Евстратий Печерский

Евстратий Печерский
Икона святого конца XIX века
Рождение	Киев
Смерть	28 марта 1097(1097-03-28) Херсонес Таврический
Почитается	в Православной церкви
В лике	преподобномученика
День памяти	в Православной церкви — 28 марта (по юлианскому календарю)
Подвижничество	мученическая смерть

Евстра́тий Пече́рский (Евстратий Постник; ?, Киев — 28 марта 1097, Херсонес, Византийская империя) — святой Русской православной церкви, преподобномученик.

Весной 1097 года в Херсонесе еврейский купец купил у половцев группу захваченных ими близ Киева пленников, среди них оказался монах Киево-Печерской лавры Евстратий Постник, который вскоре умер в плену (согласно преданию — убит хозяином за нежелание отказаться от Христа). Церковь объявила Евстратия святым, «умученным на Пасху жидами». Итогом этого скандала стали казнь главы города и купца, а также изгнание из города всех еврейских торговцев и конфискация их имущества.

Оценки гибели Евстратия вызывают разногласия как в религиозной, так и в научной среде в связи с явной антииудейской позицией жития святого и параллелей с кровавым наветом на евреев.

Легенда

Согласно житию святого, опубликованному в Киево-Печерском патерике, Евстратий происходил из богатого киевского рода. Раздав всё имущество бедным, он постригся в монахи Киево-Печерского монастыря (около 1076 года) и поступил к Антонию. Там он за воздержание, воспитанное им ещё с молодости получил прозвище Постника. В 1096 году на Киев совершили набег половцы во главе с ханом Боняком и, захватив монастырь, продали Евстратия херсонесскому купцу-иудею вместе с другими пленниками — 30 монастырскими рабочими и 20 другими киевлянами.

По легенде, хозяин путём жестокого обращения пытался заставить рабов отречься от Христа. Однако Евстратий убеждал остальных не принимать еды и питья от иноверцев и не поддаваться на уговоры: «Не будьте, братия, отступниками от веры; через смерть мы получим жизнь вечную». После отказа хозяин подверг рабов пытке голодом, и все они, кроме Евстратия, который имел богатый опыт постничества, умерли в течение десяти дней. Евстратий же прожил без воды и пищи 14 дней.

Тогда хозяин распял Евстратия на кресте в день иудейской пасхи, а затем убил, проткнув копьём. Перед этим Евстратий, благодаривший Бога за такую смерть, был подвержен издевательствам со стороны зрителей-евреев, на что ответил: «Придет на вас отомщение за кровь мою и за кровь замученных вами христиан». По церковной традиции считается, что Евстратий умер 28 марта 1097 года.

Согласно легенде, тело Евстратия бросили в море, откуда оно было извлечено и похоронено в Ближних пещерах Киево-Печерской лавры, где мощи святого лежат и в настоящее время. Частицы его мощей хранятся в храме преподобномученика Евстратия Печерского в Терновке (Крым).

Смерть Евстратия, по-видимому, известного в городе человека, а также большого числа других людей, вызвала волнение среди населения. Эпарх Херсонеса (крещёный иудей) был казнён по указу императора вместе с купцом, купившим монаха. Историк Джошуа Старр пишет, что казнены были также руководители еврейской общины. Итогом этого скандала стало изгнание из города всех еврейских торговцев и конфискация их имущества.

Память Евстратия Печерского отмечается 28 марта (10 апреля).

Современные оценки

См. также: Кровавый навет в России

Академик Геннадий Литаврин полагал, что составитель патерика опирался на два письменных источника: древнерусский о событиях в Киеве и греческий — о событиях в Херсонесе. Источник, по мнению учёного, «свидетельствует о традиционных симпатиях крымских греков — подданных Византии — к своим русским единоверцам». Именно греки-херсониты выступили инициаторами приобщения Евстратия к лику святых. Доктор исторических наук ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН Владимир Петрухин также относит этот сюжет к византийско-хероснесской традиции, поскольку с Русью в нём связан только сам зачин — пленение Евстратия.

Н. М. Богданова делает следующие выводы из содержания легенды:

• Еврейские купцы приезжали в Херсонес за невольниками и зимовали там в ожидании открытия навигации.
• Согласно источнику, который может быть тенденциозным в данном вопросе, еврейские купцы монополизировали такую торговлю.
• «Слово» осуждает не саму работорговлю, а продажу христиан иноверцам.

С первым и третьим выводами согласен также Литаврин.

Как указывает киевский исследователь А. Е. Бартош, византийским евреям запрещалось владеть рабами-христианами, но на практике этот закон часто не выполнялся, особенно в отдалённых провинциях. Оспаривая утверждение Барташа, историк античного и средневекового Крыма кандидат исторических наук Илья Сергеев утверждает, что «корсуньский епарх действительно разрешил соплеменникам покупать христиан и обращать их в рабство». Сергеев, отмечая, что православная Византия того времени была гигантским рынком потребления славянских рабов, считает, что иудейский торговец пытался достичь равенства в своём социуме. По его оценке, расправа с иудейскими торговцами была «зачисткой» рабовладельческого рынка Корсуни от конкурентов и способом пополнения императорской казны.

Почитание мощей Евстратия Печерского специалисты полагают первой попыткой кровавого навета на евреев на территории будущей Российской империи. Доктор филологических наук Александр Панченко и Владимир Петрухин отмечают параллели между легендами о Евстратии и Вильяме Норвичском. Они связывают эти события, происходившие в одно время на противоположных полюсах христианского мира с религиозными настроениями периода первых крестовых походов с их акцентом на распятии Христа и антиеврейской идеологией. Петрухин считает, что еврейский погром в Киеве в 1113 году был следствием подобных наветов.

В конце XX века были сделаны неоднократные попытки склонить церковь к деканонизации Евстратия в связи с явной антииудейской позицией его жития и повествования о нём в целом. Попытки эти предпринимались как представителями еврейских общин и еврейскими религиозными деятелями, так и самими христианами. Православный священник-экуменист Александр Мень резко выступал за деканонизацию святого, о чём написано во многих его статьях. В интервью, данном журналу «Евреи в СССР», Мень высказался за деканонизацию русских православных святых преп. Евстратия Печерского и мученика Гавриила Белостокского, а также за пересмотр православных богослужебных текстов с целью изъятия из них «выпадов» против евреев.

Литература

• Кремлевский А. М. Евстратий, преподобномученик Печерский // Православная богословская энциклопедия / Под ред. проф. А. П. Лопухина. — СПб., 1904. — Т. V.
• Литаврин Г. Г. [www.sedmitza.ru/lib/text/443940/ Киево-Печерский патерик о работорговцах-иудеях в Херсоне и о мученичестве Евстратия Постника] // Византия и славяне : Сборник статей. — СПб: Алетейя, 2001. — С. 478-495.
• Лопухина Е. В., М. В. П., Черномаз И. Б. [www.pravenc.ru/text/187511.html Евстратий] // Православная энциклопедия. Том XVII. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2008. — С. 329-331. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-030-1
• О блаженном Евстратии-постнике. Слово 16 // Памятники литературы Древней Руси: XII в / сост. и общая ред. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачёва. — М.: Худож. лит., 1980. — С. 488—491.

Ссылки

• Кротов Я. Г. [www.krotov.info/yakov/history/11_bio_moi/1050u_evstraty.htm «Словарь Святых»]
• [www.saints.ru/e/10_Much.EfstratiiPecherskii Житие Евстратия Печерского (текст и аудиоверсия)]

Отрывок, характеризующий Евстратий Печерский

– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…