Каракалпаки

Эта статья о современном народе; об одноимённом древнем этническом объединении см.: Чёрные клобуки.

Каракалпаки
каракалп. Qaraqalpaqlar, қарақалпақлар

Численность и ареал
Всего: 660 000 (оценка) Узбекистан Узбекистан: 514 301 (оценка 2000) Каракалпакстан: 400 000 (оценка) Казахстан Казахстан: 60000 (2015 г.) Туркмения Туркмения: 50 000 (оценка) Россия Россия: 4 466 (перепись 2010 г.) Волгоградская область Волгоградская область:  312 (2010 г.) Московская область Московская область:  230 (2010 г.) Москва Москва:  228 (2010 г.) Астраханская область Астраханская область:  99 (2010 г.) Саратовская область Саратовская область:  66 (2010 г.) Оренбургская область Оренбургская область:  66 (2010 г.)
Язык	каракалпакский
Религия	ислам суннитского толка,Атеизм
Расовый тип	Южносибирская
Входит в	Алтайская семья   Тюркская ветвь     Кыпчакская группа       Ногайская подгруппа
Родственные народы	ногайцы, казахи.
Происхождение	тюркское

Каракалпаки (каракалп. Qaraqalpaqlar, қарақалпақлар, каракалпак «чёрный колпак») — тюркский народ (кыпчакская подгруппа). Говорят на каракалпакском языке. Письменность на основе латиницы (до 1996 — кириллицы). Верующие — мусульмане-сунниты. Общая численность оценивается до 600 тыс. человек. Основным районом проживания является Каракалпакстан (от 390 тыс. до 500 тыс.) — Суверенная Республика в составе Узбекистана в дельте Амударьи. Небольшая часть каракалпаков проживает также в Хивинском оазисе и Ферганской долине, а также в Казахстане (в основном в Мангистауской области).

Культура

Каракалпаки — основное коренное население Автономной Республики Каракалпакстан, входящей в состав Республики Узбекистан. Каракалпаки занимают южное побережье Аральского моря и дельту Амударьи. В состав каракалпакского народа входят различные этнические элементы, поэтому культура этого народа многолика и перекликается с культурами других среднеазиатских народов.

Огромное влияние на культуру каракалпаков оказали тюркские племена, которые на протяжении долгого времени кочевали по территориям Средней Азии. В родоплеменном делении каракалпаков прослеживаются связи с печенегами, огузами, кипчаками, Золотой Ордой, казахскими, туркменскими и узбекскими племенными союзами.

Несмотря на многовековые связи с кочевыми объединениями, каракалпаки сохранили своеобразный тип хозяйства, сочетающий в себе земледелие, основанное на ирригации, отгонное скотоводство и рыболовство.

Каракалпаки выращивали пшеницу, рис, просо, джугару (кормовой и хлебный злак из рода сорго), кунжут, хлопок, а также сеяли люцерну. В основном скотоводство каракалпаков было подчинено земледелию. Так как они выращивали тягловые виды скота — рабочих быков и лошадей.

Рыболовством среди каракалпаков, в основном, занимались те племена, которые проживали на побережье Арала и в дельте Амударьи. Рыбу ловили с помощью камышовых заграждений, а так же с помощью остроги и сети. Среди каракалпаков-рыболовов была распространена лодка — «кайик», которой они пользовались для ловли рыбы у побережья Арала.

Огромное значение в культуре каракалпаков имело их родоплеменное деление. Вся территория каракалпаков была поделена между двумя конфедерациями племён: арысами и кунгратами. В конфедерацию арысов входило более 12 племен, которые состояли из 100 родов. Они, в основном, проживали на территории правобережья Амударьи. Племена кунграт, соответственно, занимали левый берег Амударьи.

У каракалпаков издавна бытовало два типа жилищ — юрта и глинобитный или саманный дом — «там». Каракалпакская юрта имела некоторые отличия от юрт соседних кочевых народов, это проявлялось в отдельных деталях конструкции, во внутреннем и внешнем убранстве.

