Говард, Томас, 3-й герцог Норфолк

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Томас, 3-й герцог Норфолк Говард

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Томас Говард, 3-й герцог Норфолк, с жезлом лорд-маршала Англии. Портрет работы Ганса Гольбейна (младшего)</td></tr>

 

Томас Говард, 3-й герцог Норфолк (англ. Thomas Howard, 3rd Duke of Norfolk; 1473 — 25 августа 1554) — английский государственный и военный деятель, дядя двух жён Генриха VIII — Анны Болейн и Екатерины Говард, отец поэта Говард Генри, графа Суррея. Все они сложили голову на эшафоте, самого́ же престарелого Норфолка от участи племянниц и сына спасла только смерть короля. Кавалер Ордена Подвязки.

Его первой женой была Анна Йоркская — пятая дочь английского короля Эдуарда IV и Елизаветы Вудвилл; второй — леди Элизабет Стаффорд.





Военная карьера

Старший сын Томаса Говарда, графа Суррея, впоследствии 2-го герцога Норфолка, и Элизабет Тилни. В 1513 году Говард-младший получил титул лорд-адмирала. В победоносной битве при Флоддене против Шотландии (1513 год) он, под начальством отца, командовал авангардом, ранее доставив морем на театр военных действий лёгкую артиллерию. В 1514 году его отец был восстановлен в титуле герцога Норфолк, а сам Томас стал графом Суррей.

В 1521—1523 годах бился с мятежниками в Ирландии.

Поставленный в 1522 году во главе экспедиции против Франции, он высадился в Бретани и через Пикардию открыл себе путь к Парижу, но герцогом Вандомским был принужден к отступлению.

При дворе Генриха VIII

После возвращения он унаследовал от отца в 1524 году титул герцога Норфолка, занял место отца как лорд-казначей и граф-маршал и после отставки кардинала Уолси принял большую печать.

Он сначала содействовал браку Генриха VIII со своей племянницей Анной Болейн, но когда он заметил, что она поощряла реформацию, то, как рьяный католик, стал её ожесточённым врагом, и в качестве президента судебной комиссии произнёс её смертный приговор.

После вспышки католических беспорядков в северных провинциях он принужден был обратить оружие против своих единоверцев; ему удалось лишь настоять у Генриха VIII на объявлении амнистии. Когда, однако, фанатики в 1537 году осадили Карлайл, он напал на них и велел повесить 70 зачинщиков. После установления склоняющихся к католицизму «Шести статей веры» и после брака короля с другой, уже католически настроенной племянницей Норфолка, Екатериной Говард, тому было предоставлено право преследования приверженцев реформации, и он жесточайшим образом воспользовался этим.

На волосок от казни

Несмотря на новые услуги, оказанные им удачным нападением на Шотландию в 1542 году и участием в экспедиции против Франции, он, немедленно по возвращении из последней, в 1546 году, вместе со старшим сыном, известным поэтом Генри Говардом, графом Сурреем, был заключен в Тауэр. Честолюбивый Суррей, имевший намерение перетянуть короля опять на сторону строгого католицизма, уже через несколько дней попал на эшафот. Норфолк избежал той же участи лишь потому, что король умер за день до казни. Однако он просидел в тюрьме ещё шесть лет при Эдуарде VI.

Освобождение

С восшествием на престол католички Марии Тюдор он получил обратно свободу, имения и должности. Он ревностно старался устроить брак королевы с Филиппом Испанским и подавил несколько народных мятежей.

После его смерти титул унаследовал внук, сын казнённого графа Суррея, Томас Говард, 4-й герцог Норфолк.

Образ в кинематографе и на телеэкране

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Напишите отзыв о статье "Говард, Томас, 3-й герцог Норфолк"

Отрывок, характеризующий Говард, Томас, 3-й герцог Норфолк



Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.