Джунаид-хан

Джунаид-хан
Дата рождения	1857
Дата смерти	1938(1938)
Принадлежность	Повстанцы Басмачи
Годы службы	1912—1916 1918 — 1938
Командовал	басмачами Хорезма и Туркмении
Сражения/войны	Борьба против хивинского хана, Борьба басмачей за независимость Туркестана

Джунаид-хан (Мухаммед-Курбан Сердар) (туркм. Jüneýt han; 1857 — 1938) — один из руководителей басмаческого движения в Хорезме и Туркмении.

Биография до 1917 года

Родился в 1857, по другим данным в 1862 году. Отец — Ходжи-бай, авторитет туркменского племени йомуд из рода джунаид, зажиточный человек. Сам Мухаммед-Курбан, несмотря на свою неграмотность, также пользовался авторитетом, что позволило ему стать вначале кази (судьёй) аула, затем распорядителем воды (мирабом).

В начале 1912 года возглавил отряд разбойников, грабивший караваны в пустыне Каракумы, получив прозвище «сердар» (от перс. «سردار»‎ — «глава; руководитель; начальник»).

В 1912—1913 годах когда хивинский хан Асфандияр-хан предпринял карательный поход на туркмен Тахтинского района, Джунаид-хан стал одним из руководителей сопротивления. В отместку он разграбил узбекские кишлаки в Ташаузском и Ильялинском бекствах.

В 1915—1916 годах Джунаид-хан вёл партизанскую войну против хивинского хана, имея поддержку от йомудских родов ушак и орсукчи, а также части туркменского духовенства. В свою очередь хана поддерживала Россия, приславшая ему на помощь экспедиционный отряд. После разгрома партизанского движения Джунаид-хан в 1916 или в 1917 году сбежал в Афганистан.

Приход к власти в Хиве

В сентябре 1917 года после свержения правительства младохивинцев, выступавших за реформы и ограничение власти хана, Мухаммед-Курбан Сердар приезжает в Хиву. Объединив враждовавшие прежде туркменские племена и установив близкие отношения с полковником Иваном Зайцевым, главой отряда, присланного в Хиву Временным правительством России, он стал одним из самых влиятельных людей в ханстве.

В январе 1918 года правитель Хивы Асфандияр-хан назначает Мухаммеда-Курбана командующим вооружёнными силами ханства, присвоив ему титул «сердар-карим» («благородный начальник»). После ухода из Хивы отряда Зайцева отбивать Ташкент от большевиков и левых эсеров, отряд Джунаид-хана, насчитывавший около 1600 всадников, становится главной военной силой в ханстве.

Разбив и изгнав к середине сентября 1918 года своих основных врагов в Хивинском ханстве — туркменских вождей Кошмамед-хана, Гулям-али, Шамурада-бахши, — Мухаммед-Курбан фактически становится правителем Хивы.

В октябре 1918 года Эши-хан, сын Джунаид-хана, по приказу отца организует убийство Асфандияр-хана в его дворце Нурулла-бай, на престол был возведён брат хана Саид Абдулла Тюре. Мухаммед-Курбан фактически становится единовластным правителем Хивинского ханства, игнорируя малолетнего хана.

Первая война против советского Туркестана

Одновременно с этим Джунаид-хан готовится к войне против Туркестанской советской республики. 20 сентября он, вопреки своим обещаниям, захватил и разграбил город Новоургенч, арестовав там 50 семей русских рабочих и служащих. Исполнительный комитет Совета города Петроалександровск (ныне Турткуль), центр Амударьинского отдела Сырдарьинской области) потребовал освободить арестованных и вернуть разграбленное имущество. 30 сентября Джунаид-хан, ещё не закончивший приготовлений к войне, освобождает арестованных, не вернув при этом захваченное имущество.

24 ноября Джунаид-хан, сумев собрать до 4000 всадников и 6000 так называемых «олджинцев» («трофейщиков»), осадил Петроалександровск. Осада продолжалась 11 дней. 3 декабря, отбив 7 атак, защитники города, получив помощь из Чарджуя (отряды из 180 рабочих-железнодорожников и 90 интернационалистов), перешли в контрнаступление. Войска Джунаид-хана отступили в сторону Шаббаза (ныне Беруни), потеряв во время осады и отступления только убитыми 1700 человек. В то же время хивинским отрядам при помощи казачьих сотен эсера В. П. Коноплёва, штабс-капитана царской армии, удалось захватить города Чимбай и Нукус Амударьинского отдела (ныне это города Каракалпакстана, автономии в составе Узбекистана). Совместными усилиями хивинцы и казаки смогли остановить наступление красных, но лишь на время. Недовольные неудачной войной Мухаммеда-Курбана начинают покидать туркменские курбаши, к тому же возвращается его враг Кош-Мамед-хан, возобновивший борьбу и заручившийся поддержкой красных. После этого Джунаид-хан решил прекратить войну. 4 апреля 1919 года после двухдневных переговоров в своей ставке в крепости Тахта (ныне Гёроглы) Мухаммед-Курбан подписал мирный договор, который в мае был ратифицирован хивинским ханом Саид-Абдуллой и ТурЦИК. Согласно договору стороны прекращали военные действия, а правительство Туркестана признавало независимость Хивы.