«Там» представлял собой большой прямоугольный дом с плоской крышей. Он состоял из одного-двух жилых помещений. В стенах были выбиты очаг, кладовые, хлева и крытый двор «уйжай», в котором устанавливалась юрта. Вход в него закрывали массивные деревянные ворота. Там в основном был зимним жилищем, летом предпочитали жить в юрте вне дома.

Среди традиционных ремёсел каракалпаков выделяется ткачество, ковроделие, валяние войлоков, плетение циновок, изготовление одежды.

Одежда каракалпакских мужчин не сильно отличается от одежды узбеков. Они носили белую туникообразную рубаху, широкие в шаге штаны, заправленные в сапоги, свободный халат из темной ткани в мелкую полоску, а зимой — овчинный тулуп, шерстью внутрь. Отличается одежда каракалпаков только стеганным камзолом — «бешпент», который они носили под халатом. Головным убором служила уплощенная круглая шапка из темной овчины — «кураш». В древности у каракалпаков бытовали высокие войлочные конусообразные шапки — «калпак-такыя», по которым они и получили своё этническое наименование — «каракалпак» — «черная шапка».

Женский костюм также состоял из рубахи, штанов, халата, но вместо камзола они часто надевают безрукавку. Каракалпачки любят носить одежду яркой расцветки с преобладанием красного и синего, обилие вышивки и металлических украшений. Паранджи они не носили, её заменяла халатообразная накидка — «жегде», не закрывавшая лица. Обычным головным убором женщин был длинный платок, который повязывался поверх тюбетейки наподобие чалмы.

История

До середины XVIII века каракалпаки жили по среднему и нижнему течению Сырдарьи. В середине XVIII века бо́льшая их часть переселилась на Жанадарью — южный рукав древней дельты Сырдарьи.

Письменных источников, освещающих историю каракалпаков до XVI века, не обнаружено. Первые исторические сведения о них относятся к 1598 году. Видный историк-востоковед П. П. Иванов в одной из грамот Бухарского хана династии Шейбанидов — Абдуллы хана (1583—1598 гг.) — нашёл перечисление оседлых, полуоседлых, кочевых народностей, проживающих в окрестностях города Сыгнака, среди которых упоминаются и каракалпаки. С тех пор известия о каракалпаках всё чаще встречаются в исторических источниках. К концу XVI века это была уже вполне сформировавшаяся народность.

Одна из распространённых версий, основывающаяся на истории названий родов (шести арысов — Муйтен, Конграт, Кытай, Кыпшак, Кенегес, Мангыт), относит начало формирования каракалпакского этноса к выделению из Ногайской Орды после 1556 года Алтыульской Орды, крайнего юго-восточного участка владений Ногайской Орды, граничивший со Средней Азией во главе с Шейх Мамай-бием (дословно Орда Шести Сыновей). В начале XVII века, каракалпаки предприняли попытку навязать свою политику в Туркестане, захватили ряд городов, в том числе город Ташкент, но правитель каракалпаков по имени Аб-Дал Гаффар был объявлен лжечингизидом и через несколько лет убит казахскими ханами, в результате наибольшая часть каракалпаков попала под власть казахских ханов. Во второй половине XVII века, каракалпаки, населявшие среднее и нижнее течение Сырдарьи приняли подданство одного из потомков Сибирского хана Кучума. Правление династий Кучумовых в среде каракалпаков длилось до второй половины XVIII века, известны имена — Кучук, Жангир, Ишим Мухамед, Каип, Шайбак и др. Каип хан последний хан Нижних каракалпаков, дата смерти не установлена, от его имени в 1743 году каракалпакские послы и султаны в последний раз дали присягу верности Российской империи. В 1723 году началось вторжение джунгар разгромивших каракалпаков и разоривших их владения, что привело к разделению народа на Верхних и Нижних. Верхние попали в зависимость от джунгар, Нижние сохранили свою независимость, но из-за противостояния с казахскими ханами отошли к берегам Жанадарьи. К концу XVIII века каракалпаки покинули и этот район расселения и переселены во хивинские владения и дельту Амударьи. В первой половине XVIII века, каракалпакские ханы трижды (1722, 1732, 1743 гг) обращались с прошением в русское подданство, которые были удовлетворены, но неблагоприятные обстоятельства (войны, начавшиеся в 1723 году с джунгарами и в 1743 году с казахами) не дали возможности дальнейшему развитию дружеских отношений. Ряд караванов, снаряженные для торговли с Россией в мирные 30-е годы, попутно были разграблены на казахско-российских территориях, купцы, послы и охранение убиты, что стало главным мотивом в быстром охлаждении отношений.

