда, а не отличие; скорее подарок.]
– Il y eu plutot des antecedents, je vous citerai Schwarzenberg. [Были примеры – Шварценберг.]
– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.