Вторая война против советского Туркестана

Несмотря на мирный договор Джунаид-хан не собирался прекращать войну с советским Туркестаном. В июне 1919 года он оказал военную помощь уральским казакам и каракалпакам, поднявшим антисоветское восстание в Амударьинском отделе. Атаман заирских казаков Фильчев, чья сотня при поддержке басмачей заняла всю северную часть Амударьинского отдела — Чимбай, Нукус, Заир, о-в Муйнак, создал правительство, которое тут же было признано Хивой.

В сентябре 1919 года Джунаид-хан устанавливает прямую связь с правительством Колчака. Мухаммед-Курбан начинает готовить совместный с бухарским эмиром и Фильчевым поход с целью полного захвата Амударьинского отдела. В октябре 1919 года в Хиву добралась военная миссия колчаковцев под началом полковника Худякова. На помощь Джунаид-хану прибывает 130 казаков и 8 офицеров, доставившие с собой 1500 трехлинейных винтовок, одно скорострельное орудие, 500 снарядов, 9 пулеметов, свыше 1 млн патронов. К ноябрю 1919 года Джунаид-хану удаётся собрать не менее 15 тыс. вооружённых всадников, к которым должны были присоединиться отряды отряды атамана Фильчева и курбаши Хан-Максума.

В начале ноября 1919 года отряды Фильчева и Хан-Максума при поддержке хивинцев захватили Нукус. Одновременно Джунаид-хан сосредоточил на левом берегу Амударьи отряд в 1000 всадников, готовых переправиться на правый берег реки для нападения на Петроалександровск. В это же время часть туркменских родо-племенных вождей возобновили борьбу против Джунаид-хана, а в Хиве начинается восстание, организованное радикальными младохивинцами. Впрочем, восстание было вскоре подавлено. 25 декабря Южный отряд войск Амударьинской группы, форсировав под огнём Амударью, занял Новоургенч. После двухдневных боёв войска Джунаид-хана, не сумев отбить город и понеся большие потери, отступили. В это же время Северный отряд начал успешное наступление в районе Нукуса. Успехам красных способствовал Кош-Мамед-хан, присоединившийся к ним вскоре после занятия советскими войсками Куня-Ургенча во главе отряда в 500 всадников-туркменов. Кроме того, Кош-Мамед-хан сумел привлечь на сторону красных восемь туркменских родов во главе с Якши-Гельды, Шамурад-бахши и другими влиятельными вождями. Позже к красным присоединился Гулям-Али, первоначально занимавший выжидательную позицию.

14 января 1920 года Северный отряд овладел городом Порсу. 16 января занят Ильялы, 18 — Ташауз. В это же время Южный отряд, разбив в районе Газавата большой отряд Джунаид-хана, 23 января берёт Бедиркент. 1 февраля 1920 года Саид-Абдулла-хан отрёкся от престола и сдал Хиву красным, в то время как Мухаммед-Курбан сбежал в город Кунград.

После ряда неудач союзники Джунаид-хана из числа казаков и каракалпаков пошли на переговоры с красными, которые увенчались заключением мирного договора 9 февраля 1920 года. Окончательное поражение Джунаид-хан потерпел 29 февраля в бою под Батыр-Кентом, когда его отряд был частично уничтожен, частично рассеян, сам хан бежал в Каракумы.

Продолжение борьбы

В сентябре 1920 года Джунаид-хан, собрав отряд численностью более 1 тысячи человек, вторгается на территорию Хорезмской Народной Советской Республики. быстро захватив Кунград и осадив Нукус. В ноябре 1921 года Джунаид-хан заключает с правительством Хорезмской НСР «согласительный договор единения». Уже в апреле 1922 года он вновь начинает войну, захватив город Порсу. Но уже вскоре среди басмачей Джунаид-хана начинается брожение. 15 мая часть воинов Мухаммеда-Курбана начинают переговоры со штабом 3-го пограничного полка, а 16 мая 150 басмачей сдаются советским властям в урочище Карасач. После этого от первоначальной тысячи у Джунаид-хана осталось всего 120 всадников. Мухаммеду-Курбану приходится бежать в Персию.

В декабре 1923 года Джунаид-хан вновь вторгается на территорию Хорезмской Народной Советской республики. В январе его отряд один за одним захватывает города Ташауз, Мангит, Шават, Газават, Ханки и Хазарасп, после чего начинает осаду Хивы и Новоургенча. Потерпев поражение, в апреле Джунаид-хан возвращается в Персию.

В начале 1925 года Мухаммед-Курбан решил сдаться советским властям. В феврале 1925 года председатель Совнаркома Туркменской ССР К. С. Атабаев на 1-м съезде советов республики объявил, что Джунаид-хан прощён и ему разрешено проживать в родном ауле. В марте Мухаммед-Курбан вместе с группой басмачей прибывает в СССР. Впрочем вскоре он бежал за границу и возобновил борьбу против Советской власти.