В XVII—XVIII вв каракалпаки принимали активное участие в политической и военной деятельности Бухарского, Казахского, Хивинского ханств, а также Сибирского ханства, принимали участие в башкирских восстаниях. Потомки Кучума активно поддерживали все проявления недовольства башкир имперской властью и охотно посылали своих воинов в помощь. Один из каракалпакских султанов Мурат Султан был предводителем Алдар-Кусюмского восстания (раненый при осаждении крепости Терек попал в плен и казнен в 1708 году в Казани). Главная борьба каракалпаков за независимость происходила в хивинском ханстве. Отмечаются несколько крупных восстаний каракалпаков под предводительством Айдос би в 1827 году, Ерназар Алакоз — 1855-56 гг, Мухаммед Фена — 1858-59 гг. В 1873 году, согласно Гандемианского договора, каракалпаки (арыс онторт ру) населявшие правый берег Амударьи вошли в состав Российской империи, каракалпаки левого берега (арыс конграт) остались в составе хивинского ханства, вновь объединены только в годы советской власти.

В XVIII веке этноним уже был распространён; так, в 1734 году Иван Кириллович Кирилов, обер-секретарь сената, представил императрице Анне Иоанновне проект^[чего?] под названием «Изъяснение о Киргиз-кайсацкой и Каракалпакской ордах».

С каракалпаками отождествлялись «чёрные клобуки», упоминавшиеся, начиная с XII века, в русских летописях. Это были пришедшие в южнорусские степи и осевшие там племена печенегов и огузов‚ постепенно вошедшие в состав населения Киевской Руси. Рашидэддин, автор знаменитого «Сборника летописей» (XIV в.) при описании похода монголов на южную Русь отметил, что это была страна русских и «Народа чёрных шапок» («Каум икуляк-и сиях»). Арабский историк Эн-Нувейри (XIV в.) пишет, что одно из одиннадцати кипчакских племён называлось племенем чёрных шапок — «Кара-боркли». Венгерский учёный-тюрколог, путешественник Арминий Вамбери считал каракалпаков ближайшими родственниками печенегов. Такого же мнения был английский исследователь 70-х годов XIX в. Ховорс. Прямыми же потомками печенегов он считал ногайцев, часть которых, живших вблизи Аральского моря, получила название каракалпаков из-за носимых ими чёрных шапок. Некоторые историки в той версии сомневались, например, В. В. Бартольд. Некоторые историки были склонны считать предками каракалпаков кыпчаков (учитывая, что современный каракалпакский язык относится к кыпчакской группе тюркских языков).

Таким образом, среди учёных существовали разные мнения по вопросу о происхождения каракалпакской народности.

Важным источником исследования ранних этапов истории народностей Приаралья стало археологическое изучение древней дельты Амударьи и Сырдарьи. Как полагает С. П. Толстов, наиболее древними предками каракалпаков были сако-массагетские племена апасиаков (VII—II вв. до н. э.). В дальнейшем происходило включение в состав этих племён гуннов, хионитов и тюркских племён VI—VIII вв. Он предполагал, что все они участвовали в сложении будущей каракалпакской народности. Основным этапом этногенеза каракалпаков С. П. Толстов считает IX—XI вв. — период, когда происходило объединение печенежских племён в юго-восточном Приаралье.

В 1830-х П. И. Иванов тоже выдвигал гипотезу, что формирование каракалпаков связано с территорией Приаралья XI века. Это мнение подтверждает и С. П. Толстов. Таким образом, этноним наименования каракалпаков в нескольких вариантах XII—XIV веках существовал как у западных, так и восточных групп огузо-печенежских племён. В дальнейшем их судьбы были связаны с пришедшими из бассейна Иртыша в XI в. кыпчаками, в среде которых они находились до и после монгольского завоевания и образования Золотой Орды. В XIV—XVI вв., когда монгольские улусы распались, эти племена вошли в состав Восточной Ногайской Орды.

Уже один из первых исследователей каракалпакского языка профессор Н. А. Баскаков отнёс его к кыпчакской группе языков. Наиболее близок он к казахскому и ногайскому. Эти три языка Н. А. Баскаков объединяет в особую кипчакско-ногайскую подгруппу и считает, что он формировался в составе большой ногайской Орды. С другой стороны, в языке есть элементы ираноязычного населения Средней Азии, в частности, хорезмийского языка.

К 20-годам XVII в. Абулгази в своём труде «Родословная тюрков» сообщает о бегстве из Хивы Хабат-Султана к каракалпакам на берега Сырдарьи. Этот документ доказывает, что в конце XVI—XVII вв. сырдарьинские каракалпаки находились в зависимости от Бухарского ханства. Это подтверждается статейным списком Бориса Пазухина, возглавлявшего в 1671 г. русское посольство в Бухару, Балх и Ургенч. В нём говорится, что поданные бухарскому царю царевичи каракалпакские — «люди надёжные в бою». Местности, населённые каракалпаками, назывались «бухарскими улусами» и путь к ним шёл по «туркестанской дороге».

Антропология

Черты смешения европеоидов и монголоидов, последняя выражена сильнее, чем у узбеков и слабее, чем у казахов. Меньшая монголоидность у каракалпаков Ферганы. У Приаральских каракалпаков отмечена примесь долихоцефального компонента (Гинзбург, Трофимова, 1972).

Обычаи, связанные с пищей

У каракалпаков существуют особые обычаи и правила поведения на семейных и общественных трапезах, которые строго соблюдались. Любую пищу по традиции едят сидя на полу вокруг скатерти. Густую пищу едят руками, бульон подают отдельно, в миске или чашке. Едят обычно 3 раза в день. Состав блюд очень разнообразен — молочная, растительная, мясная пища. Перед едой полагается полить воду на руки, после чего дают воде стечь с рук. Не полагается стряхивать с рук воду после умывания, так как брызги могут попасть в пищу. Начинает есть старший по возрасту или положению. В прошлом у каракалпаков не было принято пить чай; если в дом приезжал кто-нибудь, угощали обязательно кислым молоком, айраном или варили катыбыламык — похлёбку. Обычай пить чай распространился у каракалпаков, как и у других народов Средней Азии, относительно недавно (в XIX веке) вместе с ростом торговли с Ираном и Индией.

Литература

• [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas/0/etno_id/93 Каракалпаки] // [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas Этноатлас Красноярского края] / Совет администрации Красноярского края. Управление общественных связей ; гл. ред. Р. Г. Рафиков ; редкол.: В. П. Кривоногов, Р. Д. Цокаев. — 2-е изд., перераб. и доп. — Красноярск: Платина (PLATINA), 2008. — 224 с. — ISBN 978-5-98624-092-3.
• Жданко Т.А. [vk.com/topic-41267414_34390345 Очерки исторической этнографии каракалпаков]. - М., Изд-во АН СССР, 1950.г. - 172 с.

Ссылки

• [www.karekens.net/ Портал «Каракалпаки в Сети»]
• [sozlik.net/ Русско — Англо — Каракалпакский и Русско — Каракалпакский онлайн словари]
• [nks.uz/ Портал «Город Нукус»]

Отрывок, характеризующий Каракалпаки

– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.