В сентябре 1927 года Джунаид-хан вновь вторгся в пределы СССР, сумев захватить ряд районов близ Ташауза, после чего был объявлен вне закона. 2 октября басмачи Джунаид-хана сбивают советский самолёт (лётчик А. Гульян-Рильский и лейтенант И. Фомиченко), вылетевший на помощь красноармейцам, окружённым в кишлаке Ходжа-Кумез. В ноябре отряд Мухаммед-Курбан разбит и отступил в Персию.

В январе 1929 года отряд Джунаид-хана численностью около 1 тыс. человек перешёл афгано-персидскую границу и двинулся на город Герат. После переговоров с властями Джунаид-хан соглашается на разоружение своих басмачей и поселился вместе с ними в окрестностях Герата. Уже в начале апреля Джунаид-хан вновь собирает свой отряд и выступает к афгано-советской границе. 25 апреля 250 семей, проживавших в афганском селении Арбаб-Юсуф, спасаясь от басмачей Джунаид-хана, уходят из Афганистана в СССР. 17 мая помощник Джунаид-хана Шалтай-батыр нелегально пересёк афгано-советскую границу, направляясь в Каракумы. 15 июня сын Джунаид-хана вместе с 70 басмачами прорывается на территорию Советской Туркмении и на следующий день нападает на советскую погранзаставу Чемоклы-Ченга. К 1 августа численность отряда Джунаид-хана достигает 250 всадников.

В феврале 1931 года басмачи во главе с сыном Джунаид-хана вторгаются на территорию Туркменской ССР из Афганистана. В апреле уже сам Джунаид-хан во главе нескольких басмаческих отрядов вторгается на территорию Красноводского района. Это было последнее крупномасштабное вторжение басмачей в Туркменскую ССР. Одновременно в районе колодца Кизил-Ката начинается басмаческое восстание. К концу июня на территории Туркмении действуют 14 отрядов общей численностью более 2000 басмачей. Несмотря на активизацию басмачей в Туркмении, руководство Среднеазиатского военного округа в связи «с разложением басмачества» решает отменить войсковую операцию в пустыне Каракумы и расформировать Красноводский боевой участок. 24 июня 400 басмачей внезапно нападают на город Куня-Ургенч. Гарнизону удаётся укрыться в старой крепости, в то время как город оказывается под властью басмачей. Больница, мельница, почта и ряд других зданий сожжены, ряд советских работников, в том числе научные сотрудники исследовательской экспедиции Средазхлопка убиты. Уже на следующий день подразделения 84-го кавалерийского полка отбивают город. 29 июня басмачи вновь напали на Куня-Ургенч, но были отбиты.

По данным на 25 июля 1931 года на территории Туркмении действовали 14 басмаческих банд, насчитывающие в своих рядах 46 курбашей и 2046 рядовых басмачей, вооружённых 2055 винтовками, 3 пулемётами и 2 миномётами. Оценив угрозу, 28 августа Реввоенсовет Среднеазиатского военного округа решает провести крупномассштабную войсковую операцию по ликвидации басмачества в Туркменской ССР и Хорезмском районе Узбекской ССР. В операции решено было задействовать 4 кавалерийских полка (82-й, 83-й, 84-й и Узбекский), Туркменскую кавбригаду, 2 дивизиона войск ОГПУ (62-й и 85-й), 2 эскадрона (1 гсд и 8 кбр), 2 авиаотряда (35-й и 40-й), 3 автотранспортные роты, курсантов школы войск ОГПУ им. Ленина, 2 бронепоезда, 1 бронелетучку, 10 бронемашин и 5 танкеток. Операция начинается 5 сентября. В декабре Джунаид-хан посылает из Персии 60 басмачей на помощь отряду Ахмед-бека, понёсшему большие потери после сентябрьского разгрома в песках Каракумов.

11 апреля 1933 года в 20 км западнее селения Нефес-Кую захвачен караван с оружием, посланный из Персии Джунаид-ханом курбаши Д. Мурту. С января по сентябрь 1933 года на советскую территорию совершено 60 вооружённых вторжений басмачей из Персии и Афганистана.

После провала крупномасштабного вторжения Джунаид-хан до самой своей смерти пытался реанимировать басмаческое движение.

Самый известный и влиятельный из лидеров антисоветского движения Туркмении скончался в 1938 году.

Литература

• Абдуллаханов Д. М. Тарки дунё. — Ташкент: «Узбекистон», 2009.

Ссылки

• «Хронос»: [www.hrono.ru/sobyt/1900war/1918basm.php «Борьба с басмачами в Средней Азии 1918—1938 гг.»]
• «Центральная Азия»: [www.centrasia.ru/person2.php?&st=1014158116 Туркменистан. Джунаид-хан (1862—1938)]
• Сайт города Кунграда: [kungrad.com/history/sssr/hnsr/ «История Хивинской революции и Хорезмской народной советской республики 1917—1924 гг.»]
• Сайт «Военная литература»: [militera.lib.ru/h/kozlovsky_e/06.html Е. Козловский. «Красная Армия в Средней Азии». Глава VI. Хива.] — Ташкент: Издание Политуправления Ср.-Аз. В. О., 1928.

Отрывок, характеризующий Джунаид-хан

По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.